Иван Молодой. "Власть полынная"

Дмитрий матери не перечил, сам знал, что Новгороду под Литвой сподручней. И бояре новгородские о том в один голос твердят. Доколь Москва будет мнить Новгород своей вотчиной? Много мыслят о себе московиты. Поди, позабыли, когда Москва малым уделом была, а Новгород Великим ходил, Господином!
- Когда же, матушка, велишь ехать?
- С этим тянуть не след. На той седмице  [13] и отправишься. Да язык не распускай, с чем едешь и к кому… Одно гляди: не давай Казимиру слова, что Новгород на унию  [14] согласится. Я, может, на то рукой бы махнула, да владыка Иона проклянёт. В вере православной он твёрд и к Москве влечётся. А люд на концах к его голосу прислушается… И Федьке, брату своему, не брякай: пустомеля он и, ровно кочет, хвост распускает. Молодо-зелено!
- Исполню, матушка, как велишь.
- Олене велю снарядить тебя в дорогу. Чую, засидится в девках сестра твоя.
Марфа перекрестила сына, протянула руку:
- Ну, ужо целуй!
Дмитрий приложился, пятясь, покинул светлицу. От порога услышал голос матери:
- Кого в дорогу возьмёшь, сам решай…
  
Глава 4
 
Лето на осень перевалило, дни сделались короче, ночами холодало. Из дальней, степной сторожи прискакал в Москву гонец с вестью тревожной. По слухам, крымцы большую орду сколачивают. По всему видать, неспроста, в набег готовятся. А на Русь ли пойдут, на Литву ли - Бог знает, куда они коней направят.
А вскорости в один из дождливых осенних дней явился в Москву из Крыма мурза Керим и потребовал встречу с государем Иваном Третьим. В те дни Иван Васильевич был в Твери у князя Михаила. А когда Москву покидал, говорил жене:
- Аль я не добра Твери желаю, Марья? Так почто брат твой Михаиле душой лукавит? Ну, боярский Новгород к Литве ближе, да у тех и своя корысть. Но Тверь-то, Тверь, эвон как скособочило! А я-то мнил, князь тверской Михайло помнит, как наши отцы дружбу водили и как нас с тобой, Марья, венчали… Не хочет, не хочет Михайло знать, что Казимир Москве недруг и на земли наши вотчинные зарится…
Прибыл Керим в Москву и сразу в Кремль: подавай ему государя Ивана. Никто в Москве на татарина и внимания бы не обратил, стража бы его из дворца взашей прогнала, да был мурза князь необычный, племянник крымского хана Гирея, а гирейская орда - гнездо разбойное.
Созвал Иван Молодой бояр сообща решить, какой ответ мурзе дать. Старый князь Стрига-Оболенский заметил:
- Прими его, княжич, ты ноне государем Иваном великим князем назван. Вот и помудрствуй.
Сидевший рядом со Стригой боярин Беззубцев согласно закивал:
- Пусть мурза голос твой, великий князь, услышит.
И бояре разом заквохтали, загудели:
- Воистину, призови, великий князь, Керима. Крымский хан с нами ноне дружбу водит!
- Не злоби, князь, крымцев!
Мурзу ввели. Небольшой, кривоногий, в зелёном халате и войлочном малахае, он повёл по палате раскосыми глазами, заговорил без толмача  [15] :
- После снегов крымская орда в набег на Литву пойдёт. Велено передать, чтоб урусы не посылали дружину в защиту Казимира.
С высоты отцовского кресла великий князь Иван Молодой спокойно выслушал слова татарина. А мурзу, видно, юность князя сразила. По палате взглядом зыркнёт и снова упрётся в Ивана. Скуластое лицо, поросшее редкой щетиной, кровью налилось. Однако речь закончил:
- Великий хан недоволен: отчего московский князь давно не шлёт поминки хану Гирею?
Иван нахмурился:
- Москва с Гиреем в дружбе, так к чему государю в защиту недруга Казимира воинов своих слать? А хану ответ таков: по морозу и снежному первопутку поминки наши повезём в Крым.
Встал, дав понять, что приём окончен. Бояре, покидая палату, переглядывались. И только Хрипун-Ряполовский, крякнув, промолвил:
- Ответ княжича Ивана великого князя достоин.
Всю ночь сыпал сухой пушистый снег, и к рассвету он уже шапками лежал на крышах домов и изб, на боярских теремах и маковках церквей.
- К урожаю, - радовались новгородцы, - на сырую землю лёг.
Из города выбрались засветло. Марфа Борецкая, дородная, в лисьей шубе и полушалке, вышла на высокое крыльцо посмотреть, как Дмитрий в дорогу собрался. Перекрестила сына:
- С Богом! Знаешь, о чём с Казимиром говорить. А мы его сторону возьмём.
И ушла, величественная, власть свою зная. Дмитрий завалился на добрую охапку сухого сена, кинул коротко:
- Гони, Архип.
Крепкотелый мужик, стоя на коленях, направил розвальни со двора к городским воротам. Кованые, массивные, они медленно открылись, выпуская из Новгорода сына Борецкой.
Стражник удивлённо пожал плечами:
- Отчего боярин в розвальнях? Нет бы в возке, а то и в карете?
Архип, одетый в овчинный тулуп и заячий треух, повернул на Псков. Правил лихо, и пара застоявшихся сытых коней бежала резво.
Закутавшись, Дмитрий полулежал в розвальнях, думал о предстоящей дороге. Ездового он выбрал не случайно: предан Архип Борецким и силой Бог не обидел. Коли что, в драке помощник надёжный.
Тут же, на дне розвальней, стояли берестяные коробья с дорожной снедью и бочонок с гречневым пивом.
Молчит Дмитрий, молчит и Архип. Кони несут легко, рвут постромки. До Пскова полторы сотни вёрст, в сутки уложились. Всю дорогу на рысях шли. Далее ели в пути.
Город миновали стороной. Архип ни о чём не спросил.
До Вильно кони чуть сбавили ход: притомились.
Ко всему, через Западную Двину искали мосток: лёд ещё тонкий, морозы не заковали.
Бревенчатый мосток сыскался чуть выше по течению. Осторожно перебрались по бревенчатому настилу, и снова покатили розвальни мимо соснового леса, ельника и голого дубняка.
К исходу четвёртых суток стали встречаться литовские поселения, просторные избы, риги, копёнки сена. У самого Вильно людное местечко с костёлом, шинком, домишками.
Вот и Вильно. Сюда Дмитрий приезжал однажды. Королевский замок мрачной громадой навис над городом. Архип направил розвальни к мосту через ров. Пока ехали, Дмитрий обратил внимание на множество жолнеров из королевского воинства. Они бродили толпами, топтались у шинка - низкой избы с соломенной крышей.
Усатый ротмистр остановил розвальни. Дмитрий поднялся, назвался, и ротмистр взмахом руки велел впустить новгородцев в замок. Вскоре к ним вышел дворецкий и, взяв письмо Марфы, отправился к Казимиру.
С моря потянуло теплом, и снег перешёл в моросящий дождь. Одеваясь, Дмитрий уложил под кафтан ответ Казимира…
На вторые сутки дворецкий повёл новгородца к королю. Они прошли тёмным коридором, освещённым горящими плошками, мимо стоящих на карауле рыцарей и у высокой двухстворчатой двери остановились. Дворецкий подал знак, рыцари распахнули створы, и Борецкий увидел короля. Он был один в просторном зале, где по стенам висели картины и охотничьи трофеи. Король восседал в высоком кресле и пристально разглядывал новгородца. Он выглядел усталым. Под глазами выделялись набрякшие мешки, а воротник тёмного костюма подпирал жилистую шею.
Казимир, пригладив бородку клинышком, щипнул стрельчатые усы. Резким голосом выкрикнул:
- Боярыня Марфа просит покровительства Новгороду от великого князя Московского! Но разве она забыла, когда я три года тому назад предлагал Новгороду защиту, однако новгородцы отказались? Напомни, боярин, о том Марфе. И ныне я готов принять Новгород под свою защиту, но пусть новгородцы на вече просят меня и не признают себя вотчиной великого князя Московского…
На выезде из Вильно Дмитрий завернул в шинок, щец горячих похлебать. Пока Архип привязывал коней, молодой боярин по подгнившим ступенькам спустился в шинок. У низкого входа едва голову о притолоку не расшиб, шапка волчья удар смягчила.
В полутемном шинке свет едва просачивался через верхнее оконце, затянутое бычьим пузырём. Пахло пережаренным луком, кислой капустой и ещё чем-то - Дмитрий не разобрал.