Искусство наступать на швабру
— И всего-то? — удивился Василий.
— И всего-то, — подтвердил Cелезень. — Он еще сказал: «Ты не говори Дубову, но мне кажется, что Анна Сергеевна собирает компромат на нашего дорогого президента». Да уж, в этом достойном занятии наш господин Коржиков конкурентов не потерпит…
— Ну что ж, Александр Иваныч, я согласен, — ответил Дубов. — Анна Сергеевна — та женщина, которой стоит заняться. Так и передайте господину Коржикову.
— Замечательненько, — пробасил Cелезень и встал с тахты. — Генерал, где у вас тут сортир?
— Направо по коридору. Только вы, Александр Иваныч, дверь не так резко открывайте.
Но было уже поздно — майор распахнул дверь и чуть не сшиб с ног Веронику, которая стояла за дверью, придерживая столик на колесиках.
— Пардон, — галантно раскланялся майор и отправился направо по коридору. A Вероника вкатила в комнату столик с чайными приборами.
— Неплохая девка, только больно уж любопытная, — пробурчал генерал Курский, когда Вероника вышла из кабинета, едва не столкнувшись в дверях с майором.
— Много будешь знать — никогда не состаришься, — выдал Cелезень очередной афоризм.
— Ну что ж, официальную часть завершили, прошу к столу, — пригласил гостей генерал Курский, переставляя чашки и бутерброды на письменный стол. — Вероника, не стой за дверями, заходи! — Вероника вошла в кабинет и скромно присела в уголке. — Господа, хряпнем фронтовые сто грамм?
— За рулем, — отказался Дубов.
— A вы, майор?
— Не-а, — покачал головой Cелезень. — Глядя на нашего Президента, я решил стать самым трезвым человеком в стране. Все, с тех пор ни капли!
— Ну, как хотите, — пожал плечами генерал Курский. — Тогда будем чаевничать.
— Удивляюсь я вам, генерал, — забасил Cелезень, прихлебывая чаек из блюдечка. — Живете в этой глуши, как, извините, тамбовский волк.
— Да я уж привык, — нехотя ответил генерал. — К тому же и Машка тут со мною…
— Но местность все же тут у вас глухая, — сказал Дубов, чтобы как-то поддержать разговор. — A Вероника — молодая девушка, ей, наверно, скучно по целым неделям никого не видеть…
— Нет, мне не скучно, — возразила Вероника. — И не такая уж здесь глухомань. A вчера я даже видела машину, она выезжала из заброшенной колхозной мастерской, а в ней сидели дядя Феля и еще двое — мужчина с женщиной. Я хотела поздороваться, а они меня даже не заметили!
— Что за дядя Федя? — поинтересовался майор Cелезень.
— Не дядя Федя, а дядя Феля, — поправил генерал. — Феликс Эдуардыч Железякин, бывший глава местного КГБ. И чего он тут потерял… A ну его к лешему, правда, Машка? A скажите, Александр Иваныч, зачем вы рветесь в эту политику? Поверьте мне, поганое это дело.
— Согласен, — отхлебнул чаю Cелезень, — но кому-то надо делать и поганые дела. A вообще я за стабильность. Но не только сохранить кресло под задом сегодня, а хотя бы и завтра тоже… A вы какого мнения, Василий Николаевич? Ау, господин сыщик! Вы что, о чем-то задумались?
— Да-да, — очнулся Дубов. — Извините, задумался о своем.
Между тем в голове сыщика теснились мысли: «Все сходится. Как там говорила Анна Сергеевна — сначала ехали ровно, потом как по колдобинам, потом опять ровно, потом снова с тряской… Ясно, ехали по Прилаптийскому шоссе, миновали „дорожные работы“, а потом по проселку к „колхозным гаражам“. Видимо, здесь раньше у них был целый комплекс, особняк отдали генералу, а все остальное осталось у чекистов, в том числе и гараж. Видать, у них там до сих пор своя „точка“. Значит, это те самые. Ну, „труп“ Анны Сергеевны, допустим, они сунули в багажник, но где же тогда третий мужчина? Ведь Анна Сергеевна утверждала, что ее убивали и насиловали Феликс, двое незнакомых мужчин и еще женщина, всего четыре человека, а Вероника видела только троих…»
* * *Когда Василий вернулся в город, было уже часов пять вечера, и он вместо сыскной конторы отправился прямо домой. Домохозяйка Софья Ивановна встретила его сообщением:
— Вам несколько раз звонил инспектор Столбовой, просил обязательно сразу же перезвонить.
— Спасибо, Софья Ивановна, так и сделаю, — кивнул Василий и, даже не переодевшись, стал названивать инспектору.
— Василий Николаич, где вы пропадаете? — набросился на него Егор Трофимович.
— A что?
— Сегодня утром приехала Чаликова и уже успела развить весьма бурную деятельность.
— В смысле?
— Наши люди внимательно следили за ней, и вот что нам известно. Сразу по прибытии она поселилась в гостинице «Кислоярочка», где для нее заранее был забронирован номер 206 на втором этаже. И тут же к ней в номер заявились соседи — некий профессор, доктор энтомологических наук Иван Петрович Oльховский из 205 номера и госпожа Антонина Степановна Гречкина из номера 207. Оба поселились в «Кислоярочке» три дня тому назад.
— Что за люди? — деловито спросил Василий.
— Очень приличная и интеллигентная публика, — ответил Столбовой. — Впрочем, как и сама Чаликова, так что не удивительно, что с ними она быстро сошлась. Но угадайте, Василий Николаевич, с кем отправилась брать интервью наша подопечная, едва устроившись в гостинице?
— Ну, трудно сказать. C президентом Яйцыным, с кинорежиссером Святославским, с банкиром Грымзиным… Знаю только, что не с майором Селезнем.
— Лучше бы с майором, — сокрушенно вздохнул инспектор. — Она отправилась прямиком к политику Гераклову.
— Ну, ничего удивительного, — заметил Дубов. — Вполне понятно, что журналистка для объективной картины хочет узнать мнение не только путчиста Разбойникова, но и его главного антагониста.
— Если бы… — протянул инспектор. — Но и это еще не все. Прямо от Гераклова она отправилась знаете к кому? К рекламному агенту Мешковскому!
— Ну и прекрасно, — рассеянно ответил Дубов. — Значит, госпожа Чаликова интересуется постановкой рекламного дела в нашей Кислоярской Pеспублике.
— Очень сомневаюсь, — возразил Столбовой. — Мне почему-то кажется, что Чаликова отправилась к господину Мешковскому не потому что он специалист по рекламе, а потому что активист КАСРа.
— A что это такое? Кислоярская Ассоциация Социалистов-Революционеров?
— Не совсем. КАСР — это Кислоярская Ассоциация сексуального равноправия. Представляете, что он ей наплетет?! A если Мешковского еще и подпоить, то он вообще вывалит на бедную журналистку все местные сплетни, и у нее возникнет впечатление, что Кислоярск — это один сплошной притон развратников и извращенцев, включая самые высшие круги.
— Ну, не будем драматизировать, — успокаивающе произнес Василий. — Я проверю ее контакты. Вы не в курсе, где она сейчас?
— По последним данным, объект Ч. уже покинул квартиру Мешковского на Родниковой улице 53/55 и движется в сторону отеля. Сейчас госпожа Чаликова, скорее всего, у себя в номере.
— Ну вот и прекрасно. Когда у нее интервью с Разбойниковым?
— Завтра в полдень.
— Тогда сегодня я встречусь с Геракловым, а завтра утром — с Мешковским. Постараюсь прощупать круг тем, интересующих госпожу Чаликову.
* * *«Должно быть, Чаликова еще в Москве изучала обстановку в Кислоярской Pеспублике, — размышлял Дубов, машинально ведя „Москвич“ в сторону Московской улицы, где проживал политик Гераклов. — И то, что она отправилась к вечному оппозиционеру раньше, чем, скажем, в Президентскую администрацию, означает, что Чаликова отнюдь не собирается писать что-то официально-парадное. И потом, вряд ли люди Разбойникова, с которыми она предположительно сотрудничает, одобрили бы подобные контакты. Или она ведет свою игру?.. Еще вопрос — в какой момент у нее возникла мысль посетить Мешковского — еще раньше или только после встречи с Геракловым? На первый взгляд — какая разница? Но и это может оказаться очень существенным…»
В личном знакомстве с Константином Филипповичем Геракловым Василий Дубов не состоял, но был о нем немало наслышан. Несколько лет назад Гераклов играл видную роль в так называемом Народном Пробуждении, а пиком его политической карьеры стало личное участие в аресте Александра Петровича Разбойникова после провала красного путча и провозглашения свободной Кислоярской Республики. Однако затем его путь политического деятеля медленно, но верно пошел под гору — у руля нового государства встали искушенные в подковерных интригах бывшие партийные секретари «второго эшелона», а имя пламенного Гераклова стало понемногу забываться. Единственное, что слышал Василий о Гераклове за последнее время (правда, от его явных и тайных недоброжелателей) — это то, что он совсем «съехал с крыши» и ударился в кришнаизм.