Частная коллекция. Как создавался фотопроект

Тем не менее хороши получились обе, похожие на оригинал и на себя, с внутренним светом. Было это уже не дома, а в новой студии.
Когда муж показал мне огромный зал на седьмом этаже издательства, я обомлела. Громадное помещение было перегорожено какими-то толстенными трубами, обвязанными тряпками; высокие, во всю стену окна перечеркивали стальные балки-рельсы непонятного назначения, а под шестиметровыми потолками мило ворковали и какали голуби, изредка хлопая крыльями от нехватки аргументов в разговоре с соседом. Этот лабиринт из труб дико меня тогда напугал – в таких декорациях можно было снимать фильм ужасов или, на худой конец, мистический триллер, но никак не проводить фотосессии с известными людьми.
Мы пролезли через трубы, чтобы подобраться к грязным, почти непрозрачным окнам. Седьмой этаж, вид через загаженные окна на загаженный промышленный двор и дальше на такую же промышленную Москву. Лабиринт из труб обещали срезать заподлицо, чтоб они даже не напоминали весь этот кошмар, балки покрасить, окна помыть, а голубей выгнать на улицу. Трудно было поверить, что это помещение может когда-нибудь преобразиться. Пришла туда через пару недель, и правда, трубы уже действительно срезали, и глазу открылось внушительное пространство с высоченными потолками, моя будущая студия.
Рабочие разводили краску, а я размечала территорию. Вот тут сама студия, она должна быть просторной, чтобы можно было поставить свет и подальше отойти, если буду снимать большое количество народа, чтобы «воздух» был. Пол надо сделать обязательно серым, профессиональный скучный серый студийный пол, чтоб светлый не бликовал, а темный не поглощал свет, ну, а о цветном я вообще и не говорю.
Один угол в самой студии был выделен под разросшуюся библиотеку, другой – под гостиную, где можно подождать начала съемки, если вдруг гримерная еще занята. В гостиной я решила поставить родительскую ампирную мебель XIX века, добротную, красивую, хоть, между нами, и не самую удобную – диван с краснодеревной спинкой, весь в «пламени» (особенности этой породы дерева), чуть выгнутые кресла, стол со старинной расшитой скатертью – уж если затевать эту взрослую игру, то по-настоящему! Ведь изначально студия задумывалась как большая старинная жилая квартира, в которой просто было выделено место для съемок. Она получилась очень просторной и удобной и для съемок, и для жизни – шестиметровые потолки с подвесным светом, черные бархатные занавески с полу до потолка, чтобы внутрь не проник ни один луч солнца из огромных окон, библиотека с альбомами из всех мировых музеев, где я была, а в них портреты, портреты, портреты…
В самом уютном уголке – маленькая гримерная, с баночками, болванчиками, подбором усов и бород, царскими париками, где правит королева – Люсяшка, Люся Раужина, высококлассный художник, мягкая, добрая и очень талантливая. Она пришла почти с самого начала проекта, когда я уже отчаялась найти профессионального гримера после череды неудач с какими-то левыми околокиношными тетками, делавшими грим долго, неумело, при этом совершенно непохоже на выбранную картину. Более того, их сварливые характеры подходили разве что для коммунальной кухни. Они сразу переходили на «ты» со всеми, кто приходил сниматься, вели себя по-хозяйски и довольно хамовато, хотя у каждой из этих гримеров-однодневок был свой репертуар. И при этом очень бледно выглядели в профессиональном плане. Как однажды сказала Гурченко: «Гример – это диагноз!»
И вот пришла Люсяшка – кто-то ее случайно порекомендовал, и наша съемочная жизнь сразу наладилась. Она делала грим очень быстро, молча и добротно, умиротворяла любых, даже не самых качественных по характеру звезд. А еще сама шикарно шила парики, вела класс пастижерного искусства на «Мосфильме», где до этого отработала 25 лет и с Соловьевым, и с Шахназаровым, и с Эфросом, и с Хуциевым. Уже потом эти великие и знаменитые режиссеры сами выпрашивали ее согласие прийти на пробы очередного фильма, чтобы помочь «сделать Толстого», или возрастной грим, или еще что высокохудожественное. Теперь настало время, когда выбирает Люсяша, а не ее. Потому что таких профессионалов единицы. А помимо этого она еще и редкой доброты и верности человек, вообще удивительное сочетание!
В общем, студия получилась большая, темная (на самом деле очень светлая, но работать при дневном свете не всегда можно), окна с пола до потолка были занавешены черными бархатными непроницаемыми занавесками, сжирающими солнечный свет за просто так. Понавешала огромных крюков на стенки в разных местах, куда надевались стулья, – и ход смешной, вроде как дизайнерский, и место эти висячие стулья экономят. Нужен для съемки – снял, не нужен – повесил обратно.
Люся Раужина, Люсяша
Себе кабинетик выкроила крохотный, метров 5–6, вроде купе в поезде. Люстру мамину повесила в полкомнаты, стенки фотографиями родных украсила, шкафик книжный притащила, в общем, быстро обжила. С обжитием столовой было еще проще – мы там все время ели. Как только был поставлен большой стол и стулья, чай в коробках, сахар да печенье, комната ожила.
Мой кабинетик
Александр Олешко на фоне исторического буфета
Раза три я меняла в столовой обои, причем выбирала именно такие, которые дома никогда бы не поклеила, – сочные, цветные, иногда с мелким затейливым рисунком и бордюром, ведь гостиная для нас тоже съемочная площадка, где должен как можно чаще меняться интерьер. Сначала мы жили в жато-мятых бордовых обоях с золотыми галунами. Цвет этот был даже не бордовым, а бордово-каштановым с каплей молока, спокойным, богатым, на фоне которого очень хорошо смотрится лицо. Но при этом одна стенка нашей столовой была обклеена кричащими красно-лазурными павлинами. Именно кричащими, такое впечатление, что они, яркие, крупные, сидящие по всей стенке друг напротив друга на широких золотых ветках, орали, голосили на всю столовую, и я поначалу вздрагивала с непривычки, натыкаясь на них взглядом. Зато сколько я сделала красивых обложек и фотографий, где птички на заднем плане!
Коллекция пряжек
Как только к павлинам попривыкла, решила вдруг поменять интерьер. Втащила в столовую гигантский старинный модерновый буфет из груши, не буфет даже, а целый дом! В современный лифт он, конечно, не вошел, его разобрали на несколько частей и только так, по лестнице, даже не на лифте, богатыри смогли поднять детали этого дома ко мне в студию.
Дом-буфет двухэтажный, высоченный, очень уютный. Встал по-хозяйски, не обычно, как все, а с расширением книзу, основательно, не сдвинешь. И если представить, что у него, у этого буфета, есть руки, то они были бы в боки, что он стоит так, подбоченившись, и смотрит на происходящее своими витражными глазами. Что он, собственно, и делал. В буфете, огромном-преогромном, вполне могли бы жить несколько семей гномов. Но там живет наша посуда. Внизу, в широком бездонном помещении из трех отделений с резными дверцами и медными двойными накладками, стоят ровными стопками наши повседневные белые тарелки из «Икеи». Знаю, самой стыдно, позор, но тогда торопились начать работу, поэтому было не до выбора, купили, как водится, временно. А потом эта тарелочная простота так у нас и осталась. Буфет такой, конечно, хранил когда-то Кузнецова, Гарднера, Корниловых. В общем, обязан был хранить продукцию Императорского фарфорового завода. Опустился сейчас, к сожалению, понимаю. Хотя на втором его этаже, высокопоставленном, за витражными родными дверцами-глазками стоит пара-тройка рабочих Гарднеров и Кузнецовых с трещинками-волосинками, упавшими из-за дефекта в цене и купленными мною за бесценок под удивленный взгляд продавца. Надо для амбьянсу в кадре, а как же!