Гость

В большом, зеленого мрамора камине, украшенном старинным бронзовым литьем, бушевало пламя, бесшумно плавились свечи в тяжелых канделябрах, отблески пламени трепетали в огромном венецианском зеркале, мерцали, скрываясь в узорах обрамляющей его золоченой рамы, словно рассыпавшиеся по комнате брызги огня, радужно сияли в гранях тяжелых хрустальных фужеров, подсвечивая янтарную жидкость. В любое другое время даже мимолетный взгляд на эту пронизанную отблесками живого огня картину, сдобренный к тому же глотком хорошего старого бренди, породил бы устойчивое ощущение тепла, уюта и покоя. В любое другое время, но только не в этот октябрьский вечер.
Да, конечно, – словно говорил кто-то невидимый, кто, собственно, и заварил всю эту промозглую кашу, – я не могу проникнуть к вам сквозь плотно закрытые двери и зашторенные тяжелыми гардинами окна, мне не под силу погасить пламя ледяными порывами ветра и потоками дождя, это так. Но ведь и вы не чувствуете сейчас тепла и покоя, вы слышите, как безраздельно властвует моя стихия в мире, окружающем вас, а если вам придет в голову идея включить музыку погромче и заглушить стук дождя и завывание ветра – что ж, тогда вы будете помнить о том, что я повелеваю всем снаружи, вы ни на минуту не сможете забыть об этом, и вы не почувствуете себя в безопасности. Я здесь! Драгоценный напиток разлит в ваших бокалах, но и он не принесет облегчения сегодня, а только разбудит страшные фантазии и призовет тоску. Вы красивые сильные люди, вооруженные немалыми знаниями, талантами и искусствами, но и в общении друг с другом вы не найдете сегодня радости отдохновения. Ибо все подчинено сегодня моей воле.
Разговор действительно не ладился. Обсуждение занятных и интересных всем присутствующим тем едва разгоралось, стремясь перейти в легкую приятную беседу, как вдруг прерывалось едва ли не на полуслове – все напряженно прислушивались вдруг, словно ожидая чего-то, молчали, потом, словно оправдываясь, говорили какие-то одинаковые фразы про ненастье, повторяя их почти слово в слово уже многократно.
Расходиться, впрочем, тоже не собирались, гостям невыносима была, кажется, сама мысль ступить сейчас за порог. Хозяев не радовала перспектива остаться в одиночестве в огромном пустом доме. Спать же не хотелось никому.
Массивные бронзовые часы на камине, как нельзя более соответственно моменту и настроению, пробили полночь хрипловатым, чуть надтреснутым боем, и неровный полумрак словно сгустился даже, растворив в своем зыбком пространстве откуда ни возьмись просочившуюся темень, – может, просто прогорели дрова в камине или поугасло пламя свечей. Как бы там ни было, все почувствовали то ли легкую тревогу, то ли просто неудобство оттого, что приходилось напрягать зрение, и, не сговариваясь между собой, хозяйка дома направилась к выключателю, а гость подошел к камину подбросить дров в огонь. Огромная хрустальная люстра и точные копии ее поменьше – два бра на стенах – вспыхнули одновременно, заливая гостиную ярким праздничным светом, но показалось, что ослепительное сияние хрусталя было вроде бы ледяным, в комнате сразу стало прохладнее, а свежие поленья в камине неожиданно громко и злобно зашипели. Впрочем, возможно, все дело было просто в порыве ветра, который усиливался с каждым часом, а дрова в новой вязанке – обычное дело – оказались сыроваты.
Расскажем теперь о гостях этого дома.
Игорю Лозовскому было сорок два года.
За это время он прожил как бы две жизни, очень разные, словно это были жизни совершенно разных людей. В первой своей жизни он был младшим научным сотрудником одного из бесчисленных московских НИИ. Более того, он был типичным и даже типичнейшим представителем этого многочисленного клана советской технической интеллигенции со всеми свойственными ему плюсами и минусами. К первым, безусловно, относились аналитический пытливый ум, хорошее, довольно широкое, не исчерпывающееся лишь профессиональной сферой образование, наличие некоторых творческих способностей – Игорь неплохо играл на гитаре и пел, сочинял даже песенки и был неизменным участником КСП, сочинял смешные эпиграммы на друзей и начальство. Он был добр, весел, ироничен, щедр и гостеприимен.
Что же до минусов, то они также были типичны – он был хронически беден и, как тогда казалось, абсолютно не способен каким-либо образом зарабатывать деньги, задирист и упрямо-непримирим, ирония порой превращалась в желчный сарказм, который сильно раздражал окружающих, порой с ним случались затяжные приступы меланхолии, в течение которых он, бывало, запивал и тогда становился довольно агрессивным. Впрочем, случалось это не часто. В первой своей жизни он был женат на женщине умненькой, но удивительно некрасивой, старательной зубрилке-отличнице, не отягощенной, впрочем, широким интеллектом. Они познакомились на втором курсе, поженились на третьем, на пятом родили слабенькую болезненную дочь и дружно прозябали в нищете и вечной надежде на новую светлую жизнь, которая начнется с покупки магнитофона, отдельной квартиры, кухонного гарнитура, подержанного «Москвича» и далее, далее… до бесконечности. Они часто скандалили, поскольку его жене, правильной провинциальной девочке в прошлом, стремительно стареющей и не умеющей этому противостоять, к тому же измученной вечным безденежьем, были непонятны и возмутительны его интеллигентские порывы – будь то покупка «Метаморфоз» Овидия за сумму, равную одной четверти его зарплаты, либо долгие, до рассвета, посиделки на крохотной кухоньке при свечах под дешевое сухое вино литрами, преферанс, диссидентские разглагольствования и гитарное бренчание. Дочь к тому же часто болела и росла до обидного некрасивым и злобным ребенком.
Он сам покончил со своей первой жизнью, правда не вдруг, не одним рывком.
В еще очень советском восемьдесят восьмом году он решился вместе с приятелем зарегистрировать индивидуальное частное предприятие, которое занялось написанием и продажей компьютерных программ. Нет, они не ощутили на себе дыхание катившегося компьютерного бума, просто это было единственное, что они умели делать профессионально. Предприятие это держалось втайне ото всех, и прежде всего от его жены, которая много лет мучительно пробивалась в ряды КПСС, только в том году получила вожделенный партбилет и вместе с ним надежду приобщиться к кормушке, а посему в объявленной уже практически официально капитализации ощущала скрытую угрозу и уверенно объявляла ее тонким ходом мудрейшей партии, направленным на выявление затаившихся жуликов и спекулянтов.
Им везло, как, впрочем, и всем, кто начинал в ту пору, – деньги действительно валялись под ногами и нужно было только нагнуться, чтобы их поднять. К программам добавилась и торговля «железом» – самими компьютерами, потом их полулегальная сборка в каком-то арендованном подвале, потом вполне легальное производство, которое стремительно разрасталось. Когда объяснять все прибывающие заработки нежданными премиями, удачными халтурами и родительскими подачками стало уже невозможно и к тому же возникла необходимость заняться бизнесом не в свободное от основной работы время, он решился рассказать все жене, подсластив признание королевскими по ее представлениям подарками – французскими духами и еще какой-то шикарной парфюмерией. Но это не помогло. Скандал был жутким – она бросилась драться, расцарапала ему лицо, она кричала, что он погубил ее карьеру и жизнь, что теперь ее наверняка исключат из партии, его же рано или поздно посадят или убьют, дочь будет расти в стыде и позоре. Она выбросила в окно изящный флакончик и яркие коробочки и, закрывшись в ванной, долго рыдала, изредка выкрикивая проклятия в его адрес. Под этот аккомпанемент он вступил в новую жизнь.
В этой новой жизни все складывалось у него, не так как в прежней, легко и удачно – он стремительно богател, о нем много и восторженно писала пресса, как о человеке, который занялся производством компьютерной техники в ту пору, когда другие лишь снимали сливки с ее перепродажи. В ту счастливую пору все, и почти бесплатно, работали на него – правительственные чиновники, высоколобые творцы новых технологий, журналисты, «красные бароны» – директора предприятий ВПК, западные партнеры, банкиры и адвокаты. Однако он понимал: эта благодать кончится скорее рано, чем поздно, и неустанно возводил параллельные структуры и структурочки, плодил «дочек» и «внучатых племянниц» в России и далеко за ее пределами, он не скупясь покупал депутатов и лоббировал назначение своих людей в самые разные сферы управления, у него хватало ума подкармливать отставных чиновников и вышедших в тираж политиков еще тогда, когда практика неожиданных возвращений и стремительных смен команд еще не стала привычным делом, он строил империю, и, когда счастливые времена романтического бизнеса, как и романтической политики, закончились, она выстояла, хотя и понесла существенные потери. Он был в числе первой сотни первопроходцев капитализма в России и, что было гораздо более важно, оказался в числе той от силы десятки из них, которой удалось выжить, зачастую в прямом смысле этого слова.