Под стягом Святослава (Историческая повесть)

— Как только позавтракают катафракты и гребцы.
— Хорошо… К тому времени, когда мы перетащим твою большую лодку через последний порог, бек-хан Радман Могучий придет туда. Я думаю, баяндеры побоятся напасть на нас, раз бек-хан так близко.
— Я тоже так думаю, — улыбнулся сановник, наливая в кубок печенега густое греческое вино…
Едва завтрак был закончен, снизу раздались хлесткие удары бича, стоны, ругань, стук уключин. Вскоре весла вспенили воду и кондура ходко пошла к берегу. Рядом с кормчим стоял Товлыз Свирепый, вытянутой рукой показывая направление.
На пологом берегу греческий корабль ждала толпа печенегов. Ревели попарно запряженные волы. Возницы стояли рядом.
Когда нос судна коснулся берега, хан прокричал что-то. Кочевники отхлынули от воды, только остались волы да возницы. Бросили сходни, на влажный от росы песок ступили вооруженные катафракты. От толпы печенегов по приказу хана отделился молодой воин и поднялся на кон- дуру. В свою очередь на берег сошли греческие заложники: спафарий Хрисант и богатырь, выбранный Товлызом из числа охранников патрикия Михаила. Оба они, как и печенеги-заложники, были безоружны.
Теперь катафракты выгнали из трюма гребцов. Все рабы были скованы цепями попарно. Отнюдь не для праздной прогулки вывели их. Невольникам предстояла работа тягловой скотины.
Печенеги-возницы по знаку кормчего подвели животных к носу судна. Рабы стали укладывать под днище тяжелые слеги, снятые перед тем с палубы, закреплять толстые пеньковые канаты на корме, бортах и на носу кондуры.
Наконец с трудом впрягли волов. Все было готово для движения. Возницы возопили — волы напряглись.
— Ну вы, бездельники! — заорал надсмотрщик, сопровождая ругань секущими ударами хлыста. — Помогайте тащить! Впрягайтесь! Вперед!
Рабы со стоном натянули канаты: тяжелый корабль тронулся с места и оказался на суше…
  
ЗАБОТЫ КУДИМА ПУЖАЛЫ
 
од ярким солнцем парила бескрайняя степь. Редкие перелески, казалось, плыли по глади озер, которых на самом деле не было: миражи играли людским воображением.
— Русалки балуют, — говорили смерды. — Заманивают путников. Как только человек ослабнет силами в погоне за водой, оне защекочут его и в подводное царство утащат.
— Тять, а тять! Неушто правда, што там воды нет? — спрашивал голопузый мальчуган.
— А ты спытай, побеги туда, — смеялся отец.
— Так далече ж. До того распадка небось версты три будет. Мы там летось с мамкой грибки собирали, и воды тогда никакой не было. А какие оне, русалки, а, тять?
— Русалки-та? Да так, девы красные. Только замест ног у них рыбий хвост.
— А как же оне на деревья лазают? Небось с хвостом-та несподручно?
— А их леший подсаживает. Он их щекочет при сем, а оне смеются.
— Тять, а та русалка…
— Хватит воду в ступе толочь, Мязга. Погоняй волов, пахать время приспело.
Вонзается лемех плуга в мягкий грунт, жирные, блестящие пласты валятся в сторону. Пряный дух земляной кружит голову. Мужик на ходу подбирает горсть жирного чернозема, нюхает и произносит смачно:
— Р-репа-а!
Следом за оратаем [71] роятся в небе и скачут по вспаханной земле тучи сизо-черных грачей. С ними вперемешку снуют юркие скворцы: еды и им достаточно. Солнышко пригревает, легкий ветерок повевает с юга. Щебет птичий. Хорошо и привольно! Хлеб родится: три колоса — каравай! Вот кабы не поганые…
Гоняет рало пахарь, а рогатина с отточенным рожном к рогалям привязана. Нет-нет да и глянет оратай в даль степную, прикрыв глаза козырьком натруженной ладони: не покажется ли где шальная смертоносная орда?
Смерд распахивает первый круг, приближается к полю соседа, окликает:
— Бог в подмогу, Кудим. Повремени, давай словом перемолвимся.
Тот оборачивается на ходу, отвечает густым басом:
— Еще круг прочертим, Тудор, а там и покалякаем. — Добавляет, чтоб не обиделся сосед: — Кровь-руда не разыгралась ишшо. Што-то знобко нонче.
— Ну давай еще по кругу, — соглашается тот, с доброй завистью глядя на приятеля.
У Кудима плуг вдвое могутнее и тяжелее и тащат его две пары сильных волов.
— Дал же Перун силушку, — бормочет про себя Тудор. — Одно слово — богатырь!
Тудор — старшина шорников в городе Переяславе — знал, что Кудим Пужала волов своих выручил за пленных хазар, взятых богатырем при защите родного города. Полону тогда, два года назад, было много. За каждого вола Кудиму пришлось отдать по три хазарина. А за плуг мастер-кузнец запросил аж пять колодников и коня впридачу!
Тудору тогда повезло меньше: у него оказалось всего шесть пленников, причем один из них старик. За них тиун воеводы Ядрея дал только одного вола и пять баранов впридачу.
— Пошто ему землю ковырять? — бормотал сам себе Тудор, налегая на рогали плуга. — Злато мог бы лопатой грести. Сам воевода Слуд в гриди Кудима произвел. Ежели бы меня, то…
Когда хазар разбили и воевода Слуд с ратью переяславской вернулся в город, Кудим Пужала решительно стащил с себя богатырский доспех и принес его в гридницу.
— Ослобони, воевода, — прогудел исполин. — Благодарствую за честь, но теперь железо бранное мне без надобности.
— Ка-ак? Да ты ж ведь теперь гридень дружины княжецкой, — изумился старый воин. — Аль дело ратное тебе не по нутру?
— Не по нутру, воевода! Сколь кровушки в битвах пролито. Не ручейки — реки! Как спать лягу, так все побитые да покалеченные снятся и руки ко мне тянут: и враги, и наши, русичи. Одни стонут страшно и подмоги просят, а иные проклинают. Тяжко мне. Ослобони, воевода! Мне землю пахать надобно для хлебушка животворящего. Не по мне служба княжецкая!
— Вольному — воля! — развел руками Слуд. — А ежели опять набег?
— Тогда приду! — твердо пообещал смерд. — Только ради жен, матерей и детушек земли нашей Русской возьму я меч и лук могутный. Так што ты, воевода, побереги доспех мой. И кольчугу никому не отдавай!
— Да кто ж на нее позарится? В кольчугу твою, чать, трое влезут. Булаву, окромя тебя, никто не подымет, и лук натянуть никому не по силам. Живи спокойно, сохраню доспех твой до поры!
И ушел богатырь из дружины княжеской.
Среди завистников слух потек, как яд змеиный: прогнали, мол, сиволапого от стола братчинного. И дня не пробыл дома герой обороны Переяслава, как без стука и поклона вломился в избу тиун воеводы Ядрея — Чегирь. Заговорил, как прежде, гордо и нахально:
— Пошто сиднем сидишь, пень неотесанный?! Аль ослеп? Где поклон твой?! Пошто ты… — И вдруг споткнулся язык тиуна о твердый и жесткий взгляд ранее покорного и тихого смерда. И накатилась робость на тщедушного притеснителя, ноги сделались невесомыми. Но хамство души и тут побороло: — Аль ты, Кудим, долг за собой позабыл?
Кудим Пужала медленно поднялся с дубовой скамьи и молча шагнул навстречу своему давнему обидчику. Тиун попятился. Но дверь открывалась внутрь горницы, а он давил на нее спиной, силясь открыть наружу.
Мать и жена всплеснули руками от страха:
— Кудимушка, ми-ила-ай, не калечь ты яго, окаянного!
От этого причитания ноги Чегиря сами собой подкосились, он рухнул на колени, просипел что-то горлом, поперхнулся и не смог выговорить ни слова.
— Кто-о?! — проревел вдруг всегда невозмутимый пахарь-великан. — Кто-о, короста свинячья, грудь свою под козарские копья подставлял?! Кто оборонил тебя от полона и самой смерти?! Отвечай, коль спрашивают! Ну-у!
— Ты-и, Кудим, — сипло отозвался боярский прихвостень.
— А ты где был? Отвечай! Што-то не видно было тебя на стенах переяславских, где люди русские кровавой юшкой умывались… Может, ты в поле полевал да козарам головы сымал, а?!
— Так я немощен с зимы был, — посерел в ожидании неотвратимой беды тиун.
— Немощен?! Как баб чужих мять, так силушку некуда девать! Чего молчишь?