Великие голодранцы (Повесть)

— Федя…
Я помог ей встать. Она вытерла окровавленный рот и кивком показала в сторону.
— Беги к ним…
А повыскакивавшие из окон ребята уже атаковали дебоширов. Не ожидавшие отпора, те отступали. Но отступали с боем, с каждой минутой приходя в себя и усиливая сопротивление.
Передо мной оказался Миня Лапонин. Внутри взорвалось что-то, и я принялся усердно работать кулаками.
— Вот тебе, гад!.. Будешь знать!.. Надолго запомнишь!..
Я бил Прыща по лицу, не чувствуя его ударов. В душе росло желание уничтожить врага. Оно рождало силы, смелость. А страх, только что подкашивавший ноги, куда-то улетучился, словно его и не было.
Слева от меня дрался Яшка Поляков, плотный, кряжистый парень. Широко расставив короткие ноги, он отбивался от Петьки Душина, щеголя и хвастуна. И на этот раз Петька выглядел модным: хромовые сапоги с галошами, резиновые подтяжки на голубой косоворотке. И дрался Петька не ради дела, а ради Девок.
А справа пыхтел долговязый Семка Судариков.
На него наседал Ванька Колупаев, гармонист и подлиза. Гармонь висела у него за спиной и при каждом ударе рявкала. Оттого Ванька казался грозным, даже свирепым. Но это не смущало Семку. Он стойко принимал удары и сам не оставался в долгу.
А дальше Илюшка Цыганков и Митька Ганичев вдвоем сдерживали Ваську Колупаева. Весь красный от ярости, тот двигал кулачищами, как гирями, и ребятам приходилось несладко. Но и они держались храбро и не уступали врагу. И даже сами нападали, принуждая громилу пятиться назад.
Под выкрики перекочевавших за ограду зевак мы стали теснить противника к церковной паперти. И когда уже прижали его к нижней ступени, на верхней внезапно выросла фигура мельника и церковного старосты Комарова. С минуту он строго смотрел на дерущихся, как бы решая, к кому присоединиться. Потом поднял руки и властно крикнул:
— А ну, перестать! И разойтись!.. — И как только мы расступились, гневно добавил: — Что за безобразие! Кто позволил бесчинство?..
Косясь друг на друга, мы отходили дальше. Миня вытирал распухший нос и не сводил с меня злобных глаз. Но я уже был прикован к мельнику. Кто-то донес ему, и он явился, чтобы помешать не драке, а ломке школы.
А Комаров решительно наступал на толпу.
— Убирайтесь отсюда! Все убирайтесь! Нечего тут делать!.. — И когда в ограде остались только мы, подошел к нам и сердито спросил: — А вам что надо?
Мы не удостоили его ответом. Я махнул ребятам:
— Айда!..
Комаров последовал за нами. За порогом остановился, весь побагровел от гнева.
— Это что ж такое? Да кто же вам позволил?
Я смело шагнул к нему и с вызовом ответил:
— Народ. Народ позволил!
— Сейчас же прекратите! — топнул ногой мельник. — Здание принадлежит церкви.
— Здание принадлежит народу.
— Я приказываю! — заорал церковный староста, поднимая кулаки. — Сейчас же убирайтесь отсюда!
— Не кричите, гражданин Комаров! — сказал я, тоже повышая голос. — Тут не мельница. И мы вам не работники… — И, повернувшись к ребятам, скомандовал: — По местам!..
Ребята старательно принялись за дело. Комаров некоторое время смотрел на нас выпученными глазами. Потом круто повернулся и выбежал из школы.
— За богомольцами ринулся, — сказал Андрюшка Лисицин, поеживаясь, как от холода. — Притащит самых ярых. И поломают они нас за эту поломку.
— Не поломают, — возразил Илюшка Цыганков. — Духу не хватит. А коль дойдет до того, дадим сдачи…
Робко вошли Яшка Поляков и Семка Судариков. Они часто откликались на наши дела. И сегодня чуть ли не первыми поддерживали нас. И дрались геройски, о чем говорили ссадины на лицах.
Семка, точно угадав наши мысли, сказал:
— По верхней улице рысака бросил. Должно, кудысь за управой подался.
— А мы к вам, — вставил Яшка, виновато ухмыляясь. — Помочь поскорейше закончить. И выручить, ежели коршуны опять слетятся…
*
Мы работали долго и упрямо. Гулко стучали топоры. Со звоном падали на пол высохшие доски. Я поглядывал на ребят и радовался. Они не дрогнули, а смело ринулись в атаку. Эта работа была продолжением атаки. И ничего, что на лицах у них были синяки. Раны, добытые в бою, — почетные раны. Я даже пожалел, что сам оказался невредимым. Миня больше оборонялся, чем нападал. Но зато ему-то уж досталось!
Внезапно к школе подкатил легкий тарантас, запряженный карим жеребцом. Из тарантаса выпрыгнул щеголеватый милиционер с ремнями крест-накрест. На ремнях висели шашка и наган.
— Моська Музюля! — хором вырвалось у нас.
Да, это был Максим Музюлев, а по-уличному — Моська Музюля. Наш же, знаменский, он заносился перед нами и придирался к мелочам. Я предложил ребятам ничем не раздражать милиционера.
— Иначе — труба!
Максим вошел в школу и, остановившись перед нами, крикнул:
— Именем начальника милиции пррриказываю! — Свирепо вращая глазами, он осмотрел нас. — А ну, кто тут главный нарушитель?
Я шагнул к нему и протянул руку.
— Здорово, Максим! С приездом!
Музюлев окинул меня грозным взглядом и, не приняв руки, отрывисто спросил:
— Фамилиё?
— Что ты, Максим? — удивился я. — Глаза заслепило?
Музюлев лязгнул клинком и завопил:
— Отвечать, как на допррросе! Не то я вррраз!
Я покорно назвал себя. С этим Моськой шутить опасно. А Максим ехидно сказал:
— Так и есть, Касаткин!.. — Он расстегнул кобуру и тут же застегнул ее. — По какому пррраву беззаконие?
— Это не беззаконие, — возразил я. — Это культпоход.
— Какой еще такой культпоход?
— Натуральный, — пояснил я. — Поход за культуру. Вот мы и начинаем его. Перестраиваем заброшенный дом в клуб. Потому что какой может быть культпоход без клуба.
Некоторое время Музюлев оторопело смотрел на меня, словно не решаясь, верить или нет.
— А почему в райцентре не слышно об этом культпоходе?
— Как это не слышно? — возразил я, радуясь, что сбил с Моськи гонор. — На днях там даже конференция по культпоходу проходила. И решение было.
Максим растерянно поморгал глазами и виновато ухмыльнулся.
— Ну да. Это было без меня. Я в эти дни отлучался. По спецзаданию начмила… — Он позвал дожидавшегося на крыльце Комарова и, когда тот вошел, сердито сказал: — Слушай, как же это? Они ж не просто ломают, как ты брехал, а заброшенный дом в клуб переделывают. Культпоход!
Комаров приложил руку к груди и поклонился милиционеру.
— А где у них на это разрешение?
— Это какое такое разрешение? — возмутился Максим. — Разве на Советскую власть мы просили у вас разрешения?
— Я не в том духе, — поспешил Комаров, снова сгибаясь. — Школа принадлежит церкви.
— Школа принадлежит народу, — вставил я. — Народ ей хозяин.
— И требуется разрешение церковного совета, — продолжал мельник, будто не расслышав меня. — А они самочинно. И начальник милиции приказал…
— Хватит, — перебил Музюлев. — Знаю, что начальник приказал. Ступай и жди… — А когда Комаров вышел, гаркнул: — Прррекратить анарррхию!
Я отказался подчиниться. Выпуклые глаза Моськи опять пришли во вращательное движение.
— Арррестую! — снова заорал он, хватаясь за кобуру. — Сейчас же арррестую!
— Не имеешь права! — крикнул я, стараясь тоже вращать глазами. — Я секретарь ячейки. Без райкома не имеешь права!
Отпор озадачил Музюлева. С минуту он молчал, вперив в меня лупастые, уже не вращающиеся глаза. Потом как-то сник, переступил начищенными сапогами.
— Что ж мне делать с тобой? — досадливо спросил он. — Начмил приказал прекратить и арестовать. А ты не прекращаешь и не арестовываешься? Как же быть?
Мелькнула заманчивая мысль. Выиграть время, чтобы больше сделать. И не раздумывая дальше, я сказал:
— Могу выручить по-дружески. Поеду с тобой к начальнику. Но поеду добровольно, а не арестантом.
— Вот и хорошо, — обрадовался Музюлев. — Я знал, что мы сладимся. Свои же люди. Поедешь и сам расхлебаешь кашу. А то начмил меня вместо тебя посадит.