Полицейский

Начальник сыскной полиции Филиппов в отличие от Путилина считался с наукой и хотел поставить у себя криминалистическое дело не хуже, чем в Европе.
Стол приводов размещался в трех комнатах, заставленных шкафами с картотекой, приборами для антропологических измерений, секретерами делопроизводителей. В большой комнате винтовая лестница вела на антресоли, на которых восседал хозяин всего этого губернский секретарь Николай Иванович Кунцевич. Бахтин поднялся на антресоли и увидел развешанные на стене фотографии, сделанные Гензелли. Рядом с Кунцевичем и Литвиным в кресле сидел помощник начальника сыскной полиции Сергей Ильич Иноков, крупнейший специалист по составлению словесного портрета. Сергей Ильич пил чай. Ведерный самовар, дар Василеостровской части, был гордостью Кунцевича и постоянно находился в полной готовности. Следили за ним городовые. Кунцевич ежемесячно менял их, чтоб не баловали. К столу были прикомандированы двадцать четыре городовых из пешей роты, так что приятная служба выпадала каждому всего раз в два года. Иноков вытер платком лоб, поставил подстаканник на стол.
— Больно уж у тебя, Николай Иванович, чай хороший. Какие сорта мешаешь?
— Секрет, Сергей Ильич, главный секрет моей канцелярии.
— Все равно узнаю, на то я всю жизнь в полиции пробегал. Но этого господина я никогда не видел, а портрет его словесный, извольте, напишу. Только зачем он вам, если дагерротип имеется? Твой клиент-то, Александр Петрович? — Иноков протянул руку вошедшему Бахтину.
Бахтин любил этого человека за честность, доброту, мужество и безукоризненное знание дела. Сергей Ильич начинал канцелярским служащим без чина в Василеостровской части, с тех пор он достиг предела, стал статским советником. Еще не генералом, но уже и не полковником. Промежуточный чин. Предел для человека без связей, криминалиста-практика. Ему уже можно было вполне подумать о пенсии, но что делать дома вдовцу? Два сына служили в провинциальных номерных полках, а больше близких не было. Так что все время Иноков отдавал службе.
— Смотри, Александр Петрович, — Иноков встал, взял со стола указку, подошел к фотографиям, развешанным на стене. — Вот что у нас есть. Красивый, брюнет или темный шатен, глаза, видимо, светлые. На лице ни родинок, ни шрамов. Дальше. Одет дорого, но вещи не пошитые, а купленные. Теперь вопрос — где? Ну-ка, Литвин.
Литвин подошел к фотографии, долго рассматривал ее, потом ответил: — В английском магазине, Сергей Ильич. — Как определил?
— Видите, пиджак в елочку, это английский твид, но главное — тесьмы по борту нет и карманы накладные, пуговицы роговые, видимо, материей не обтянуты, да и сидит пиджак как влитой. А это значит, что в английском магазине на Невском специальные мастера пиджаки те подгоняют…
— Это не довод, можно любому мастеру отдать, он подгонит, — хитро прищурился Иноков, — главное?
— А главное, мы видим носок туфли. Она тупоносая, подошва двойная, спиртовая, вероятно, на носке рисунок — дырочки и полоски. Туфля это английская. — Откуда взял?
— Сам был недавно на Невском в английском магазине.
— Никак, ты, Орест, там одеваешься? — засмеялся Иноков. — На наше жалованье только там и одеваться.
— Вот к чему я и веду. Магазин дорогой. Народу немного. Постоянные клиенты — господа из Английского клуба да промышленники, за модой гонящиеся. Сейчас Британия в моде. Вот и ты с Бахтиным английским боксом занимаешься. Смекнул? — Тут и дураку понятно.
— То-то. Хватай дагеротип и гони в магазин. Ты уж извини, Александр Петрович, что в твои дела лезу.
— Да я вам, Сергей Ильич, только благодарен должен быть. — Что ты скажешь, мысли-то есть какие? — Я бы все эти убийства рассматривал вместе. — Поясни.
— Убиты три крупнейших скупщика краденого: Гаврилов-Кровосос, Шостак-Старьевщик и Фост-Паук. Убиты из револьвера. Слава Богу, что пули при вскрытии трупов не выбросили, а передали нам.
— А зачем они нужны? — усмехнулся Иноков, — неужто веришь во всякие открытия по научной части? — Верю, Сергей Ильич.
— Ну смотри, тебе жить, Александр Петрович. Что твоя наука показала?
— Господин Алфимов в кабинете научно-судебной экспертизы вчера под микроскопом пули те изучил, и теперь можно сказать точно, что царапины от нарезов совпадают.
— Может быть, может быть. Теперь время такое. Микроскопы, рентген, а у нас-то раньше одна лупа была да кулак. Вот и вся криминалистика.
— Ну, кулак в нашем деле вечен. Как бы далеко не ушел прогресс, а агент да кулак — два самых надежных помощника сыщика, — засмеялся Бахтин. — А если серьезно, — продолжал он, — то мне просто интересно, кому понадобилось глушить скупщиков? Месть? Не похоже. Корысть? Так на двух убийствах вообще ничего не взяли.
— Может, ревность, — неудачно влез в разговор Кунцевич.
— По-вашему выходит, все три совершенно разных мужчины амурничали с одной дамой, у которой муж, или брат, или ами эдакий красавец. Непохоже.
— Пришел запрос из дворцовой канцелярии в отношении смерти Фоста и Гаврилова. А знаете, что это значит… Иноков многозначительно замолчал.
— Не знаете. А то, что было в 1893-м, когда убили ростовщика Мелкоянца? Тогда тоже Дворцовая канцелярия засуетилась. Оказывается, сей деятель брал в заклад у весьма больших чиновников и даже у членов императорской фамилии. Какие твои действия, Бахтин? — Пойду в Вяземскую лавру. — И то верно.
Литвин махнул стоящему у тротуара извозчику. Он специально отошел подальше от здания сыскной. Извозчики не любили возить полицейских, так как такса по времени за проезд, введенная постановлением санкт-петербургской думой с 1 января 1899 года исчислялась по времени. Днем седоки должны были платить 60 копеек за один час. Соответственно ночью тариф увеличивался. Опытные столичные извозчики знали в лицо практически всех надзирателей и агентов летучего отряда сыскной полиции.
Подойдя к извозчику, Литвин увидел, что это Ферапонтов — агент Бахтина. Бахтин очень ценил и берег этого сотрудника. Ферапонтов был человеком хитрым, умело сходящимся с людьми, кроме того, он обладал удивительным даром уговора. Но главным талантом Ферапонтова был талант предателя. Он искренне жалел людей, которых обрекал на централы и каторги, но ничего с собой поделать не мог.
Вот и сейчас, везя Литвина на Невский, Ферапонтов быстрой скороговоркой рассказывал о том, что слышал в трактирах и ночлежках.
— Какие-то люди порезали Сашку Чухонца, еле ушел, — начал новую историю Ферапонтов. — А что за люди?
— Так, залетные. Сказывали в чайной на Первой Рождественской, что из теплых краев приехали. — А кто сказывал? — Так я ж и говорю: Семен. — Какой? — Буфетчик. Какому Семену там еще быть? — Так что Семен говорил-то?
— А говорил, что пришли трое, молодые, одетые как баре. Богато одетые. По наружности никак не скажешь, что урки…
— А за что они Сашку-то били? — перебил Ферапонтова Литвин.
— Да за дело, видать, кто просто так, с трезвых глаз, все зубы выбьет? То-то и оно.
Сашка Чухонец был весьма удачливым квартирным вором, ходившим на «доброе утро», и в блатной иерархии Петербурга занимал твердое положение. Просто так с ним сводить счеты побоялись бы. Значит, в городе появились залетные, стоящие значительно выше, чем Сашка Чухонец, на блатной лестнице. Или же это были группы людей «отвязанных», то есть бандитские группы, не считающиеся с ворами.
Литвин еще раз прокрутил про себя несвязный рассказ Ферапонтова и вынес из него одно, главное, что люди те были «одеты как баре». И то, что их в чайной, где собирается практически вся петербургская хива, не знал никто. Но пока Литвин не придавал этому особого значения, так как подобных совпадений можно было набрать по городу в необыкновенном количестве.
Учителем его был Бахтин. Литвин преклонялся перед этим человеком. В Бахтине ему нравилось все: и манера держаться, дружелюбная и вместе с тем сдержанная, и умение одеваться, и другие манеры, и образ жизни. А главное, что подкупало Литвина — смелость. Не только в необыкновенных обстоятельствах, но и перед начальством. Бахтин был независим, имел собственное суждение по любому вопросу, не боялся высказывать его где угодно. — Приехали. — Ферапонтов остановил экипаж. На витрине английского магазина был нарисован задумчивый джентльмен, внимательно разглядывающий Невский проспект. Лицо его было сдержанно-грустным, видимо от того, что мужчины, идущие по славному сему проспекту, одеты не в английском магазине, а Бог знает где. Хорош был магазин, и витрина была хороша. Кроме усатого красавца, на специальном возвышении лежали вещи, так необходимые респектабельному мужчине. Необыкновенно скромные, но очень дорогие седла, стеки, несессеры, трубки, бинокли, охотничьи сумки, сапоги для верховой езды, модные туфли, флаконы с одеколоном, жестянки талька… Много чего было здесь для мужчин, посещающих клуб на Английской набережной. Литвин толкнул зеркальную дверь, вошел в вестибюль магазина.