Полицейский
— А что мне думать-то. Я-то знаю, кто для тебя французские картины рисует и ткет фламандские гобелены. — Неужто так заметно? — обеспокоился Рубин.
— Не переживай. Мне заметно, а те, кого ты будешь приглашать, они Левитана от Клевера не отличат. — А кого же, по-твоему, я буду приглашать?
— Ты коньяк-то брось, брось маяться с коньячком. Налей своей запеканки. Когда никого нет, пей свой местечковый напиток.
— А и то правда. Никак не привыкну к этим изысканным винам да коньякам.
Рубин почему-то подошел к окну и из-за шторы достал графин.
— Ты что это, брат, словно от жены прячешь, — захохотал Усов.
— Да нет. Просто он так всегда под руками и не видит никто. Так кого же я приглашать буду?
Усов порылся в сигарном ящике, достал сигару, обрезал кончик щипчиками, закурил и, выпустив ароматный клуб дыма, ответил:
— Кого? Пригласить-то, Григорий Львович, ты можешь любого, а вот кто пойдет к тебе…
— Черт с ними. Сначала пусть полусвет, писатели, актеры, потом прознают о моих вечерах и аристократы потянутся. — А зачем они тебе?
— Нужны, нужны. Ты думаешь, я зря с Большого Канатного переулка в Одессе перебрался в столицу? — Думаю, что нет.
То-то. Приготовь документы, я покупаю две кинофабрики в Москве и три в Питере. И кинематографы на Невском. Пиши. Невский, 67, «Сатурн»; Невский, 80, «Паризьен» и «Пикадилли» в начале проспекта.
— Вот тебе и раз! — удивился Усов. — Ты же хотел прииски купить.
— Золотопромышленники — особый круг. Они чужака не примут. Да и потом, у них служба осведомления почище сыскной работает. А синема дело новое и прибыльное. А потом актрисы. Всякие там Веры Холодные да Ольги Станевские. А! — Рубин захохотал. — Что ж, можно подумать.
— Потом надо свой киножурнал выпускать. Да газету купить какую-нибудь. — Газета — это дело. Это общественный рупор.
— Правильно изволил заметить. Так этот рупор я против полиции направлю. — Не боишься? — Ты ее на подставное имя купишь. — Не много ли в нашем деле подставных?
— Ничего, ты, Петр Федорович, человек с головой. А потом я же тебе два министерских оклада плачу. На прочее. — Рубин бросил на ларец номер «Биржевых ведомостей». — Читай, как некий Кузьмин расписывает дело Гохманов. — А ты думал, как это будет? — Ты же заплатил деньги. — Я же говорил тебе, что Геккабуш не взял. — Сволочь, чистоплюй!
— Не расстраивайся, есть пара литераторов, они так это дело распишут, что твои братцы Гохманы невинными жертвами окажутся. — Теперь этот Бахтин.
— Опытный криминалист, пожалуй, после Путилина у нас такого не было. — Он тебе вроде бы нравится? — А почему нет. Нравится. Честный, смелый… — Ты на себя погляди лучше.
— Не обо мне речь, Гришенька. Я в вашем дерьме по уши. Дорожки мне обратной нет. Но радуюсь я, когда находится человек, которого вы купить не можете.
— Петя, дружок, не вы, а мы. Мы, понимаешь! Это значит, и ты тоже. Так что девицу-то из себя не строй. Не надо.
— А ты что со мной так говоришь? — Усов грохнул бокалом о поднос. — Я тебе что, уголовник, жиган…
— Нет, нет, — тягуче повторил Рубин и шагнул к Усову.
Так они стояли друг против друга. Высокий, барственный Усов и совсем неприметный в сравнении с ним Рубин. Но была в этой неприметности некая злая сила, появившаяся не вдруг, а взращенная годами кровавой борьбы за место в жизни. Именно так жил Григорий Львович все свои сорок лет. Именно эта сила привела мальчишку из маленького местечка Шполы в столицу.
Усов смотрел на Рубина. На сильные ноги, словно вросшие в малахит пола, на широкую грудь под мятой рубахой. Усов знал, что на ней две татуировки — перекрещенные кинжалы и женская головка. Усов видел Рубина в бане и подивился его сильным рукам и мускулистым ногам, какие бывают только у гимнастов.
Да, этот человек пришел в Петербург навечно, его не столкнуть, не подвинуть.
— Так-то, Петя. — Рубин развернулся на каблуках, подошел к столу, налил себе запеканки, Усову коньяку. — Теперь так. Этот Бахтин мне на дороге второй раз становится. — Рубин сделал маленький глоток, поставил бокал на стол.
Вообще-то, он не любил спиртное. Пил только за компанию, даже свои сладкие напитки. И сигары Григорий Львович не любил. Раз уж считалось, что это принято среди богатых, так, значит, эту гадость непомерной крепости нужно сосать. Куда лучше асмоловские папиросы «Зефир». Крепкие, душистые.
Эх, надоело ему строить из себя аристократа, поехать бы в Одессу, поесть бы жареную колбасу на Привозе с серым мягким хлебом, а потом запить все это варенцом или молоком топленым с коричневой вкуснейшей пенкой.
И смокинг бы этот снять. Натянуть белый чесучовый костюмчик, рубашку апаш, морскую фуражечку с якорьком. Какое, впрочем, счастливое время было.
— Ты что замолчал-то, — Усов коньяк допил, — загрустил ты что-то, брат?
Воспоминания обожгли и погасли. И нет Одессы. Вообще ничего нет: ни Привоза, ни фуражки, ни костюма из чесучи. А есть дом этот холодный, да забот куча.
— О Бахтине потом. Ты, Петя, должен встретиться с Громобоевым. — Подожди, Григорий Львович, он же…
— Петя, ты деньги получаешь, чтобы с такими, как Громобоев, встречаться. Он крупнейший скупщик краденого в Питере. Остальные помельче — Шосток, Гаврилов, Фост. — Они тоже нужны?
— Да, нужны все. Мы сначала их к рукам приберем, а потом уж жиганьем займемся. Поезжай в департамент полиции к Козлову. Завези ему жалованье, пусть даст адреса всех петербургских скупщиков. И напомни ему, что хоть он и стал действительным статским и «вашим превосходительством», это я его из приставов в генералы вывел. — А зачем напоминать-то?.. — Работать перестал. Напомни, напомни ему. — На Бахтине-то что?
— Бог с ним пока. Ты, Петя, этими делами займись. — Рубин проводил Усова до дверей. Подошел к окну. Вот дверь распахнулась, вылез на улицу нахохленный Усов, полез в авто.
Все правильно, не надо было купоны фальшивые в оборот пускать, тогда бы и жил, как хотел, дорогой Петр Федорович. А теперь служи. За то тебе и жалованье платят, и долю с прибылей. Рубин позвонил. На пороге появился Зоммер. — Слушаю, Григорий Львович. — Где Жорж? — Внизу, с людьми. Позвать? — Не надо, я сам спущусь.
Секретарь обогнал его, почтительно раскрывая двери. Рубин шел, глубоко засунув руки в карманы брюк с атласными лампасами. Смокинг мешал ему, и он скинул его прямо на пол. Зоммер стремительно подобрал его, перекинул его через руку. Шутка ли, тысячный смокинг, в Париже пошитый.
По широкой лестнице Рубин сбежал вниз, недовольно принюхиваясь к запахам штукатурки и скипидара. Пора, пора кончать этот ремонт. Затянули черти. И Зоммер понял недовольство хозяина.
— На ночь все откроем, продуем, запах исчезнет. Так что не беспокойтесь.
Рубин спустился в прихожую, отодвинул штору, открыл маленькую узкую дверь. Этот ход вел в соседний дом, тоже купленный Рубиным. И если парадные покои поражали помпезностью, то второй дом был самым обычным, и обстановка была типичной для квартиры одесского маклера средней руки.
В доме этом сидели бухгалтеры и кассиры, в подвале была ювелирная мастерская, да еще некое печатное дело располагалось. На втором этаже жил Жорж со своими людьми. И сейчас Рубин нашел их в гостиной, Жорж и еще трое играли в карты. В гостиной приятно пахло дорогим табаком и можжевеловой водкой. Иначе чем еще можно было объяснить этот лесной запах.
Игроки, увидев Рубина, положили карты и встали, но не вскочили поспешно, как делал это Зоммер, а поднялись степенно, с достоинством. Эти люди знали себе цену. В блатном мире, везде, где подчиняются воровскому закону, это были князья налетов и грабежей. Рубин пожал всем руки, сел за стол, взял медовую карамельку из вазы. Жорж кивнул одному из своих людей, тот вышел и через несколько минут принес две бутылки с длинным горлышком. Зоммер взял с буфета бокал, со сноровкой официанта протер его салфеткой, поставил перед Григорием Львовичем. Потом, замотав салфеткой горлышко бутылки, вытянул штопором пробку, налил в бокал шипучий, манящий напиток.