Записки о России генерала Манштейна

Для всякого другого, кроме Ягужинского, это приключение окончилось бы весьма худо. Но императрица, не забывая оказанной им услуги, сделала ему только выговор за его проступок, а чтобы дать обер-камергеру время успокоиться, она отправила Ягужинского послом в Берлин. Когда, спустя несколько лет, умер великий канцлер гр. Головкин, то на его место в Кабинете был вызван Ягужинский. Так как в то время гр. Бирон за что-то сердился на гр. Остермана, то он примирился с Ягужинским, чтобы умалить значение Остермана, потому что оба министра никогда не были большими друзьями: их взаимная неприязнь возникла на Ништадтском конгрессе.
Когда Петр I в 1721 г. послал туда гр. Остермана, он предписал ему в инструкции настаивать на уступке Выборга, но не до того, чтобы прервать для этого переговоры. Остерман, постигая всю важность этой крепости, во всех своих реляциях не переставал представлять необходимость удержать ее за Россией, и головою отвечал, что шведы в крайности уступят. Говорят, что на этот счет у него были верные сведения через измену одного шведского министра, который за то получил восемьдесят тысяч рублей. Действительно, в таком смысле были по этому предмету даны инструкции шведским уполномоченным. Остерман, знакомый с складом ума своего государя и зная о желании Ягужинского присутствовать на конгрессе, боялся, чтобы Ягужинский не воспользовался нетерпением Петра I покончить с войною и не заставил его уступить; а как, в таком случае, Ягужинскому же пришлось бы привезти с собою окончательные условия, то он сговорился с своим другом, гр. Шуваловым, комендантом Выборга, и просил его, если Ягужинский туда приедет, угостить и задержать его у себя сколь возможно долее, а его уведомить с курьером. Как он предвидел, так и случилось. Ягужинский, падкий на гульбу, не отказался от приглашения, и пробыл целых два дня в гостях. Предваренный Шуваловым, Остерман воспользовался этою неосторожностью. Он велел сказать шведам, что ему дан приказ покончить с делом в одни сутки, а не то прервать переговоры. Хитрость удалась; доведенные до крайности шведы согласились на уступку Выборга, и договор был заключен и подписан до приезда Ягужинского. Последнего это поразило как громовым ударом, и тем сильнее, что он не посмел и придраться ни к кому; это еще пуще его раздражило. Он не мог простить Остерману этой проделки. Впрочем, надобно отдать ему справедливость; когда он был назначен кабинет-министром, то находился, по крайней мере наружно, в ладах с Остерманом. Это согласие может быть приписано и болезненному состоянию обоих, не позволявшему им видеться друг с другом за стаканами, потому что, как скоро Ягужинскому приходилось выпить, уже ничто на свете не в силах было сдержать его запальчивость.
В начале 1731 г. в Москву прибыл принц дон Эмануил, инфант португальский, с намерением жениться на императрице Анне. Этот проект был делом имперского посланника гр. Вратислава, писавшего о том в Вену, где в то время находился инфант. Императорский двор одобрил план и отправил принца в Россию. Здесь он был принят с подобающим отличием и всевозможными почестями, но о браке не хотели и слышать. Пробыв несколько месяцев в Москве, инфант возвратился в Вену.
Граф Бирон нисколько не одобрял проекта гр. Вратислава, и в продолжение нескольких месяцев относился к нему очень холодно. К счастью, что в то время венский двор не имел надобности в помощи России, иначе искательства его были бы безуспешны, потому что любимец не поддерживал интересов этого двора. Но вскоре дела приняли другой оборот, и во все время царствования Анны венский кабинет имел большое влияние на дела России.
Несмотря на то что лета позволяли императрице Анне вторично выйти замуж, она не хотела об этом и слышать, но зато позаботилась о выборе себе преемника. Первым делом ее в этом смысле было удочерить свою племянницу, дочь герцога Карла-Леопольда Мекленбургского и сестры ее, Екатерины Ивановны. Эта принцесса отреклась от протестантства, и имя Екатерины, полученное ею при крещении, переменила на имя Анны. В то время ей было только двенадцать лет, а между тем императрица уже выбирала ей супруга. Сначала выбор ее остановился на прусском доме, именно на маркграфе Карле; начались переговоры, и дело уже довольно подвинулось, как находившийся при берлинском дворе министр императора, маршал Секендорф сообщил о том своему двору; этот, встревожившись, приказал Секендорфу всеми силами стараться расстроить дело. Это удалось, благодаря многим интригам. А в супруги принцессе Анне венский двор предложил принца Антона Ульриха Брауншвейг-Люнебургского, племянника римской императрицы. С согласия русского двора, этот принц приехал в Петербург в 1733 г. Когда он предпринимал это путешествие, казалось, счастие открывало ему свои объятия, и его ожидало высочайшее благополучие, а между тем последующие события доказали, что он приехал в Россию как для своего собственного несчастия, так и для несчастия многих других лиц.
К концу 1731 г. велено было приводить весь народ к клятвенному обещанию признать того законным преемником царства, кого назначит императрица. Анна в этом случае поступала по примеру Петра I, приводившего к такой же присяге в 1722 году. Но последствия доказали, что подобная присяга не препятствует революциям. По случаю этой присяги все находившиеся в Москве полки ночью были расставлены по улицам, и при них пушки, в предупреждение могущего возникнуть по поводу присяги мятежа.
Около этого времени императрица намеревалась заключить цесаревну Елисавету в монастырь, чтобы отнять у нее надежду вступить когда-либо на русский престол, и утвердить корону на главе избранного ею преемника. Анна не без основания опасалась, что порядок престолонаследия, ею установленный, не удержится, покуда существует и находится при дворе дочь Петра I, потому что партия Елисаветы могла противопоставить ее тому преемнику, которого избрала бы императрица. Если б не граф Бирон, Елисавета была бы, без сомнения, принуждена постричься.
В январе месяце 1732 г. двор выехал из Москвы в Петербург. Для этого путешествия выбрана была зима, так как в этой стране летние путешествия очень неудобны, по причине обширных болот и комаров. Зимою из Москвы в Петербург, т. е расстояние в 200 французских лье, можно очень удобно проехать в санях в трое суток. В свете нет страны, где бы почта была устроена лучше и дешевле, чем между этими двумя столицами. Обыкновенно везде дают на водку ямщикам, чтобы заставить их скорее ехать, а между Петербургом и Москвою, напротив, надобно давать на водку, чтобы тише ехали.
За несколько дней до своего отъезда императрица пожелала поручить ведомство финансов генерал-поручику Румянцеву. Так как этот генерал всегда служил в армии, то он и извинился перед ее величеством, сказав, что он всегда готов служить своей государыне в военных делах, но для письма он, должен признаться, неспособен. Этот отказ оскорбил императрицу; она приказала Румянцеву сдать свои должности генерал-поручика и подполковника гвардии; отняла у него красную ленту ордена св. Александра и сослала его в его казанскую деревню. В 1735 г. его вызвали из ссылки. Императрица возвратила ему ленту и назначила губернатором в Казань. В следующий за тем год, ему дали управлять Украйною. Он участвовал в турецких походах 1737, 38, 39 годов, под начальством фельдмаршала Миниха, как это будет изложено ниже.
Ссылка Румянцева напоминает мне двух лиц, испытавших ту же участь около того же времени. Первый из них был г. Фик, которого Петр I посылал в 1716 году в Швецию для собрания сведений по многим предметам относительно управления этой страны. Этот государь имел намерение ввести в своих владениях те же постановления относительно полиции и финансовой экономии, что употребительны в Швеции, но как тамошние учреждения не имеют ничего общего с русским управлением, то, спустя несколько лет, Петр I бросил это намерение. Между тем г. Фик, в бытность свою в Швеции, успел пристраститься к республиканскому правлению; и когда после смерти Петра II Верховный Совет занялся ограничением царской власти, он вздумал выказаться и завязал переписку с кн. Дмитрием Михайловичем Голицыным, предлагая ему советы о том, как утвердить новую систему. По объявлении императрицы Анны самодержавною государынею, переписка Фика была обнаружена; к тому же он позволил себе отзываться слишком вольно о любимце. За все это он был арестован и без всякого суда отправлен в Сибирь, где оставался до восшествия на престол императрицы Елисаветы.