Восковые фигуры

— А убийство! — вдруг спохватился Пискунов. — Мы же никого не убиваем. А детектив именно с того и начинается — находят труп, и пошло-поеха-ло. Труп — это вроде как первый бокал за праздничным столом, а дальше тамада, то бишь следователь, руководит всем застольным процессом.
Трошкин одобрительно рассмеялся: сравнение ему понравилось.
— Миша, да с вашей-то фантазией! Сами придумаете!
— Деньги пополам разделим?
Трошкин подмигнул и запел, а голос у него был приятный, с хрипотцой, слова же песни внушали доверие: «Граждане, послушайте меня! Гоп со смыком это буду я. Падла буду, не забуду, покалечу я Иуду!»
Вот после этой их встречи Трошкин и назначил свидание в шахматном клубе, обещая познакомить с нужным человеком. А сам не явился, подвел.
Оба новоявленных детектива двинулись вдоль зала, чтобы получше присмотреться к другим посетителям. Иногда Пискунов отвлекался и останавливался около столика, если игра казалась ему интересной. Официально шахматистом-профессио-налом не стал, но местного чемпиона Зяму Соловейчика обыгрывал как миленького, сидя спиной к доске, да еще при этом просматривал прошлогодние журналы, которые здесь всегда были к услугам посетителей.
Алексей же Гаврилович в шахматах, как выяснилось, был профан полный. Зато знакомых у него здесь полным-полно. С почтением со всеми раскланивался, дрыгал ножкой и крутился на каблуке, чтобы дать себя рассмотреть всесторонне. Или прохаживался туда-сюда, виляя задом, как падшая женщина, чем вызывал нездоровое любопытство. Похоже, извилины его не обременяют. А возможно, просто настроение хорошее, вот и дурачится. Непосредственная натура.
Тут Пискунов с загоревшимися глазами схватил его руку, сжал.
— Стоп! Все внимание на дверь! По-моему, тот самый…
— Где? Который?
— В длинном плаще. Карточка слегка набок…
— Что — набок?
— Карточка. Ну лицо, если вам угодно. Знать надо русский язык! Сами взгляните, только незаметно! — И Пискунов сунул своему напарнику старинной работы лорнет в золотой оправе — этакая театральная штучка столетней давности, детская забава. Алексей Гаврилович как увидел, ахнул даже.
— Какая вещица очаровательная! Шармант! Чистейший антиквар! Где вы достали, в комиссионке? — Он слегка вспотел.
— Да смотрите же!
Уступая энергичному напору, Алексей Гаврилович приставил к глазам лорнет этаким жеманным жестом старой барыни, чуть оттопырив мизинчик, — он испытывал наслаждение, а Пискунов воззрился на него, воткнул оба глаза, как булавки, перестал даже дышать — следил за выражением кукольного личика, пока тот смотрел. Неужели опять промах? Но нет, никакой нежелательной реакции, ничего, кроме глупого, куриного любопытства. Вздохнул облегченно. И вот еще что интересно: наблюдая сейчас за Алексеем Гавриловичем, сделал вдруг для себя странное открытие: человек этот не имел возраста, вернее, возраст его как бы все время менялся, раскачивался, как маятник, туда-сюда. То очень молодым Гаврилыч казался, этаким веселым бодрячком, то выглядел чуть ли не дряхлым. Старость гнездилась глубоко в глазах, бесцветных, стеклянно-безразличных, вроде как за чертой жизни, само же лицо, его свежие краски, если таковые вообще имели место, — все это было словно спрятано под слоем пудры и грима, а возможно, кожа имела такой неестественный цвет. Мелькнула даже бредовая мысль: Алексей Гаврилович не человек вообще, а существо неживое, искусственное, принявшее человеческий облик неизвестно с какой целью. Движения в отдельные моменты становились вдруг механически-заученными, будто автоматически включалось другое состояние, и он действовал уже, как машина, подчиняясь заданной программе; весь тогда в своем новеньком с иголочки костюме по самой последней моде, в накрахмаленной сорочке и небрежно повязанном галстуке выглядел, как муляж, или, лучше сказать, как сошедший с витрины манекен, если допустить, что в манекене заключен механизм для выполнения всяких пассажей, довольно сложных.
— Типчик, однако, доложу вам! Мороз по коже! — резюмировал Алексей Гаврилович и почему-то подмигнул, хихикнув.
— Знаете его?
— На сей раз чести не имею. Какая вещица прелестная! Сколько же дали за нее? — Лорнет интересовал его всего более. — А я, знаете ли, коллекционирую старину. Хобби! Трясусь, как вижу! Теряю сознание, короче говоря, как псих.
Обрадованный, что на этот раз не остался в дураках, Пискунов не отказал себе в удовольствии — сделал широкий жест, подарив своему помощнику полюбившуюся тому игрушку; сам приобрел лорнет по случаю у одного знакомого старичка — в награду за какое-то мелкое одолжение. Алексей Гаврилович, чуть не до слез растрогавшийся, долго тряс руку, жарко стискивал, заверял, что в долгу не останется, найдет способ выразить свою признательность. Пискунов, конечно, в тот момент не придал этому значения, мимо ушей пропустил, так как понятия не имел, кто такой Алексей Гаврилович на самом деле. И уж, конечно, меньше всего Думал, к каким это приведет последствиям.
Меж тем вошедший постоял немного, оглядывая публику; Пискунов вдруг ощутил на себе его пристальное внимание. Затем взгляд его на какое-то время задержался на Алексее Гавриловиче, и тот едва заметно кивнул или просто голову наклонил. Впрочем, отметил он это почти подсознательно, вспомнил уж потом, когда представился случай некоторые факты сопоставить.
Чем-то вошедший привлек к себе внимание. Возможно, лицом, с застывшей на нем гримасой брезгливого высокомерия, и фигурой, мешковатой, невзрачной. Он как бы говорил своим видом: уж не обессудьте, каков есть, таков и есть, нравиться не собираюсь, а мне на вас на всех самым абсолютнейшим образом наплевать. Высмотрев свободный столик, он, кое-где останавливаясь, неторопливо двинулся туда тяжелой походкой, припадая на одну ногу. Какую-то ненормальность Пискунов сразу уловил, но только сейчас заметил: этот человек — калека. Короткое, приземистое тело его было странно перекошено, будто на него взвалили сверху груз непомерный, а он все пытается распрямиться, занять положение более устойчивое, но тщетно; тягостно было смотреть, как он судорожно двигает шеей, передергивает плечами, хотя сам, как видно, со своим недостатком свыкся, не пытался скрывать, как некоторые, не находил нужным.
Усевшись за столик, он аккуратно расставил на доске фигуры и долго так сидел, наклонив шишковатую голову; след мысли, как бы наконец отключившей от всего повседневно-привычного, до чертиков надоевшего, отразился в чертах лица, смягчив их и разгладив. Внешне надменным скорее казался, чем на самом деле был. Сделав первый ход, продолжал попеременно двигать фигуры, белые и черные, — разыгрывал комбинацию, глядя в лежащий перед собой журнал.
Оба детектива подошли ближе.
— Вас, наверно, удивило, почему он? — шепотом спросил Пискунов. Алексей Гаврилович изобразил в ответ живейший интерес. — Сначала, конечно, интуиция. А теперь послушайте. Что, по-вашему, должен испытывать человек, отягощенный физическим недостатком? Поставьте себя на его место!
Тот с усилием наморщил лобик и комически поднял руки:
— Сдаюсь, сдаюсь! Тут я пас. А вы как думаете?
— Прежде всего устойчивое чувство, что ты изгой. Мужчины снисходительны, женщины равнодушны. В лучшем случае они стараются из жалости это скрыть. И вот вам драма личной жизни.
— Ах, бедняжка! — Алексей Гаврилович притворно вздохнул, завел глаза и не без удовольствия направил на незнакомца лорнет; он все еще находился в состоянии счастливой прострации благодаря приобретению дорогого для сердца предмета. — Но умоляю вас, продолжайте! Каждая минута общения с вами — настоящий подарок судьбы! Столько всяких откровений! Как книжку читаешь.
Пискунов был польщен.
— Так вот, что бы он ни делал, к чему бы ни стремился, удача постоянно ускользает из рук. Ищет дружбы и понимания — его не замечают, влюбляется — вынужден уступить место сопернику более счастливому. Какие муки уязвленного самолюбия терзают душу! Отныне удел всей его жизни — страдание. Слабое сердце отвечает на это рабской покорностью судьбе, сильное — ненавистью. Мало-помалу зреет ядовитое семя злобы и зависти к окружающим, ибо ничто так не уродует душу, не ранит ее, как чувство постоянно совершаемой несправедливости. Отныне это злодей, убежденный и беспощадный, и жертва его обречена. Удар ножа точно достигает Цели, пистолет не дрогнет в руке. Он мстит!