Бублики в гуляше, или Повесть о том, как Оля и Слава в Будапеште дом покупали

– Так ты мне скажешь что-то, чтобы я поняла или нет?
Из тютельки на камзол хлынула надежда. Кулак мой разжался и выпустил бесполезную фигу.
С лирикой на пистолет это вы лихо придумали, Александр Сергеич.
– Скажу, – сказал я. – Тебе туфли починить надо. За границу в таких не пустят. Где, ты говорила, жить хочешь?
 
Революционная ситуация
 
На самом деле мой вопрос насчёт «где» был лишним. Я знал и где, и почему, и другие подробности, потому что они в этой истории с переездом с моей подачи и возникли. Ноги у них росли из книжки, про которую незадолго до этого я рассказал Оле, ну а она нашла её и сразу взялась читать. Написала книжку некая американская дама, то ли учительница то ли профессорша, которая из своей Америки переехала жить в итальянскую Тоскану. Переезд у неё был не в городскую квартиру, понятное дело, а в дом, к которому в придачу шли оливковые деревья, виноградник, колодец ну и прочее хозяйство. Находилось всё это добро в живописной местности, но было настолько старым, что без ремонта и вообще переустройства жить там было невозможно. Этим переустройством дама и занималась все двадцать или около того лет, что она там прожила, пока не написала про это книжку. Книжка имела успех, и через какое-то время по ней сняли кино. От ремонта в кино осталось не много, зато появилась любовь, и в прокате это пошло ему на пользу. Мы с Олей это кино тоже посмотрели. Любовь нам показалась так себе, а вот старый дом среди холмов действительно зацепил.
Но зацепка эта быстро ушла, когда Оля выяснила, что почём можно купить в Тоскане. Оказалось, что с нашими сбережениями вариантов всего два: или уборная на огороде, если поближе к какому-нибудь райцентру, или собачья будка, если подальше. В других областях Италии, где цены были не из сумасшедшего дома, у нас выходило в лучшем случае на сарай с пристройкой. С ним, да, мог идти виноградник и даже оливы, но чтобы жить там, надо было не только любить вино и постное масло, но ещё и понимать, как их делают. У нас с этим было не очень.
Ситуация с ценами в Италии нас тогда хорошо опустила на землю, и лет пять мы о переезде не вспоминали. Летом на месяц уезжали в Крым, лазили там по горам, купались, пробовали разную кухню, словом, заряжались энергией и витаминами, которых жителям севера кроме как на юге больше взять негде. Этого заряда нам хватало до февраля следующего года, а там мы отправлялись в один санаторий в Бобруйске, где ходили по всяким процедурам, пили из бювета минеральную воду, плавали в спортивном бассейне, отсыпались и уезжали оттуда с новым зарядом бодрости, на котором тянули до середины лета, после чего снова ехали в Крым, и там всё повторялось заново. Так продолжалось до тринадцатого года.
В тринадцатом году мы приехали в Крым в середине августа. Погода в день приезда была бальзам с нектаром. Хозяйка наша, у которой мы все эти годы останавливались, встретила нас ужином с коньяком и жареной рыбой, которую она сама утром для нас и наловила. До позднего вечера мы сидели с ней на веранде под старым инжировым деревом, говорили про жизнь, смотрели на Млечный Путь и слушали, как прибой шлифует гальку на городском пляже. Коньяк играл в рюмках дубовыми нотами, а рыба была сладкой и совсем не пахла рыбой. Спать мы пошли полные предвкушений и хороших предчувствий.
А утром мы проснулись оттого, что в окна нашей комнаты барабанил дождь, и ломился довольно наглый и, что хуже, прохладный ветер. Для Крыма это было необычно, но всякое бывает. Пусть это будет первым приключением в сезоне, решили мы. Переждём.
Ждать нам пришлось все следующие двадцать девять дней отпуска. Ни в один из них солнце толком так и не показалось. Дождь то лил, то шёл, то падал, то моросил, то просто висел в воздухе, как издевательство, и конца ему не было видно ни в одном прогнозе. Ветер тоже обнаглел настолько, что стал откровенно колючим.
Избавление пришло к нам только в день отъезда. Зал ожидания севастопольского вокзала был пуст и холоден, как морг. На его полу стояла лужа, похожая на Чёрное море. По берегу лужи ходил дежурный в резиновых сапогах и, казалось, что-то в ней искал.
– Кто утонул? – спросил я.
– Бархатный сезон, – ответил он.
Билеты домой у нас были с пересадкой в Киеве, и когда на следующее утро мы туда приехали, там было плюс девять. Градусник в нашем вагоне показывал на одну чёрточку больше.
– Угля нема, – коротко и ясно объяснил проводник. Где он делся, этот уголь, и как он себе представляет, что люди будут ехать сутки с такой температурой, проводник послал нас выяснять к начальнику поезда. Я идти отказался, не хотел скандала. А без него там не обошлось бы.
– Пошли, – убеждала меня Оля. – Овца паршивая, но шерсти клок всегда вырвать можно.
– Эта овца уже дохлая, – сказал я. – И с неё будет только вонь. Как-нибудь доедем.
Но Оля мой довод не приняла. По скандалам она – мастер спорта. Рванула тельняшку себе под курткой и пошла. Вернулась в бешенстве, пылает вся. В вагоне начальника поезда, оказывается, и печка работала, и угля полно было.
– Откуда он вас? – спросила у него Оля.
– А я его украл, – ответил тот. – Из вашего вагона.
Кто знает, чем этот начальник себе думал. Может, он так с Олей позаигрывать хотел. Но она от этого только взорвалась, как мина. Орать, говорит, стала, руками махать. Дверь в купе ногой шандарахнула. А этот баран только ухмыляется. Так и ушла ни с чем.
За всю дорогу температуры в вагоне больше не стало. Дома Оля почувствовала, что заболевает. Болезнь оказалась на редкость вредной, и лечилась от неё Оля едва ли не месяц.
Но к концу зимы горечь от провала крымской кампании прошла, и в феврале четырнадцатого, когда мы приехали в Бобруйск на очередное оздоровление, настрой у нас был боевой. Снег в лесу вокруг санатория ещё лежал. Лыжня на нём была хорошо накатана, и первое, что мы сделали после заселения – это взяли в прокат лыжи и вышли на них в лес. На этом моё оздоровление кончилось. Не успел я сделать и трёх шагов, как меня снесло на ледяной наст. Я потерял равновесие и, задрав лыжи, шлёпнулся себе на пятую точку. И всё бы ничего. Но только в том месте, где моя точка шла на приземление, оказался большой палец моей правой руки. Причём был он не согнутый, а в полном вертикальном торчке, как будто руководил посадкой – показывал точке, что снижение у неё проходит просто «во!».
От столкновения двух моих органов в глазах у меня полыхнуло, затем померкло. В голове пронеслась мысль, что вдруг этот палец – чтоб его! – встрял куда не надо. Вот это будет номер. Как с таким стыдом дальше жить?
Не зная, чего ждать, я покрутил тазом по насту. Под ним вроде всё скользило, помех не было. Я вздохнул с облегчением.
На мою удачу рядом с санаторием была больница. Там меня осмотрел травматолог, сделали рентген, и снова осмотрел травматолог.
– Перелома нет, – постановил он. – Только ушиб.
Сестра наложила мне на кисть тугую повязку. Я спросил, где можно заплатить. Как-никак я для них был иностранец ну и, вообще, полтора часа голову морочил своим пальцем.
От моего вопроса сестра посмотрела на травматолога. Травматолог посмотрел на сестру. Но тут в помещение вошли два милиционера, на плечах у которых висела хорошо поддатая барышня в полушубке, ботфортах и с разбитым носом.
– У нас у Беларуси, – громко объявила сестра, – уся медицина бесплатная.
С ушибом на руке про активный отдых пришлось забыть, а пассивный нам был не особо интересен. Наш зимний отпуск накрылся тем же медным тазом, как сказала Оля, что и летний.
Половина весны того года пролетела в работе, а с наступлением тепла по улице рядом с нашим домом стали курсировать мотоциклисты. Они и раньше там катались, но в том году их очень уж много стало. То ли клуб у них открылся, то ли ещё какая-то организация, может даже музыкальная, потому что без музыки они не ездили. По соседству с мотоциклистами, буквально в квартале от нас, располагались пожарники. У тех тоже машины без сирены ездить не умели. Когда одни и другие собирались на светофоре под нашими окнами, ревело и выло так, что хоть в петлю лезь. Да и в ней, наверное, трясло бы. От помешательства Оля спасалась тем, что уходила в ванную и запирала на защёлку дверь, а я брался тягать пудовую гирю, потому что от шума физкультура мне помогает лучше, чем двери.