Дело уголовного розыска (Невыдуманные рассказы)
В комоде рядом с кроватью Жогова нашли коричневый флакон с притертой пробкой. Лейтенант передал флакон вошедшему в комнату Разумному. Тот вытащил пробку, поднес к носу. Ноздри защекотал легкий запах горького миндаля.
— Откуда у вас цианистый калий? — спросил Разумный.
Жогов молча пожал плечами.
…В доме Пантюхина было обнаружено и изъято несколько рулонов хан-атласа, шелка и других тканей, а также готовая одежда и ряд других товаров, похищенных, как было неопровержимо доказано позже, из магазина на Чорсу. Наличными было изъято несколько десятков тысяч рублей.
…Немалая сумма денег и большое количество спирта в различной таре было найдено в притоне Стеганцевой. Спирт и краденые вещи были обнаружены при обыске в домах ряда других обитателей Караван-сарая.
Четырнадцать человек, задержанных во время проведения операции, были доставлены в управление милиции и размещены в камерах ДПЗ.
На следствии Жогов держался уверенно, даже вызывающе и категорически отрицал свою причастность к каким-либо правонарушениям.
— Деньги? Золото? Да, они принадлежат мне! Нажиты честным трудом. Всю жизнь… Что? Требуются доказательства? Извольте. Но сначала докажите обратное. Флакон? Какой флакон? Ах тот что нашли при обыске! Ей-богу, не знаю. Стоит в шкафу уже сто лет, не мудрено и забыть, откуда он взялся. Какой калий? И не думал в него заглядывать, до самого обыска не имел представление что там внутри. И сейчас не уверен. Какой еще запах, и что за запах!..
Совсем по другому повел себя на допросах Калогиров.
— Я давно хотел прийти с повинной. Но не решился. Однажды, правда, не выдержал, наговорил Жогову всякой всячины, грозился даже пойти и во всем признаться. Потом спохватился, сказал, что передумал и никуда заявлять не пойду. Почему! Вы Жогова не знаете! Для него человека убить — все равно, что муху. Что? А, теперь мне уже все равно. Семь бед — один ответ. Калогирис моя фамилия. Николас. Грек. Родился в Одессе в 1908 году. Отец ювелиром был. Собственный магазин на Херсонской, возле кирхи. Ювелира Калогириса весь город знал, уважаемый человек, знаток своего дела и честный до скрупулезности. Фирма — одним словом. Жогов, он тогда носил фамилию Жогос, Костас Жогос, приходится мне дядей по матери. Работал в магазине моего отца, а когда в 1914 году отца не стало, — прибрал магазин к рукам. Вначале по доверенности, которую ему моя мать выдала, а после ее смерти в 1916 году — полновластным хозяином стал. В 1918–1919 годах скупал у бандитов награбленное, разными валютными махинациями занимался с офицерами британских и французских войск. Потом к нему деникинские офицеры зачастили. Я тогда мальчишкой был, многого не понимал. Помню только, что несколько раз приезжал к Жогосу деникинский генерал с чудной какой-то фамилией. О чем они между собой беседовали — не знаю. Однажды слышал, как Жогос хвастался перед кем-то, что генерал его за особые заслуги перед царем и отечеством наградил. Я еще удивился: царя-то уже не было.
А чаще всех бывал в магазине на Херсонской поручик Станислав Зайончковский, про которого говорили, будто он в деникинской контрразведке служит.
В феврале 1920 года, когда деникинцы из Одессы драпанули, Жогос вместе с ними ушел в Ростов и меня с собой прихватил. Отсюда, уже после того, как город заняли красные, ринулись куда глаза глядят. Так и очутились в Ташкенте. В годы НЭПа Жогос коммерцией промышлял, потом, кажется, в Торгсине работал, а позже на какую-то торговую базу устроился мелким служащим. Вскоре после войны, не знаю уже случайно или намеренно, Жогос встретился со своим старым другом Станиславом Зайончковским. Тот, оказывается, осел в Иркутске, работал в областной потребительской кооперации. С тех пор Зайончковский стал довольно регулярно наведываться в Ташкент и всякий раз встречался с Жогосом. Вначале Костас скрывал от меня цель его визитов к нам, но потом решил, видимо, что пора кончать секретничать. Вот тогда то я и узнал, что Зайончковский привозит Жогосу золотой песок, приобретенный у старателей с Ленских приисков, а Костас сбывает его через маклера в Самарканде. Нет, фамилии маклера я не знаю, только имя — Матвей. Как и через кого Жогос с ним сошелся, — мне не известно. Одно могу сказать: за «товаром» Матвей всегда приезжал сам. Одевался он как последний забулдыга, все латаное-перелатаное, мятое, грязное. Вероятно, для конспирации. В ноябре 1947 года Зайончковский в очередной раз привез Жогосу большую партию золота. Обговорив, как обычно, все детали, «компаньоны» спрыснули сделку. Зайончковского замутило, он вышел во двор, и Жогос, воспользовавшись его отсутствием, влил в его чашку несколько капель цианистого калия. Ничего не подозревая, Зайончковский вернулся в комнату, хлебнул из чашки и тут же свалился замертво. Поздно ночью мы с Костасом отнесли труп к Салару и сбросили в воду.
Так я стал соучастником преступления. Что? Да, конечно. Сознавал и сознаю. Ну, а что оставалось делать? Я вам уже говорил, что за человек Жогос. Выбора у меня не было: либо с Костасом, либо — вслед за Зайончковским. Я это понял окончательно после случая с Матвеем…
Он приехал к нам в июне 1948 года. Не знаю, о чем они говорили, из-за чего повздорили… Возможно, не сошлись в цене на песок. Я пришел домой поздно ночью, когда Матвей уже уходил. Чувствовалось, что оба обозлены, хотя и стараются сдерживаться. Жогос пошел провожать гостя. Вернулся скоро и потом долго мыл руки в сенцах. Я тогда не придал этому значения. А утром прошел слух, что возле ворот Караван-сарая валяется чей-то труп. Я пошел взглянуть и тотчас узнал в нем ночного гостя.
— Ну, что еще… Жогос последнее время заметно нервничал, на неурядицы жаловался, сетовал на свое положение. У меня такое впечатление сложилось, что он куда-то лыжи навострил, хотя прямо об этом и не говорил. Может, скрыться хотел?..
…Следствие установило, что в Самарканде долгие годы проживал некто Климовицкий Матвей Архипович — известный всему городу махинатор и деляга. Был он одинок, ни семьи, ни родственников не имел. Примерно год назад уехал в неизвестном направлении.
Знакомым Климовицкого были предъявлены фотографии трупа, подвергшегося перед захоронением установленной в опознавательных целях косметической подготовке, и они уверенно опознали в нем самаркандского дельца.
— Разрешите, Борис Ильич?
— Да, конечно. — Булатов поднялся из-за стола и пошел навстречу входящим в кабинет Разумному и Лисунову.
Оба они были в штатском. Лисунов держал в руке небольшой потрепанный баул. Они обменялись рукопожатиями.
— Рад видеть вас в добром здравии, Федор Петрович. — Булатов похлопал Лисунова по плечу. — Присаживайтесь, товарищи. Как настроение?
Лисунов с Разумным обменялись многозначительными взглядами и улыбнулись.
— Ишь, заговорщики! — рассмеялся Булатов. — Выкладывайте, что у вас. Нечего секреты разводить.
— Выложим? — взглянул Разумный на Лисунова. Тот кивнул и, раскрыв баульчик, достал небольшой сверток.
— Это еще что? — поинтересовался Булатов.
— Подарок от Матрены Васильевны, — пояснил Лисунов. — Моей бывшей домохозяйки.
— И что в нем?
— Четыреста двадцать семь рублей.
— Та-ак… — Булатов продолжал выжидающе смотреть на лейтенанта. — Что еще в вашем бауле?
— Смена нижнего белья.
— И?
— И паспорт настоящего владельца баула Зайончковского Станислава Ксаверьевича. — Лисунов раскрыл паспорт и продолжил. — 1892 года рождения, проживает, вернее проживал в городе Иркутске по улице Советской, 18.
— Вот это находочка! — не выдержал Булатов. — Как вам удалось?..
— Да очень просто. — Лисунов опустил баул на пол и, улыбаясь, взглянул на начальника уголовного розыска. — Пришел сегодня распрощаться со своей квартирной хозяйкой, за простой расплатиться, вещички свои забрать, а она…
— …Взяла и подарила вам на память этот баул.
— Не совсем так, — улыбнулся Лисунов, — но в общем, примерно, соответствует. Зайончковский-то, оказывается, в свой последний приезд у нее останавливался.