Мои мужчины
– Что, е. ся, молодежь? Е…теся, е…теся… А я тута с вами в уголке посижу, покурю с вами тута…
Головная боль и тошнота сделались невыносимыми. Я свесилась вниз, и меня тут же вырвало прямо на пол. Но облегчения я не почувствовала, а сознание меня покинуло.
Менингиальный синдром и не только…
Несколько дней и ночей я провела в полузабытьи, ощущая сквозь проблески сознания дикую головную боль, причем казалось, что голову мою с силой сжимают железным обручем. Тошнота тоже никуда не делась. Меня неоднократно пытались напоить то водой, то чаем, но мой организм отторгал поступавшую в него жидкость. Окончательно я пришла в себя уже в палате, точнее, в тесном двухместном боксе в главном здании Центральной московской инфекционной больницы. Но тогда я сама не знала, где нахожусь. Из небытия меня опять-таки вырвала боль, только уже не в голове, она, слава богу, уже чуть-чуть успокоилась. Больно было в локтевом сгибе правой руки, куда пожилая полная медсестра с проклятиями заталкивала тупую иглу.
– Что же это за безобразие такое? – причитала дама в белом халате. – Это ж не иглы! Это же крючки какие-то! Как, скажите на милость, такой иглой в вену попадать?! Я здесь все изорвала, к чертовой бабушке!
– Вы не волнуйтесь, пожалуйста, – попыталась я ее успокоить. – Я потерплю.
– А ты, милая, уж лучше помолчала бы! – резко ответила она мне, будто не мою руку вовсе терзала варварским инструментом. – Тебя покамест не спрашивают.
Наконец вена была поймана, и моя кровь узкой темно-вишневой лентой устремилась по изогнутой пластиковой трубке.
Я вновь закрыла глаза, как мне показалось, на секунду, но, когда открыла их, передо мной сидела мама и внимательно смотрела на меня красными воспаленными глазами. В помещении мы были не одни. Скосив глаза, я увидела, что два санитара стаскивают с соседней кровати чье-то совсем маленькое тельце, прикрытое простыней. Я никогда не видела свою соседку по больничному боксу. Это могла быть школьница, или высохшая старушка, или миниатюрная женщина средних лет, но я четко поняла одно: охотившаяся за мной смерть ошиблась койкой и ушла с другой добычей.
Мама заметила, что глаза мои открыты, и на лице ее отразились надежда и волнение. Я вытащила из-под одеяла руку, помахала ею в воздухе, а потом положила ладонь на мамино колено. Мама тихонько заплакала.
– Мама, это часто так бывает? – с усилием разлепив губы, спросила я.
– Что так бывает, девочка моя? – Мама не поняла моего вопроса.
– Ну, когда… становишься женщиной, у многих это так проходит?
Мама всхлипнула:
– У тебя еще бред! О чем ты говоришь?! Ты в инфекционной больнице!
– Почему в инфекционной?
– Тебя, наверное, укусило какое-то насекомое и занесло инфекцию. Боялись, что это энцефалит. Но, слава богу, нет. Но все равно это опасное воспаление коры головного мозга. Врачи не понимают, кто тебя покусал и чем заразил. Но ты умница, выкарабкалась. Спасибо тебе, моя девочка! – Мама сжала в своих ладонях мою руку, а потом поцеловала ее.
Сознание мое уплыло, но на сей раз я просто уплыла в блаженный сон, без боли и тошноты.
Судя по всему, я начинала выздоравливать. Несколько дней я еще пробыла как в тумане, но все же сама ходила в туалет, держась за стены и спинку кровати. Приятный пожилой еврей в белом халате, видимо, мой лечащий врач, часто осматривал меня и беседовал с мамой. Постоянно звучало словосочетание «менингиальный синдром». Иногда ко мне в палату заходил насупленный очкастый заведующий отделением и, не обращая внимания на мое присутствие, втолковывал маме, что не следует рассчитывать, что в дальнейшем я смогу учиться столь же легко, как до болезни, и необходимо на ближайшее после выписки время обеспечить мне щадящий режим. Мамино лицо я видела все время заплаканным, но сама по мере утихания головной боли испытывала только покой.
Я находилась в дремотном забытьи, и меня часто посещали сны. Однажды мне приснился Леня, его спокойная и ласковая улыбка, его руки, теплые и нежные. Словно наяву мы гуляли с ним, взявшись за руки, по роскошному тропическому парку. Я прекрасно понимала, что это сон и мне никогда больше не увидеть Леню, равно как и не вырваться из навязчивых объятий своей горячо любимой родины. Я осознавала, что разноцветных тропических птиц, изумрудных игуан и наглых мартышек я могу увидеть только в кино или в зоопарке.
– Ты мой сон, правда ведь? – все же спрашивала в надежде на чудо.
Он смеялся мне в ответ и обещал, что я увижу весь этот мир своими глазами, что не только тропический рай, но Лондон, Париж и Рим станут частью моей новой жизни.
– А ты? Где я найду тебя? Ты даже не поинтересовался номером моего телефона, ты не спросил моего адреса, когда мы прощались!
– Не волнуйся! Ведь я с тобой. Я уже здесь… – ответил он мне спокойно и ласково.
На этих словах я открыла глаза и… увидела его лицо! Леня сидел возле моей кровати на облупленном больничном стуле. На нем было уже не выцветшее солдатское хэбэ, а обычный гражданский костюм, на шее даже красовался галстук.
– Где мама? – почему-то ничего другого я не могла сказать.
– Сейчас ночь, а посещения разрешены только с пяти до восьми вечера. Ей нельзя здесь было больше находиться и пришлось уйти.
– А тебе можно?
– Мне можно.
– Почему?
– Главврач этой больницы мечтал, чтобы его дочь с женой съездили на недельку в Сочи. Места в санатории для него не проблема, но с билетами оказалось намного сложнее, чем он рассчитывал. Ему нужно было двухместное купе в спальном вагоне.
– И что, ты ему помог?
Он посмотрел на свои наручные часы:
– Они сейчас уже в Туле.
– А почему ты в галстуке?
– У меня сегодня планировалось торжественное событие.
– Какое?
– Я сегодня приехал к вам домой просить твоей руки. Приехал без предупреждения. Сюрприз хотел сделать. Ну мне и рассказали, что с тобой стряслось. Несколько часов ушло на решение проблемы с главврачом. И вот я тут.
– А как ты узнал, где мы живем? Ты же у меня не спросил ни адреса, ни телефона даже…
– Я же с отцом твоим башкирский мед своим родным передал! И взял у него ваш телефон и адрес, чтобы мои родители смогли позвонить и забрать передачу.
Тут я вспомнила про сверток, который папа держал в руках, когда мы влезали в вагон. Дура я была, какая дура! Все могло быть совсем по-другому! Почему же я не спросила папу, что у него в руках?!
Я отвернулась к обшарпанной, покрытой мерзкой голубой водоэмульсионной краской стене, чтобы Леня не видел, что творится с моим лицом.
– Ну и что они тебе ответили?
– Твой отец, шутя, я надеюсь, обозвал меня педофилом и сказал, что ты сама будешь решать, когда вырастешь. Так что расти поскорей… – Помолчав, он добавил виновато: – Я не знал, кстати, что тебе только шестнадцать.
– Я буду быстро расти, – хлюпнула я носом. – И непременно приму твое приглашение, то есть, прости, предложение.
Леня поставил на тумбочку поднос с моими любимыми абрикосами и грушами. Несколько фруктов было уже очищено от косточек, порезано на кусочки и выложено на отдельную тарелку. На подносе лежали вилка, нож и стопка салфеток. Он еще раз нагнулся к своей сумке и вытащил из нее две бутылки минеральной воды «Боржоми», стакан и открывалку.
– Мне сказали, что это все тебе уже можно, – сказал он. – Ты поешь? Тебе помочь приподняться?
Я резко повернулась к нему и сквозь слезы увидела лицо человека, которого видела в четвертый раз, а знала и любила, как мне казалось, с глубокого детства. Я слышала его спокойный голос, и было такое ощущение, что он говорил со мной всегда. Мне страшно хотелось приподняться и поцеловать его в губы, но я не могла этого сделать. Я не помнила, когда в последний раз чистила зубы и умывалась ли вообще с начала своей болезни. Образ девушки из инфекционной больницы, бросающейся в объятия к молодому человеку, шокировал меня саму. Я вновь вспомнила, что произошло в поезде, и меня охватило незнакомое до того часа ощущение непоправимой беды. Тем не менее я чувствовала голод и, приподнявшись на постели, подцепила вилкой половинку абрикоса, прожевала и, не без напряжения, проглотила. Больше я съесть не могла и попросила Леню оставить меня и идти домой. Была уже ночь, и мне было очень стыдно, что дорогой мой спаситель дежурит у моей кровати, а не спит дома. Он кивнул, погладил меня по голове и скрылся за дверью бокса.