Джангар

 
 
Так пролежал он четыре дня,
 
Четыре ночи лежал в забытьи.
 
Не было ни души вокруг,
 
Три лебедя появились вдруг.
 
«Как это конь и человек
 
Очутились на кряже таком,
 
Где не бывало жизни вовек?
 
Насытим их и напоим,
 
Доброе дело сотворим!»
 
И лебеди вложили им
 
Живительные зерна в уста
 
И полетели на восток.
 
 
 
Пришли в сознанье конь и ездок.
 
Хонгор сразу сел на коня,
 
И проскакал Оцол Кеке
 
Девяносто четыре дня.
 
Опять исхудал Оцол Кеке,
 
Опять не стало жира в груди,
 
Опять не стало мозга в кости,
 
Опять он медленно стал брести,
 
Ноги переставляя с трудом.
 
 
 
Вот перед ними берег морской,
 
В семьдесят копий вышиной
 
Плещется белое море Ганг.
 
Волны кружатся и кипят,
 
Тяжкие, как топоров обуха.
 
Мечется величиною с быка
 
Камень, пламенем объят.
 
Хонгор, берегом проскакав,
 
Вдруг увидел издалека
 
Зелень целомудренных трав,
 
Холод прозрачного ручейка.
 
 
 
Была тогда середина дня.
 
Пустив на пастбище коня,
 
К холоду прозрачных вод,
 
Захватив пестро-желтый дрот,
 
Хонгор на берег вышел затем.
 
Гулкий плеск он услышал затем —
 
К берегу плыл огромный кит.
 
Хонгор бросился в водоворот
 
И, всадив пестро-желтый дрот
 
В спину, в китовый позвонок,
 
Поднял кита, разбив волну,
 
Но кит рванулся и поволок
 
Хонгра в темную глубину.
 
 
 
Слышит конь Оцол Кеке,
 
Пасущийся невдалеке:
 
Хонгор тонет в пучине вод,
 
Хонгор стонет в пучине вод,
 
Скакуна своего зовет.
 
Прискакал Оцол Кеке,
 
Хонгру подал священный хвост,
 
Восьмидесятисаженный хвост.
 
 
 
Хонгор за хвост ухватился, плывет.
 
Крикнул скакун: «Вытаскивай дрот
 
И спасай свою душу скорей,
 
Вылезай-ка на сушу скорей!» —
 
«Нет! Хочешь быть верным оплотом
 
               моим —
 
Тащи меня с рыбой и дротом моим!» —
 
Хонгор сказал, не бросая кита.
 
Внемлет словам хозяина конь.
 
В землю всадил отчаянный конь
 
Задние ноги по самый пах —
 
Вытащил Хонгра вместе с китом.
 
 
 
Был чудесен китовый жир.
 
Хонгор очаг развел на камнях,
 
Мясо изжарил и съел и потом
 
Белоснежный раскрыл чачир,
 
Благостную дающий тень,
 
И, вытянувшись, как ремень,
 
Заснул он, раскрасневшись весь,
 
Словно из осокоря костер.
 
 
 
Так он спал без просыпу здесь
 
Семью семь — сорок девять дней:
 
Отдых герою нужен был.
 
Наконец он разбужен был
 
На восходе светлого дня
 
Фырканьем ласкового коня.
 
Хонгор на коня посмотрел.
 
Поправился Лыско, раздобрел,
 
Стала холеной холка его.
 
Словно только-только его
 
С пастбища привели сюда.
 
 
 
Хонгор подняться решил тогда,
 
Полакомиться мясом опять,
 
Скакуна своего оседлать,
 
Серебряный Ганг переплыть.
 
 
 
За семь дней удалось ему
 
Серебряный Ганг переплыть,
 
И потом довелось ему
 
Еще три месяца проскакать.
 
 
 
Устал драгоценный скакун опять,
 
Еле ноги переставлял.
 
Но показался вдруг перевал.
 
Хонгор взобрался нас перевал,
 
Выбившись из последних сил.
 
Привязал он к седельной луке
 
Дорогого Оцола Кеке,
 
Черным взглядом холодных глаз
 
Четыре окинул конца земли:
 
Под полуденным солнцем вдали
 
Бронзовая башня зажглась
 
Пламенем вспыхнувшего костра.
 
 
 
Хонгор подумал: «Какова
 
Эта чудесная бумбулва
 
По сравнению с башней Богдо?» —
 
Решил он: «Шире на целый аршин
 
И выше на палец башни Богдо».
 
«А кто же дворцом обладает, кто?
 
Наверно, такой же властелин
 
Четырех частей земли,
 
Такой же счастливец, как и Богдо!» —
 
Подумал он, горем обуян.
 
Из орлиных глаз потекли
 
Слезы чистые, как аршан:
 
Не знал он, как попасть во дворец.
 
 
 
 
С перевала сойдя наконец,
 
Хитрое дело затеял он.
 
Дивное диво содеял он:
 
В двухгодовалого меринка,
 
В захудалого меринка
 
Превратил он Оцола Кеке.
 
А сам он мальчиком вшивым стал,
 
Смердящим, шелудивым стал,
 
Таким, что челку ему почеши —
 
Станут десятками падать вши,
 
А грязный висок ему почеши —
 
Станут пятерками падать вши.
 
Вдруг возникла гора кизяков.
 
Поселение бедняков
 
Было вокруг бумбулвы,
 
Жителей там — что степной травы,
 
Но жеребенок Хонгра не мог
 
До золотой бумбулвы добрести, —
 
Обессилев, свалился с ног
 
У кизяков, посредине пути.
 
 
 
Вдруг появился красный вол,
 
Маленький, запряженный в арбу.
 
Старик за телегой киргизской шел,
 
Видимо, был он из бедняков.
 
Увидал он у кизяков
 
Двухгодовалого меринка,
 
Захудалого меринка,
 
А рядом — лежащего паренька,
 
Худого, смердящего паренька,
 
Бормочущего спросонья здесь.
 
Дышать перестав от зловонья здесь,
 
Вола повернул старик назад —
 
Воистину был ужасен смрад!
 
 
 
Вернулся в родную лачугу свою,
 
Встречает старуху — супругу свою.
 
И закричала старуха: «Никак,
 
Ты, муженек, позабыл про кизяк?»
 
 
 
Был ответ старика таков:
 
«Увидел, дойдя до кизяков,
 
Двухгодовалого меринка,
 
А рядом заметил я паренька,
 
Крепко спящего на земле.
 
Такой исходил от обоих смрад,
 
Что повернул я вола назад».
 
 
 
«Как это за столько лет
 
Не иссякла глупость твоя,
 
Не иссохла тупость твоя!
 
Небо не дало нам детей.
 
Почему же ты, лиходей,
 
Мальчика не привел за собой,
 
Нам ниспосланного судьбой?
 
Приведи его к очагу», —
 
Старику приказала жена.
 
Длинную держа кочергу,
 
Старика погоняла жена.
 
Только вола повернул старик —
 
Снова услышал старухи крик:
 
«Не забудь, муженек, бадьи:
 
Если жив он — водой напои!»
 
 
 
С наветренной стороны подойдя,
 
Окликнул мальчугана старик:
 
«Если ты жив, так вот бадья,
 
Холодного попробуй питья».
 
Собрав последние силы свои,
 
Мальчик, лежа на боку,
 
Выпил одним глотком полбадьи,
 
Полбадьи жеребенку отдав.
 
А старик набрал кизяку,
 
Мальца на двухлетку посадил,
 
Привязанного к арбе,
 
И в лачугу вернулся к себе.
 
 
 
Вышла старуха навстречу к ним,
 
Вышла с приветливой речью к ним,
 
С тощего жеребенка потом
 
Помогла мальчугану сойти.
 
Заключила ребенка потом
 
В ласковые объятья свои,
 
В дом повела, развеселясь,
 
Сразу же всю с него смыла грязь,
 
Поцеловала звонко потом.
 
 
 
А старик жеребенка потом
 
К девственной повел мураве,
 
Отпустил пастись на траве.
 
И вот шелудивый мальчуган,
 
Бездомный, вшивый мальчуган,
 
Чистым таким ягненком стал,
 
Славным таким ребенком стал,
 
Что любовались им старики.
 
 
 
Много ли, мало ли минуло дней —
 
Вот однажды мальчик стоял
 
Около хижины своей.
 
Вдруг увидал он троих детей,
 
Играющих в альчики здесь.
 
Веселились мальчики здесь —
 
Это была родовитая знать:
 
Ханский сын и дети вельмож.
 
«Глядите-ка: мальчик, идет сюда,
 
Хочет он в альчики поиграть!» —
 
Крикнул сын одного из вельмож.
 
Ханский сын сказал ему: «Что ж,
 
Если мужчина хочет принять
 
Участие в пире или в игре,
 
То не отказывают ему,
 
Дружбу выказывают ему».
 
 
 
Когда приемыш, румян и пригож,
 
К этим подошел игрокам,
 
Спросил его сын одного из вельмож:
 
«Ты хочешь в альчики с нами сыграть?» —
 
«Была бы ваша воля на то —
 
Желал бы, мальчики, с вами сыграть», —
 
«А знаешь, какой у нас закон?
 
Ставим мы на каждый кон
 
Золота целую тулму». —
 
«Если бы ваша воля была,
 
Поставил бы я жеребенка, вола
 
И двух стариков — отца и мать».
 
Ханский сын в ответ произнес;
 
«Мал или велик этот взнос, —
 
Позволим один ему кон сыграть».
 
 
 
Послушались мальчики тогда
 
И выдали альчики тогда:
 
Два — для метанья, два — для меты.
 
 
 
Выставив альчики для меты,
 
Стал приемыш с другими в ряд
 
Около исходной черты.
 
Первым сын вельможи метнул,
 
Но сын вельможи промах дал.
 
За ним приемыш пригожий метнул,
 
Сначала тоже промах дал,
 
Но потом еще раз метнул,
 
Прищурился левым глазом он,
 
И выбил две бабки разом он.
 
Добежав до круга затем,
 
Выбил приемыш все альчики вдруг!
 
Так проиграли мальчики вдруг
 
Чужому мальчику три тулмы.
 
 
 
Начали снова играть они,
 
Разгорячились опять они,
 
Мальчик назад проиграл тулму.
 
Все же немало досталось ему!
 
Всыпал он выигрыш золотой
 
В отвороты своих рукавов
 
И вернулся к себе домой.
 
Перед подушкою стариков
 
Высыпал выигрыш золотой.
 
Купили себе отец и мать
 
Скотину четырех родов [5]
 
И стали в счастье жить-поживать,
 
Горя не зная в лачуге своей.
 
 
 
Много ли, мало ли минуло дней —
 
Великое задал хан торжество.
 
Тьмы народа сошлись у него,
 
Казалось, вокруг бумбулвы золотой
 
Вырос внезапно камыш густой.
 
Мальчик спросил: «Отец! Отчего
 
Задал такое хан торжество,
 
И столько людей сошлось у него,
 
Что кажется: вырос камыш густой
 
Вокруг его бумбулвы золотой?»
 
 
 
«Э, сынок, твой вопрос не простой.
 
Не ханом затеяно торжество.
 
Хан Догшон Цаган Зула
 
Владеет четвертью мира всего.
 
Давно просватана дочь его,
 
Семилетняя Герензал,
 
За Цагана-богатыря.
 
Так богатырь Цаган сказал:
 
„Выйдет она за меня или нет —
 
Все равно возьму Герензал!“
 
А девочка не говорит пока,
 
Выйдет она за него или нет.
 
И Цаган сюда, как жених,
 
С тысячей воинов своих
 
Жалует от поры до поры
 
И устраивает пиры!»
 
 
 
Мальчик тогда побежал на двор,
 
Остановил восхищенный взор
 
На башне из дорогого стекла,
 
На башне, подобной гнезду орла.
 
Девушка в башне стеклянной жила,
 
Солнцу второму подобна была,
 
Видел он: сорок четыре окна
 
Светом своим озаряла она.
 
 
 
Много ли, мало ли минуло дней —
 
На закате летнего дня
 
Мальчик возвращался домой,
 
Своего проведав коня,
 
Бегавшего на вольном лугу,
 
На многозеленом берегу.
 
Из башни, подобной гнезду орла,
 
Девушка появилась вдруг.
 
Прекрасна эта девица была,
 
Румяна и белолица была,
 
И к мальчугану подошла, —
 
Развевался бешмет, красотой
 
Спорящий с неувядой-травой.
 
Мальчик свернул — а девица за ним.
 
Шагу прибавил — девица за ним.
 
И догнала, и, засияв
 
Полнолунным светом своим,
 
Обратилась она к нему
 
С благоуханным приветом своим:
 
 
 
«Мир повелителю моему,
 
В вечном покое пребудьте вы!» —
 
«Ваши насмешки забудьте вы! —
 
Мальчик вскричал, от злобы дрожа. —
 
Послушайте, важная госпожа,
 
Раздобревшая в ханском дворце,
 
Прекратите издёвки вы!
 
Сладкоголосы и ловки вы.
 
Если нуждаетесь в молодце
 
Для ваших шуточек вздорных вы,
 
Ищите его средь придворных вы,
 
А здесь не дождетесь прибыли вы!»
 
«Известно мне, кто вы такой.
 
Известно мне, что прибыли вы
 
Из блаженной Бумбы-страны,
 
Где ханствует Джангар — славный хан,
 
Семидесятидержавный хан.
 
Вы же — сын Менген Шикширги,
 
Кличут вас Хонгром, Алым Львом.
 
О здоровье вашем сейчас
 
Ханша велела спросить у вас,
 
Больше вам не скажу ни о чем».
 
И девица вернулась в покой,
 
Подобный орлиному гнезду, —
 
Развевался бешмет на ходу,
 
Схожий с неувядой-травой.
 
 
 
С толку сбитый речью такой,
 
Хонгор к берегу побежал,
 
Где жеребенок на травке лежал.
 
И поведал он скакуну,
 
Как, возвращаясь к себе домой,
 
Повстречал он девицу одну,
 
Как она подошла к нему
 
И, то-то и то-то сказав ему,
 
Ушла, не прибавив ничего.
 
«Как мне быть сейчас — не пойму?» —
 
Хонгор спросил у коня своего.
 
 
 
Мудрый конь отвечал ему так:
 
«Издалёка ты прибыл сюда!
 
Отставший от стада сайгак
 
Пугливым бывает всегда.
 
Только не горячись, мой смельчак!
 
Подобные речи теперь
 
Станешь выслушивать каждый день.
 
Частыми станут встречи теперь,
 
Будь осторожен, Хонгор мой!»
 
Хонгор вернулся к себе домой
 
И заснул мальчишеским сном
 
Между матерью и отцом.
 
 
 
Время некоторое прошло —
 
На закате летнего дня
 
Мальчик возвращался домой,
 
Как всегда, проведав коня.
 
Встретилась та же девица ему —
 
Как тут не удивиться ему! —
 
Развевался бешмет, красотой
 
Спорящий с неувядой-травой.
 
И сказала девица ему:
 
«Господин, повелитель мой!
 
Вас просила ханская дочь
 
Башню стеклянную посетить,
 
Когда на землю спустится ночь».
 
 
 
Как только на землю спустилась ночь,
 
Как только люди ушли на покой,
 
Ватную куртку накинул он,
 
Уложил родителей спать,
 
И лачугу покинул он.
 
Хонгор вошел в стеклянный покой,
 
Ханскую дочь увидел он.
 
Свет исходил от нее такой,
 
Что сразу был богатырь ослеплен.
 
Такой была чистотой чиста,
 
И так сияла ее красота,
 
Что сразу же Хонгор исхудал.
 
 
 
На солнце второе похожа она!
 
Со священного ложа она,
 
Увидев мальчика, поднялась.
 
Усадила его тотчас
 
У постели, пред ложем своим.
 
Длинную трубку подала
 
И беседу повела
 
С гостем пригожим своим.
 
 
 
«В восемнадцать отважных лет
 
Стать мужчиной решили вы.
 
Свататься поспешили вы
 
К Замбаловой Зандан Герел,
 
Что бесовкой спесивой была.
 
Поездка к ней несчастливой была.
 
Помните — прокляла вас Герел,
 
И поскакали вы назад,
 
И проскакали наугад
 
Семью семь — сорок девять дней.
 
И свалились вы в глуши,
 
Возле ковыльных сухих корней,
 
Где не было ввек людской души,
 
И умирали от жажды вы.
 
И увидали однажды вы:
 
Белые лебеди чертят круг.
 
Это я превратилась вдруг
 
В белого лебедя, это я
 
Вывела вас из забытья —
 
Жизни вам протянула нить.
 
 
 
Избавились от гибели вы,
 
К морю Гангу прибыли вы.
 
Увидали вы наяву
 
Целомудренную траву —
 
Это были косы мои;
 
Увидали ручей тогда,
 
Утолила жажду вода —
 
Это были слезы мои;
 
Увидали кита потом —
 
Это сделалась я китом!
 
 
 
Так я слезы вам отдала,
 
От смертельной жажды спасла.
 
Так я тело вам отдала,
 
От голодной смерти спасла,
 
Ибо знала, что вы — мой жених,
 
Предназначенный мне судьбой,
 
А не тот, обрученный со мной
 
О четвертом годе моем!» —
 
«Отчего ж, если ты поняла,
 
Что живу я в народе твоем,
 
Раньше меня ты не позвала?» —
 
Хонгор спросил с укором ее.
 
Ответ был кратким и скорым ее:
 
«Если в такой обиде вы,
 
Зачем же в мальчишеском виде вы?
 
Примите истинный облик свой».
 
Принял он истинный облик свой
 
И сияньем своим затмил
 
Месяц пятнадцатого числа.
 
В превеликом блаженстве прошла
 
От заката вся ночь — до утра.
 
Но проститься настала пора —
 
Образ отрока принял опять
 
И в лачугу пошел — досыпать.
 
Время некоторое прошло,
 
На закате летнего дня
 
Мальчик возвращался домой,
 
Своего проведав коня.
 
Вдруг — девица стоит на пути.
 
«Господин, повелитель мой,
 
Просят вечером вас прийти.
 
Прибыл в башню Цаган, жених,
 
И тысяча воинов его.
 
Просят вас „Джангра“ спеть для них
 
Звонкую, волшебную песнь,
 
Гордую, хвалебную песнь
 
Сыновей бессмертной земли».
 
Только люди стали дремать,
 
Ватную куртку накинул он,
 
Спать уложил отца и мать,
 
И лачугу покинул он.
 
В башню вошел, незаметен и тих,
 
Средь пиршественного гула он.
 
Уселся на краешек стула он.
 
Ханская дочь и ее жених
 
Принялись искать джангарчи.
 
Забрался в угол укромный он,
 
Сидел там тихий и скромный он.
 
Увидев мальчика-джангарчи,
 
Вытащили, как находку, его,
 
Выставили на середку его.
 
 
 
Справа гордый сидел жених
 
С тысячей воинов своих.
 
Слева сидела ханская дочь
 
И триста краснощеких девиц,
 
Лучистых, верблюдооких девиц.
 
Мальчику поднесли они
 
Араку три раза подряд,
 
И тот запел, как поют искони:
 
 
 
«Это было в начале времен,
 
В стародавний век золотой.
 
Вечности начинался расцвет.
 
Величавый брезжил рассвет
 
Веры бурханов святой;
 
Джангар жил в эти дни.
 
Круглым остался он сиротой.
 
Когда же седьмого лета достиг, —
 
Ханом семидержавным он стал,
 
Зваться великим и славным он стал…» [6]
 
 
 
Когда же Хонгор дошел до слов:
 
«Был, рассказывают, главой
 
Над левою стороной
 
Старший сын Менген Шикширги
 
Улан Хонгор, Алый Лев,
 
От которого, оробев,
 
Бежали бесчисленные враги…» —
 
Тогда не выдержал джангарчи,
 
Стали щеки его горячи,
 
Вышел он из себя, закричал:
 
«Эх, и могучее племя — они,
 
В наше бы жили время они!
 
Эх, кабы в руки попались мне!»