Некоторые не попадут в ад

Тем более: что я буду в бане с пистолетом делать.
Ещё на подходе услышал его голос, и неподражаемый смех: заливается как ребёнок. Ей-богу, так только дети могут смеяться.
Батя был в тельняшке и в камуфляжных штанах. Курил, естественно: он курил не переставая.
Я попал как раз к началу его истории. Он прервал рассказ и поднялся мне навстречу, за ним Ташкент и Казак, ближайшие его товарищи; их обоих, между прочим, тоже звали Сашами.
Можно было б загадать: пусть его не убьют этим летом. Вдруг глупая примета хотя б один раз сработала. Но никому и в голову не могло прийти, что его убьют.
Захарченко затянулся и продолжил историю.
Пересказать могу только в общих чертах.
Поздним вечером, после всех положенных переговоров, Батя оказался в центре Москвы и загулял в компании одного генерала. Вышли покурить из кабака на улицу – и увидели одинокую лошадь.
Она задержалась на работе, шла домой.
Батя сообщил генералу, что может верхом произвести некий трюк, – какой именно, я забыл; мог бы соврать, но зачем. Генерал нисколько не сомневался в мастерстве Захарченко, но это уже не имело значения. Батя позвал лошадь. Лошадь подошла вдвоём с девушкой (оказывается, они шли вместе).
Ловко вспрыгнул, безупречно исполнил трюк. Редкие прохожие были обрадованы, узнав Главу воюющей республики; раздались аплодисменты. Лошадь сделала что-то вроде книксена.
Появились хозяева лошади. Их было несколько, кажется, четыре, и все они происходили с кавказских гор или предгорий. Быть может, им не понравилось, как используют их лошадь, быть может, какие-то ещё маловажные, ныне совершенно забытые и не подлежащие восстановлению в памяти вещи (в силу отсутствия этой памяти: в неё попало железо, и всё поломало).
Глава был с охранником. Генерал – один.
Люди с кавказских гор или предгорий обладают способностью увеличиваться в числе: кажется, только что их было четверо, но вот уже восемь – и все жестикулируют, у них сложная моторика пчёл, они оказываются сразу и везде, и в какой-то момент кто-то из них очень неожиданно делает подсечку и роняет тебя на пол, на асфальт, на камень. Глава не стал дожидаться подобного развития событий: оставаясь в седле, он врубился в рой, в родоплеменной строй, в самую гущу.
Одномоментно на ярко освещённой московской улице происходило множество событий.
Охранник Бати был профессионалом, и успешно справлялся с рядом спонтанных задач.
В свою очередь, генерал обладал мощным генеральским голосом, сбивавшим часть неожиданных собеседников с ног.
Глава продолжал топтать живую силу, лошадь была за него, но её всё-таки схватили под уздцы сразу восемью или уже двенадцатью загорелыми, волосатыми руками.
Руки решительно потянули вниз седока.
В тот миг у генерала нашёлся пистолет. Он его извлёк. Находка возымела действие. Все были удивлены и тронуты.
Воцарилась временная тишина.
Показалась полицейская машина.
Собравшиеся решили разобраться в казусе сами.
Когда полиция подъехала, уже началось братание.
Полиция посмотрела сквозь стекло и улыбнулась.
Генералу пришлось некоторое время держать пистолет за спиной.
Люди с кавказских гор или предгорий оказались добрыми, солнечными ребятами.
Всем сразу расхотелось прощаться.
Кавказские люди начали угощать своих новых друзей. Они это умеют.
Генерал раскрылся и зачем-то поведал, что пистолет у него был не заряжен. Всех это особенно развеселило. Генерал ходит с пустым магазином – смешно, если вдуматься.
Друзья пили, пускали шутихи, смешили лошадь.
Более всего из числа новых друзей Глава не хотел расставаться с лошадью, и под утро её приобрёл. По символической цене, на память о встрече.
Некоторая проблема заключалась в том, что Глава не мог лошадь взять в самолёт, а ему уже пришла пора улетать. Поэтому он приобрёл лошадь вместе с девушкой. Которая, впрочем, и сама не хотела расставаться со вверенным ей животным: они были как сёстры. Для девушки и лошади пришлось снять отдельный вагон в следующем на Ростов поезде.
Вернувшись в Донецк, Глава лёг спать часа на два, может, даже на четыре; но едва раскрыл глаза – подчинённые, будучи уверенными, что пришла шифровка, доложили Главе: лошадь в Ростове и ждёт приказа зайти в Донецкую народную республику.
Мы все смеялись, и Захарченко хохотал больше всех, откашливая остатки смеха, и снова заливаясь, как самый голубоглазый и лобастый ребёнок, которого щекочут.
Жизнь щекотала и веселила его.
В бане мы умеренно выпивали – по нашим меркам умеренно; иные сказали бы – без жалости к своим бренным телам, – но мы считали, что всё нормально. Пили на двоих, я и он: два других Саши категорически не употребляли.
Еда на столе всегда была сомнительной. Когда всё съедобное кончалось – а кончалось всё очень быстро, – Батя звал кого-то из лички и просил съездить на ближайшую заправку, купить какой-нибудь отравы – гамбургер, чизбургер; ужас, в общем.
В доме никогда не водилось никаких красных рыб, икры, мяс, колбас, – к пище насущной он относился спокойно; при доме Главы целого государства не было никого, кто занимался бы подобными вопросами.
Вообще, быт был обычный, мужицкий.
Пили всегда тоже что-то простое, из местного магазина. Редко, когда Глава коньяк подарочный привезёт – ну, и его выпьем. Потом всё равно на местную водку переходили.
Делали три-четыре захода в баню; потом один из Саш уезжал – позывной Ташкент (бывший танкист: в Ташкенте учился на танкиста), кум Главы, он же вице-премьер, он же министр налогов и сборов, он же глава оборонной промышленности республики, он же глава каких-то сельхозведомств, огромный мужичина. Ташкент мало того, что не пил, но и баню ценил не очень, – а близость дружеская и семейная позволяла ему спокойно отбыть, когда подходило личное время.
За полночь разговор становился серьёзней.
Глава вкратце рассказывал мне – то, что ушедшему куму, по совместительству вице-премьеру, наверняка уже раньше рассказал, – про иные, помимо лошади, результаты Москвы.
Встречался в Москве вот с этим – Глава называл одну фамилию, – и вот с тем, – называл другую. Я эти фамилии знал: их все в России знают, кто знает хоть что-то.
Самая главная российская фамилия не звучала.
Император с Захарченко так и не увиделся, ни разу.
Всё, что было между ними за четыре года войны, – один звонок. Короткий, менее минуты. Человек с той стороны незримого провода (с той стороны реальности) задал какой-то, не самый важный, но человеческий вопрос, – выслушав ответ, коротко сказал: «Работайте».
Всё свелось к этому слову. Можно было б его положить на мелодию и петь: в нём содержалась великая сила благословения.
Донбасские люди не могли иначе относиться к верховному, чем так, как относились: с замиранием сердца. От него в прямом смысле зависела их жизнь.
Они знали: если он отвернётся – их придут убить.
Сотрут в порошок, порошок сдуют со стола.
Но пока император на них смотрит, или хранит их образ даже на периферии зрения, – донбасские имеют терпкий, еле пульсирующий шанс однажды победить.
Боец с нашего батальона, позывной – Злой, сказал как-то про императора: «Вот бы его увидеть! Просто на него посмотреть! хотя бы минутку!» – я оглянулся по сторонам, оглядел бойцов, слышащих нас: нет, ни у кого и намёка на иронию не было на лице, хотя потешались эти грубые, смелые люди над чем угодно, над самым святым.
Но не над этим.
Глава, Батя, – был частью своего народа, и все общие иллюзии (и не иллюзии) – разделял.
Оттого его непонимание было таким болезненным, детским: если император столь велик – отчего он не расслышит то, что кричат отсюда?
Нет, даже не о войне – войну донецкие готовы были тащить и дальше, – зов был о другом.
Все годы донецкой герильи шла невидимая для большинства, но беспощадная давка: республика навоевала себе многое, от огромных заводов до копанок, и не желала делиться ни с кем – но от неё требовали, чтоб делилась.