Грех матушки Марии (СИ)

Пред ним лежало матушкино тело. Необъятные белые округлости, настоящие холмы поднимались вверх, возвышаясь над полком. С высшей их точки, там, где оканчивалась линия их раздела, шел крутой, глубокий спуск к талии. Узкая талия эта переходила, расширяясь, в крепкую широкую спину, округлые плечи и полную шею. Длинные матушкины волосы, завёрнутые в чистую холстину, были уложены на голове. А на шее её, под волосами была ямка, уж такая нежная да милая, что так и тянуло поцеловать...
С другой стороны холмы эти перетекали, раздваиваясь, в крепкие ноги, стройно тянувшиеся к стенке. В месте раздвоения холмов темнел узкий и глубокий провал...
Батюшка работал банным веником от души, истово. Молочное спервоначалу матушкино тело постепенно стало наливаться малиновым жаром.
- Хорошо-о!.. – стонала она, изнемогая. – Поддай, батюшка...
И батюшка поддавал, потом опять брался за веники. Когда огромные холмы её зада загорелись маковым цветом, батюшка велел ей перевернуться. Матушка улеглась на спину; арбузные груди её раскатились в стороны, могучие бёдра слегка разошлись, и среди светлых кустистых зарослей блеснуло розовым... Батюшкин сразу же отвёл глаза, но уд его качнулся и стал потихоньку наливаться силой.
Батюшка подогнал вениками жаркого пару сверху, из-под потолка, и начал парить матушку спереди.
- Давай, миленький, шибче! – просила распаренная матушка. - Не бойся, не жалей...
Глаза её были закрыты, руки вытянуты вдоль тела, а венерин холм в густых зарослях высоко поднят. Батюшка работал вениками сильно, вольготно, пропаривая всё тело сверху до низу, и опасаясь только бить по грудям. 
Остановившись, чтобы передохнуть, он вдруг почувствовал матушкину руку, ласково захватившую его уже окрепший уд.  
 - Вишь ты, крепенький какой, - нежно ворковала матушка, лаская его. – Банька-то силы прибавляет миленькому!..
Расслабленно лёжа на полке, она лукаво посматривала на батюшку, как это делала праматерь её Ева, поглядывая на недогадливого своего Адама. Уд в её руке налился уже могучей силой и выдавался далеко вперёд.
- Ну, что ты ждёшь, миленький?.. Забирайся на меня, не боись... Жду ведь! Истомилася... 
Батюшка, стоявший с закрытыми глазами, открыл их и, подняв голову, начал креститься. «Прости, Господи, грехи наши, - шептал он. – Прости и благослови, Господи... И супругу мою, Марию... И меня, раба твоего, Феофана...»
- Иди, не сумлевайся!.. Господь уж благословил нас, любый ты мой!.. 
Матушка раскинулась, как могла, на полке, и увлекла батюшку на себя. В банном пару их голые, мокрые и горячие тела улеглись друг на дружку, плотно обнялись и прижались, образуя едину плоть. Матушка развела бёдра, принимая батюшку внутрь, руками притиснула его к грудям и обхватила ногами... И запел над ними ангельский хор «Богородица, дева, радуйся!»
...Ублажив как следует супругу, батюшка сполз с матушки и на дрожащих ногах вышел в предбанник охолонуться. Посидев там и испив холодного кваску, он вернулся к матушке, узрел вновь её могучие округлости, и почуял новый прилив желаний. Банька творила чудеса...
- Что, миленький, нешто устал? – с лукавой улыбкой заговорила матушка. Она вновь ощутила внутри горячий зуд неутолённой плоти.
- Марьюшка, милая, давай ещё? – батюшку почуял вдруг в себе силу великую. – Хочешь ли?
- А то!.. – матушка засмеялась серебристым своим счастливым смехом и повернулась на живот. – Как не хотеть!.. Дело-то богоугодное!
То, что это именно так, матушка не сомневалась. Она привстала на коленях, приподняла необъятный свой гладкий зад и оборотила его к батюшке.
- Пристраивайся сзаду, любый, – говорила она безо всякого смущения, повернув к нему круглое, ласковое лицо. – Уж как я люблю сзаду-то!..
Она прогнула свою тонкую талию, поднимая зад повыше, чтоб привлечь внимание нерешительного батюшки, случайно взглянула в окошко и вскрикнула...
К окошку вплотную были прижаты ошарашенные лица мальчишек, смотревшие на неё во все глаза.
*     *     *
...Не прошло и получаса, как все трое «олухов» были выставлены на коленях перед образами замаливать грехи свои перед Господом. Субботний ужин для малолетних иродов, само собой, отменялся. Батюшка был просто вне себя.
- Ах, Господи, за что наказываешь?.. Почто чад моих лишил разума? – зычно взывал он, проходясь мимо стоявших в ряд грешников. – Что сделать мне с иродами малолетними, подскажи?? Убить ли? или проклясть навеки?
Все трое, стоя на коленях, крестились и плакали. 
- Кто надоумил?.. Кто, негодяи?? – вопрошал батюшка Феофан, потрясая руками.
- Пе-етька!.. – заголосил ангелочек Прошка, размазывая слёзы по сморщенной мордочке. 
- Петька Дёмин? - вмешалась матушка. Ей хотелось пожалеть младшенького, который точно не знал, что творил.
- Да-а, - плакал и Васятка. – Дё-о-мин!.. Он сказал, пойдём посмотри-им... как тятя вашу мамку еть буди-ить!..
Тут матушка вспыхнула, а батюшка выдал Васятке такую затрещину, что тот с колен упал на пол. Заодно уж получил затрещину и стоявший молча Гришаня.
 - Ах, дураки какие, - матушка покраснела. – Еть... Прости Господи! Любить это значит, обалдуи вы несчастные!.. Нельзя так говорить! А уж смотреть на это – грех тяжкий!
- А Петька говорил, что завсегда в бане смотрит тятьку с мамкой, - протянул Васятка. 
– А Васька сказал, что мамку голу посмотреть охота-а... – вступил Прошка. 
- Не-е, я не говори-ил... – ревел Васька.
- Говори-ил!..
- Ну, вот что! – прервал их, наконец, батюшка. – С Петькой своим Фёдор сам разберётся - я ему скажу. А с вами... Я вам много прощал... Но на сей раз!.. Порка – вот ваше спасение. Порка, пост и молитва!.. – батюшка гневно пристукнул кулаком по столу.
Васятка и Прошка заголосили с новой силой, хотя розги пока никто из них ещё не пробовал. Гришаня стоял на коленях молча.
- Васька и Прошка, ставьте скамью посредине!.. Гришка, марш за розгами! Вон с кустов прутьев нарежь, да подлиннее! – батюшка был необычно решителен, грозен, и матушка даже боялась сказать что-то супротив. 
...Когда батюшка Феофан смотрел принесённые Гришкой розги, проверяя их на крепость, в дверь постучали, и в избу вошёл сосед, Фёдор Дёмин, держа за вихры своего Петьку. Одно ухо у Петьки сильно краснело.
- Моё почтение, батюшка Феофан! Моё почтение, матушка!.. – почтительно кланяясь, говорил он. – Я тут мальца-то своего допросил, что, мол, за шум там, у батюшки Феофана на дворе... За ухо потаскал маленько... Ну, он и признался, что, мол, в баньке подглядывали... Так я думаю, что уж вы, батюшка, своих-то строго накажете... Вижу, и скамья готова!.. Так уж и моего заодно, своею суровою рукою... Острастка нужна, ох, нужна! Да и наставления ваши, батюшка... очень уж они хорошо... в душу прям... порядок делают! И хочешь, бывало, украсть... а это в нашем купецком деле, скажу вам!.. а вот нет, и всё!.. Так своих-то будете учить... ну и Петьку моего... оч-чень ему это, подлецу, требуется!
Петька стоял недвижно, уронив руки, с застывшим, повёрнутым в сторону лицом, как нашкодивший кот, которого держат за загривок. Отец Феофан поглядел на него, погладил бороду...
- Ох, чада неразумные, - раздумчиво и строго заговорил он. – Как же вразумлять вас, чтоб почитали мать свою и отца своего? Чтоб страх имели, а не подглядки да насмешки строили?.. Спасибо тебе, Фёдор, что привёл чадушко для вразумления. Ей Богу, выпорю всю компанию славно!.. Ну, кто первый будет? – и батюшка подошёл к ведёрку с розгами.
- Да пусть мой и будет, батюшка, - подтолкнул Петьку отец. – Зачинщику, известное дело, первый кнут. Ложись, сынок!.. Скидывай порты.
Петька со скорбным лицом, молча, не спеша стал развязывать свои серые, истрепанные по заборам порты и, чуть приспустивши их, лёг на скамью, но от страху лёг как-то криво, боком. Однако отец тут же вытянул ему ноги вдоль скамьи, спусти порты до колен и задрал рубаху.