Комиссар госбезопасности
В любом оперативном деле Плетнев, не проявляя внешней спешки, перевоплощаясь в человека исключительного спокойствия и выдержки, без шума и суеты привлекал нужные источники информации, брал под контроль все, что мало-мальски и даже косвенно могло иметь причастность к разрешаемой контрразведывательной задаче со многими неизвестными, по принципам набирая ту фактуру, из которой он кропотливо выцеживал заслуживающие внимания факты.
Не прошло и двух суток с того момента, как Плетнев подключился к работе по группе «Выдвиженцы», а он с помощью оперуполномоченного Ништы успел закончить подготовительную работу, перелистав столько бумаг, что и сам бы затруднился ответить, сколько их прошло через его руки. Тут были и указания Наркомата обороны, и приказы командующего округом за последние три месяца, и переписка с частями округа..
Казалось, что можно было найти в этих бумагах? Какая фраза в указаниях НКО военному округу могла сослужить пользу в разоблачении агента иностранной разведки? Но Плетнев знал, что искал. В распоряжениях из Москвы имелись куда более важные сведения, чем те, которые переданы агентом «673» в радиошифровке. Следовало полагать, что шпион не имел к ним доступа. При этом появлялась уверенность, что утечки сведений раньше не было. Лица, ознакомленные с документами центрального аппарата, значились пофамильно на каждом из них, что подтверждалось подписью и датой.
На документах, датированных началом апреля, появились новые фамилии: майора Мохова, капитана Есипенко, старшего лейтенанта Рублевского, капитана Кукина. Читая приказы командующего округом, Плетнев снова встретил эти фамилии, и ему стало ясно, что все четверо командиров недавно переведены работать в штаб округа из 5, 6 и 12-й армий. В переписке с частями и соединениями Плетнев нашел и четыре распоряжения, подписанные начальником штаба КОВО генерал-лейтенантом Пуркаевым, в которых предлагалось подобрать по одному кандидату в армиях для использования в оперативном и разведывательном отделах штаба округа.
Майор Мохов и капитан Есипенко сразу же выпали из поля зрения Плетнева. Они работали в разведотделе и к документу о передислокации отношения не имели. Оставались Рублевский и Кукин, получившие назначение в оперативный отдел. На этих лицах и сосредоточил внимание Дмитрий Дмитриевич.
Тридцатидвухлетний капитан Кукин, член ВКП(б), сибиряк, родом из Нарыма Томской области, вел род от таежных охотников и не без гордости в автобиографии причислял к ним себя, хотя с восемнадцати лет служил в армии, окончил командную школу РККА. Во время боев с белофиннами, являясь начальником штаба отдельного лыжного батальона, проявил храбрость — награжден медалью «За отвагу». В 12-й армии КОВО с января прошлого года, работал в штабе дивизии. По службе характеризуется положительно. Женат, имеет двоих детей.
Прочитав справку о Кукине, Плетнев погладил колючий подбородок, с улыбкой качнул головой, видать, этот капитан ему понравился, и стал знакомиться с данными о Рублевском.
Старшему лейтенанту Рублевскому шел двадцать шестой год, он был беспартийным, родился на Украине, в Тернополе, в семье служащего. Отец с матерью погибли в конце первой мировой войны, а где и при каких обстоятельствах — Рублевский не указал. Воспитывался у тетки, закончил девятилетку, но дальше учиться не стал: тетка умерла, и он поступил в фотографию учеником ретушера, освоил фотодело, но пришло время идти служить в армию. Его зачислили писарем, а использовали по редкой специальности — фотографом. Службу закончил отделенным командиром с треугольничками в петлицах — учил своему ремеслу группу красноармейцев.
«Пришло время увольняться, — писал в автобиографии Рублевский, — а ехать было некуда и не к кому. Я полюбил военную службу и подал рапорт с просьбой направить учиться на среднего командира РККА. Закончил Киевское артиллерийское училище. С 1938 года прохожу службу в частях КОВО».
Прервав чтение, Плетнев сказал Ниште:
— Надо проверить место рождения Рублевского, кто были его родители, действительно ли погибли. Тут неясно что-то. — И он снова углубился в справку, прослеживая этапы жизни Рублевского, в которой бесспорной была лишь служба в армии. Почему-то он ничего не написал про обстоятельства гибели родителей, связывая их потерю с таким событием, как первая мировая война. О себе, однако, сделал довольно чувствительное уточнение: «ехать было некуда и не к кому», «полюбил военную службу», вроде бы постарался подчеркнуть свое круглое сиротство. Что же, бывает… Надо понимать, если бы не смерть тетки, он бы продолжал учиться. Выходит, в достатке жили. Значит, после тетки что-то осталось. Почему же тогда, отслужив, «вернуться было некуда»? Да и специальность денежную имел…
Плетнев сидел, обхватив голову ладонями, чувствуя потерю ясности мышления, понял, что сильно устал, необходимо прерваться, выйти на свежий воздух.
— Петр Лукич! В штаб больше не ходи, — сказал он Ниште. — Я сам продолжу. Сейчас же поезжай в Тернополь и найди в архиве подтверждение того, что Рублевский действительно там родился шестого октября пятнадцатого года. Если не окажется такой записи, просмотри архивные книги учета сплошняком за четырнадцатый и шестнадцатый годы. В таком случае обратись там к начальнику управления НКГБ, тебе дадут в помощь сотрудника, мы созвонимся и договоримся. В книге записей о рождении указываются данные о родителях. Все выпиши.
— Ясно, еду, — поднялся Ништа, — попробую и фотографию установить, в которой работал Рублевский.
— Попытайся. И учти, что в ту пору встречались частные фотографии, — подсказал Плетнев. — Заодно выясни, проживает ли в Тернополе кто-нибудь по фамилии Рублевский, нет ли на них чего-нибудь в управлении НКГБ с тех лет, скажем после революции, в гражданскую войну. Любую самодеятельность запрещаю. Если что возникнет непонятное, новое, звони мне или начальнику отдела. Поедешь на машине, скорее будет. А я во Львов слётаю, о Рублевском поспрошаю, как он там служил, в штабе армии.
* * *Работавший в Бровцах художник простудился и второй день не выходил из дома. Он даже не пошел к врачу, а послал за ним хозяйскую девчонку, слег по-настоящему, с высокой температурой. Днем к художнику приехала жена и увезла мужа домой, в Киев. Кроме мольберта, ящика с красками и завернутых в холстину рамок с этюдами, в руках у них ничего не было.
Стышко сразу решить не мог, упростило задачу это обстоятельство или усложнило. Но, поразмыслив, решил, что упростило. Как бы то ни было, один подозреваемый уходил из-под наблюдения в Бровцах, за ним теперь присмотрят в Киеве.
Мысли Василия Макаровича перекинулись на учителя Хопека, привлекавшего внимание чекиста больше, чем художник. Стало известно, что Хопек, чех по национальности, родился в 1894 году в местечке Лучаны под Белой Церковью в состоятельной семье — отец служил управляющим имением. Закончив гимназию, Хопек пошел учиться в политехнический институт, но начавшаяся мировая война помешала учебе, юношу призвали вольноопределяющимся в артиллерийский полк, где тот проявил склонность к изобретательству. Попав на фронте под газовую атаку немцев, Хопек якобы едва остался в живых — спасла перемена ветра. После этого у него зародилась мысль создать новый газовый баллон. Продумав его конструкцию, он оформил чертежи и представил их высшему начальству. Но проект Хопека перечеркнула резолюция: «Не его дело». Спустя некоторое время Хопека все же перевели в артиллерийские мастерские, дали ему возможность сделать свой баллон, но война закончилась, и осуществить задуманное не удалось.
Хопек рассказывал об этом случае коллегам в сенчанской школе, и необычный эпизод запомнился. Вообще же, судя по анкетным данным, в жизни Хопека ничего примечательного не было. После революции он стал преподавать в сельской школе, об изобретательстве больше не помышлял, но любил создавать действующие модели всевозможных электрофизических приборов, собирал их старательно, умело. Школа, в которой он работал, не нуждалась в наглядных пособиях по физике.