Скверный маркиз

Коттедж, носивший название «Зеленый дол», стоял от гостиницы справа, за ним виднелось еще несколько таких же бело-черных небольших аккуратных домиков. По одну сторону от коттеджа высились деревянные сходни, по другую поблескивал подернутый некрепким ледком Мертвый пруд. Легенда гласила, что когда-то в нем было утоплено больше дюжины ведьм. Неподалеку стояла старомодная двуколка, в которую был запряжен толстый черно-белый пони. Он медленно продвигался вперед, пощипывая прихваченную морозцем травку с белыми кое-где и едва заметными островками снега. Двуколка и пони составляли трогательный и забавный контраст с элегантными экипажами и чистокровными скакунами, какими блистала аристократия, живущая вблизи этих мест. Спасенная из рук обольстителей девушка торопливо зашагала к двуколке. Джентльмен, идя с нею рядом, старался не опережать ее, но казалось, что он просто неспешно прогуливается — на два ее мелких шажка приходился один его шаг. Когда они отошли от коттеджей на порядочное расстояние и двое «поклонников» уже не могли ее слышать, незнакомка с чувством проговорила:
— Я очень-очень вам благодарна, сэр. Я сама виновата… Забыла, что на сегодня здесь назначена встреча охотников.
— Верно, это ежегодные встречи, — подтверждающе-величественно кивнул ей джентльмен, окидывая всю ее взглядом. Какая она ладненькая, трепетная…
— Да, это так, но я совершенно об этом забыла! — Она виновато ему улыбнулась. — И если бы не ваше такое счастливое для меня появление, сэр…
— Значит, в следующий раз вам следует быть поосторожнее. — Он тоже ей улыбнулся. — Ведь не всегда же я буду рядом, когда вам это потребуется…
— Я буду как можно более осторожна, сэр…
Они подошли к двуколке, и джентльмен заметил, что вожжи были свернуты в аккуратный узел и прицеплены к бортику.
— Вам далеко ехать?
Она покачала головой.
— Нет, мне совсем недалеко. И я еще раз вас благодарю.
Он опять взглянул на нее. Последний луч заходящего солнца проскользнул между нагих ветвей и ярко осветил лицо девушки. Она неожиданно оказалась на удивление красивой — даже прекрасной! Было что-то неземное в ее одухотворенном личике, мягко заостряющемся к подбородку — такого милого и нежного подбородка ему еще не приходилось видеть, или, во всяком случае, не приходилось давно. Это волшебное личико напомнило ему женское лицо с какой-то картины. Вот только с какой, чьей кисти? Он не мог вспомнить ни саму эту картину, ни имя художника. Хотя… Он отрешенно-задумчиво потер переносицу…
Пожалуй, есть в ней, в этой незнакомой ему особе в синем плаще, что-то боттичеллиевское — да, именно у Венеры с картины Сандро Боттичелли «Рождение Венеры» такой же вот маленький и чуть выдающийся вперед подбородок и такая же грива мягких и вьющихся волос! Бледно-золотистые, пышные, они окутывают и укрывают богиню, возникшую из пены морской и стоящую ступнями в раковине, которую, дуя, несет к берегу западный ветер — Зефир, — на картине он изображен слева… В светлых глазах Венеры — спокойствие и безмятежность, изначальная наивная умиротворенность, полное отсутствие обремененности тяжестью, какую неизбежно приносит постижение земного мира. И еще в ее глазах — уверенность: она знает о своей красоте и совершенстве, какого у людей попросту не бывает и быть не может, но вместе с тем взгляд Венеры немного потуплен, словно бы она извиняется за свою божественную грацию и безупречность обнаженного облика. Таким же взглядом — робким и в то же время в чем-то уверенным — смотрела на него сейчас незнакомка…
Все это в два мгновения пронеслось в сознании джентльмена, пока он улыбался девушке, явно смущая ее — он это видел, и ему это отчего-то очень и очень нравилось. Теперь он разглядел, что, оказывается, глаза у девушки синие, но не того синего цвета, какой обычно сопутствует бледно-золотистому — пшеничному — цвету волос, а вьющаяся прядка именно такого оттенка выбилась из-под ее капюшона! — нет, глаза незнакомки напоминали о той глубокой густой синеве, что таится и плещется в бурном зимнем студеном море. Но, что странно, длинные ее ресницы были при этом темными!
«Удивительные глаза, — отметил он про себя. — В них что-то загадочное, таинственное…» И, думая так, он не мог не заметить, что девушка смотрит на него как завороженная.
— Вам следует быть поосторожнее, — повторил он назидательно, забавляясь смущением девушки, а затем, опять несколько иронически усмехнувшись, спросил: — А я получу награду?
— Награду? — спросила она в свой черед изумленно.
Девушка все еще смотрела на него: никогда в жизни она не думала, что мужчина может быть так красив, так невероятно привлекателен и вместе с тем — выглядеть таким… циничным? насмешливым? Нет, все не то… Пожалуй — вот точные слова! — …он выражал своим обликом крайнюю степень беспутства!
«Это лицо, — подумала она, — могло бы быть лицом пирата, если бы не его аристократическая породистость и благородство черт!» Но его вопрос обескуражил ее, и она опустила глаза, ухватившись за борт двуколки, словно в поисках надежной поддержки и, если придется, защиты.
— Я вас спас, — проговорил с модуляциями джентльмен еще более назидательно, улыбаясь и поигрывая бровями, — и за вами должок, который вы обязаны мне уплатить. Вас не учили в вашей деревне, что долг чести превыше всех иных долгов и его во что бы то ни стало необходимо вернуть?
Девушка снова смущенно и нерешительно взглянула на джентльмена. Он только что ее спас, молнией пронеслось в ее голове — и что же? Хочет теперь сам воспользоваться добычей? Но почему-то страха она не испытывала.
— …Не совсем понятно… не знаю, что вы… имеете в виду, — почти шепотом пролепетала она.
— А я думаю, вы прекрасно все знаете, — и, двумя пальцами взяв ее за подбородок и повернув к себе ее лицо, джентльмен, обладатель колдовского голоса и обезоруживающей повадки, наклонился и прижался губами к ее губам…
Они стояли так долго и неподвижно. У нее было чувство, что она обратилась в камень, а ноги ее вросли в землю. Она не могла шевельнуть ни единым мускулом. Теплое и властное прикосновение губ к ее рту показалось ей чем-то из области нереального, и она не могла понять, в самом ли деле все так и произошло. Его губы словно пленили ее, а сам он будто стал ее безоговорочным властелином. Но каким-то краешком ускользающего сознания, очень смутно, она понимала, что должна от него бежать — бежать, бежать, как можно скорее, немедленно… Или надо хотя бы отодвинуться от него, отстраниться… Но как?.. Она была не способна заставить себя пошевелиться, воля ее ослабела, она чувствовала только, что растворилась в каком-то странном, не позволяющем ей свободно вздохнуть ощущении, которое ввергло ее в эту сказочную неподвижность. Джентльмен наконец выпрямился и отпустил ее — как-то неохотно он ее отпустил, с какой-то ленцой или с некоторым сожалением… Или это ей показалось? Да нет же, она не ошиблась, именно с неохотой отодвинулся он от нее…
— Да… Вы… вы, несомненно, сделаете чрезвычайно счастливым какого-нибудь молодого селянина, похожего, черт возьми, на бычка… — обронил он ей сухо и немного насмешливо — даже с каким-то, о боже, почти упреком? — и зашагал прочь, не оглядываясь. А она осталась стоять столб столбом и просто смотрела в растерянности, как он уходит… Прошло несколько минут.
Она по-прежнему не могла поверить в то, что случилось: мужчина, которого она прежде и знать не знала и о котором и слыхом не слыхивала, вот так запросто взял и поцеловал ее! И еще сказал ей что-то обидное… Что она ему сделала? За что он ее упрекнул? Да, но она сама повела себя очень нескромно, бесстыдно, во что просто нельзя поверить! — она не оттолкнула его, не попыталась даже как-то ему воспротивиться! Она покорно стояла и позволила его губам прижиматься к ее рту, не испытывая при этом и капельки какого бы то ни было отвращения… Наоборот. Все это было как наваждение, этого не должно было случиться, и все-таки оно случилось!
Прикусив губу и поглубже нахлобучив на голову капюшон, словно бы хотела спрятать в него пылающее лицо и закрыться от того, что только что произошло между нею и совершенно незнакомым ей джентльменом, она уселась в двуколку. Солнце скрылось за горизонтом до следующего утра, лишив все предметы золотистого и теплого освещения и придав им черты серой невзрачной реальности, а высокая широкоплечая мужская фигура стала от нее удаляться, пока совсем не растворилась в начавших сгущаться сумерках.