Митюха-учитель

Вообще в нем преобладала склонность к сочинительству и фантазерству, между тем как Семен Латнев отличался необыкновенной точностью и совершенно ясными, определенными стремлениями. Общего между ними было только одно — страсть к чтению, хотя и тут они несколько расходились и у каждого были свои вкусы, свои излюбленные книжки. Семен, когда был помоложе, любил читать «про войну» и бредил солдатчиной, особенно после того, как к ним на побывку приходил его старший брат, солдат, в мундире с светлыми пуговицами и с бесконечными рассказами о смотрах, ученье, генералах. В это время он обнаружил воинственные наклонности, дрался, затевал игры с кровопролитиями и синяками и за это не однажды стоял в углу наказанный. Потом увлечений солдатчиной сменилось другим, — Семен полюбил читать путешествия, интересовался рассказами странников и странниц, заходивших к ним в село, и мечтал о том, как бы хорошо было им с Митюхой поступить в матросы на какой-нибудь корабль и объехать весь свет. То-то навидались бы всего!.. Но Митюха нисколько не разделял его увлечений ни солдатчиной, ни путешествиями; он тоже мечтал, но мечты его были неопределенны, смутны; он сам не знал, чем бы он хотел быть, зачитывался стихами и сам потихоньку что-то писал на клочках бумаги, запрятывая свои писания подальше от Кирюхи, который постоянно покушался употребить их на цигарки.
Дмитрий весьма быстро перечитал всю несложную училищную библиотеку и стал наконец забираться в учительскую. В это время учительницу от них перевели в другое село, а к ним назначили учителя. Этот учитель сам любил читать, и у него была небольшая сборная библиотечка, составленная из самых разнообразных авторов. Было кое-что Тургенева, Гоголя, Пушкина, Успенского, Левитова, разрозненные книжки старых журналов, сочинения Кольцова, монографии Костомарова и даже несколько романов Дюма и Ксавье-де-Монтепена, — все это старое, изношенное, замусоленное, очевидно, купленное за дешевку где-нибудь по случаю на толкучке. Тем не менее в глухом селе, где, кроме батюшкиных святцев да неизбежного «Странника» и «Сонника» да «Песенника» у волостного писаря, никаких других книг не было, — учителева библиотека имела большой успех, и книги читались нарасхват. Сам батюшка пробел Костомарова и одобрил; его дочери упивались романами Дюма и списывали стишки из Пушкина и Кольцова; волостному писарю понравился Гоголь, потому что «все животики надорвешь». У Митюхи тоже разгорелись глаза на учителевы книжки, но он долго не решался просить, потому что учитель был строгий, несообщительный и держал себя с учениками официально. Но наконец Митюха улучил-таки удобную минуту и робко попросил учителя дать ему книжечку «почитаться». Учитель поглядел на него с удивлением, но книжку все-таки дал, хотя и неохотно.
— Все равно ничего ведь не поймешь! — сказал он. — А то, пожалуй, на цигарки издерешь.
— Да что вы! Да я... Господи боже мой! — отвечал счастливый Митрий, бережно принимая из рук учителя книжку.
Действительно, он возвратил ее в целости и сохранности, и учитель начал давать ему книги охотнее. Его поражало только то, что Митрий необыкновенно быстро их возвращал.
— Послушай, Жилин, — говорил он, принимая от Митюхи книгу с просьбой дать еще. — Да ты, брат, глотаешь их, что ли? Ты, верно, ничего не понимаешь?
— Как же не понимать, Петр Иваныч? — весь красный от волнения возражал Митюха.—Все, как есть, понимаю! Я даже и своим семейским вслух читал, и они понимают!
— А ну-ка расскажи! — с недоверием спросил учитель.
Митюха, отдуваясь, вытер предварительно пот, выступивший у него на лбу от волнения, и стал передавать содержание книжки, правда, не совсем красно, но в достаточной степени вразумительно.
Учитель заинтересовался деревенским любителем чтения, стал изредка приглашать его к себе и беседовал с ним о прочитанном. Митюха был на седьмом небе.
Так постепенно перечитал он всю учителеву библиотеку, некоторые книжки даже по два раза. Впечатлений получилось масса, и перед Митюхой словно весь мир сразу открылся. В голове зашевелились новые мысли; то, что прежде было непонятным, стало ясно. Но отношение к книжкам было различным. Пушкина, например, он не совсем понимал, — «ловко пишет и дюже складно, да больно уж не по-нашему», — говорил он учителю. Зато Гоголь произвел на него огромное впечатление. Ссору Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем он перечитал раз пять и каждый раз с одинаковым эффектом, умирая со смеху. «Ведь чисто как живые!»— передавал он свои впечатления. «Ведь вот будто их видишь, таково явственно написано!» Но больше всего ему понравились «Записки охотника» Тургенева, некоторые поэмы Некрасова и Кольцова. Он выучил наизусть многие стихотворения Кольцова и Некрасова, выписал их себе в тетрадку и походя декламировал излюбленные места.
Учителя очень забавляли наивные восторги Митюхи, и он до слез хохотал над некоторыми его замечаниями по поводу прочитанного. Например, прочитав «Отцы и дети», он ужасно возмущался поведением Одинцовой и, не стесняясь, высказывал свое негодование в очень резкой форме.
— Я б ее... У, подлая эдакая!..
— Да чем же она подлая? — подзадоривал его учитель. — Чудак ты. за что ты ее ругаешь?
— Да как же! Эдакий человек через нее помер... Да я бы на ее месте... Сама же навязалась, да и... Нет, сволочь она, больше ничего.
Учитель хохотал.
— Хоть бы одним глазком посмотреть, какие они были! — говорил он в другой раз: речь шла о Некрасове и Кольцове. — Эдакие люди... Да я бы им в ножки поклонился! Ведь как они про мужика понимали... Мы и сами-то об себе не знаем столько, сколько они знали. Эх, подмотрел бы!
— Что же, ведь их портреты есть.
— Да где их достанешь? У нас их и не продают. Нешто в городе, а у нас на ярмарке... так ведь глядеть тошно, что они там продают. Какие-то лупоглазые девки... на кой они? Иль еще вдруг дьявол нарисован... во какой чертище, рога чисто у козла... тьфу, я и глядеть-то на него не хочу! А продают.
— Да ведь покупает же кто-нибудь, оттого и продают.
— То-то что покупают. Наш лавочник во сколько их накупил, всю горницу изувешал. Пущай, говорит, жена радуется... Уж и радость, на черта глядеть... — И, помолчав, Митюха добавил: — А я, Петр Иваныч, их себе представляю.
— Кого? Чертей-то?
— Нет, на кой они! Кольцова да Некрасова.
— Какие же они были, по-твоему?
— Некрасов, например, сердитый, должно, был. Вон он как пишет-то... очень Строго. «Будь ты проклят, растлевающий, пошлый разум, ум глупцов»! — с увлечением продекламировал Митюха, сам наслаждаясь своей декламацией. — Эна ведь как... сурово! И сам был суровый. Говорил толстым голосом...
— Да почему же непременно толстым голосом? — смеясь, спрашивал учитель.
— Да уж так... подходит. А Кольцов — энтот другой был. Худенький такой, нежный. Голосок у него был тоненький...
— Э, ну тебя... уморишь ты меня! Ведь выдумает же!
— Нет, право, — оправдывался Митюха. — Вот лежу намедни в сарае и думаю об них, — так ведь как живые они мне представляются, право!..
Учитель обещал Митрию достать портреты излюбленных им поэтов, и действительно ему удалось где-то достать Некрасова, которого он и подарил Митюхе. Но Митюха был разочарован; Некрасов представлялся ему совсем не таким.
— Вон он какой! Я думал, не эндакий. Ишь, лысый, бородка клинышком... носище-то какой здоровый! Чисто наш дьячок, Семеныч... Одначе нет, в глазах-то все-таки оказывает... Видать, что умен!
И в конце концов он остался очень доволен подарком и даже дома его всем показывал и хвалился. А Кольцова так и не удалось ему посмотреть, потому что вскоре учитель вдруг что-то заскучал, начал пить мертвую, простудился пьяный и умер от скоротечной чахотки. На его место поступил новый, Андрей Сидорыч, с женой, тоже учительницей, которая была назначена ему помощницей, так как учеников в школе прибавилось и одному стало трудно справляться. Это были совсем другие люди, и прошло много времени, пока Митрий с ними познакомился. У него самого в это время начались новые заботы, дела, неприятности; счастливые школьные дни с книжками, мечтами, разговорами миновали, как хороший сон, и сумрачная действительность во все глаза глянула ему в лицо.