Иван Молодой. "Власть полынная"

Княжич только сейчас вспомнил, что ещё не ел. Санька схватил длинный шест, принялся пугать голубиную стаю, засвистел лихо. Голуби то взмывали ввысь, то падали камнем до самой земли.
На босоногом Саньке рубаха домотканая задралась, оголив ребра.
Иван поднялся, сказал со вздохом:
- Пойду я, Санька. Государь велел на Боярскую думу явиться…
  
Глава 2
 
Иван Третий держал с боярами Думу, собрал их в этот раз не в новой Грановитой палате, а в старой хоромине.
Бояре сходились степенно, друг другу едва кланялись, вдоль стен по скамьям рассаживались, каждый на своём месте, иногда переговаривались. Вот Хрипун-Ряполовский пришёл, следом Даниил Холмский. Князей этих, воевод, связывала общая победа над татарскими отрядами, которые теснили рать князя Стриги-Оболенского.
Князь Даниил Холмский ещё молод, только первой бородой обзавёлся, лицо породистое, из князей тверских, в Москве он оказался вместе с Марией Борисовной, женой великого князя Ивана Васильевича.
Порог думной палаты переступил князь Нагой-Оболенский, окинул взглядом хоромину, заметил князя Беззубцева, поклонился. Древнего рода Беззубцев, из бояр Кошкиных-Кобылиных.
Явились бояре Григорий Морозов и Даниил Шеня, друг на друга похожие, коренастые, длиннорукие.
Медленно, опираясь на посох, вошёл митрополит Филипп в облачении, сел в кресло чуть ниже государева.
Через боковые двери в палату стремительно вступил великий князь с сыном Иваном. Его сопровождали дьяки и несколько оружных  [3] дворян, с некоторых пор заменившие княжеских рынд  [4] .
Ивану Васильевичу к тридцати приближалось. Высокий, бровастый, с крупным носом и курчавой бородой. Проследовал на своё место - в кресло на помосте. Сын Иван стал обочь отцовского кресла, ладонь на спинку положил.
Повёл великий князь по хоромине зоркими очами, сказал негромко, но властно:
Созвал я вас, бояре, чтоб вместе удумать. Новгородская вольница тревожит меня. Нерадостные вести доходят до нас с рубежей литовских. Казимир, король польский и великий князь литовский, козни против нас злоумыслил. В оные годы с попустительства бояр и князей порубежных смоленских, киевских, витебских и иных возымел Казимир, будто Богом ему завещано собирать землю русскую, княжества наши. А так ли? Кое-кто из русских князей удельных думал под крылом Казимира от ордынцев укрыться. И невдомёк тем князьям, что лишь в единении с Московским княжеством спасение.
- Истину, государь, речёшь, - кивнул владыка Филипп. - Я утверждаю: не католиков дело православную Русь собирать, не папы римского длань над русской землёй вознесётся, а владыки православного.
Так, только так, - загудела Дума.
княжества, которые были под Литвой и Польшей:
- Эвон Смоленск и Киев, Полоцк и Витебск где очутились?
Великий князь поднял брови:
И о том слова мои. Но ныне паче всего обеспокоен я Новгородом Великим. Ведаю, заговор зреет среди новгородцев, того и гляди, перекинутся к Казимиру.
Не дозволим! - застучал клюкой Стрига-Оболенский.
Хрипун-Ряполовский иронично посмотрел на него:
- Эко Аника-воин!
А Стрига-Оболенский из висячего рукава шубы льняной платок достал, нос выбил и снова завопил:
- Надобно посольство в Новгород слать, воочию убедиться, так ли уж он к Литве тянет!
Княжич Иван бояр слушает, но пока что одно разумеет: Новгород против Москвы идёт.
В Новгороде Великом княжич не бывал, но слышал, что город торговый, мастеровой, Волхов-река с причалами, дворами иноземными. Краем глаза он заметил, как боярин Крюк носом клюёт, спит. Прыснул в кулак, но никто не услышал.
Иван Васильевич посохом пристукнул, и палата стихла. Замер и княжич, ждёт, о чём отец речь поведёт. А тот всё молчал, на бояр смотрел испытующе. Те насторожились.
- Бояре мои думные, князья, братья мои, князья, что на уделах сидят, хочу я вам слово своё сказать. Поди, помните, в какие лета великий князь Василий Тёмный меня, малолетнего, великим князем нарёк?
- Как не помнить! - зашумели бояре. Иван Третий снова сделал паузу:
- Так вот, отныне, как повелось от отца нашего, Василия Тёмного, великим князем со мной сядет мой сын, князь Иван Молодой. И нам бы грамоты вместе подписывать и князьями великими московскими именоваться…
Смолк ненадолго. В тишине Хрипун-Ряполовский что-то о молодости княжича промолвил, но Иван Васильевич прервал его сурово:
- Иван молод, но мудрость с годами обретается. Да и вы, бояре думные, ему советниками будете. А именоваться ему отныне великим князем Иваном Молодым не токмо в княжестве Московском, но и в иных землях наших. Слышите, бояре, и ты, владыка?
Грозно повёл очами Иван Третий по думной палате и, опираясь на плечо сына, поднялся, подав знак, что конец Думе.
Мало сказать, что отцовские слова княжича Ивана огорошили, - они разум его помутили. Прежде знал, что после отца, великого князя Ивана Васильевича, сидеть ему на московском столе, но вот чтобы уже при отце великим князем, государем Иваном Молодым называться…
К матери, великой княгине, пришёл, на колени встал. Княгиня Мария волосы ему потеребила, тяжело дыша, проговорила:
- Отныне, сынок, утехи ребячьи позабудь. В делах и помыслах помни, кто ты ныне! К разуму отцовскому прислушивайся, учись государством управлять. - Чуть погодя добавила: - А ещё, сынок, опирайся на князя Даниила Холмского. Он тебе первым на помощь приходить будет. Даниил хоть родом швед, но в делах московит…
Иван материнскую опочивальню покинул, а в сознании всё ещё не мог взять, что он великий князь.
Ещё мать упреждала: отныне у него заботы княжеские и жизнь его надвое разделилась: первая половина навсегда ушла в прошлое, вторая, теперь уже для великого князя Ивана Молодого, только начинается…
Из комнаты матери Иван направился в келью к бабушке, вдовствующей старой княгини.
Она сидела в низком креслице, в чёрном монашеском одеянии. Увидев внука, заулыбалась:
- Иди, Ванятка, погляжу на тебя.
Княжич пригнулся. Старая княгиня потрепала его вихры:
- Доволен, поди, уломала государя коварная тверичанка, чтоб назвал он тебя великим князем?
Иван хотел напомнить бабушке, что и её предки тоже тверичи, но старая княгиня и сама сказала:
- Я родословную свою помню, но я с Москвой срослась, а твоя мать на Москве десяток лет живёт, а духа тверского ещё не выдохнула… Хитра, ох хитра! Дядьёв твоих, Ванятка, испугалась, чтобы они на московский стол не зарились. Гляди же, коль станешь великим князем Московским, дядьям обиды не чини. Они и так недополучили, всё отец твой Иван на себя забрал. Я уже просила его, чтоб дал братьям от богатств своих кое-каких городков да деревенек, не обеднеет… Ну ладно уж, возрадуйся, коли государь тебя великим князем Иваном Молодым назвал…
В Посольском приказе, что за Чудовым монастырём, писчий человек Омелька, худой, кости да кожа, грамоту сочинял от имени великих князей московских к Новгороду Великому.
Сочинит Омелька, перо гусиное о патлы нечёсаные поскоблит и вновь принимается перечислять обиды, какие Новгород нанёс великому княжеству Московскому. А обид писчему человеку Омельке надобно выискать немало и обсказать их в грамоте обстоятельно, иначе заявится дьяк Фёдор Топорков, перечитает и, избави Бог, заставит сызнова переписать.
В распахнутую дверь влетела большая чёрная муха, пометалась по избе и села на засаленный стол. Подняла лапки, крылышки почистила и весело пробежалась по пергаменту. Омелька руку поднял, хотел прихлопнуть наглую, да муха проворной оказалась. Покрутилась, пожужжала и вылетела. А Омелька снова за перо взялся. Ему известно, что великий князь Московский на Новгород обиду держит, что новгородцы к Литве льнут, забыли, что они русичи, не литвины. Хватит того, что Казимир, великий князь литовский и король польский, эвон сколь русских князей под себя подмял.