Долгая ночь

Вновь загудели колокола. Но это был не торжественный, не праздничный звон. Глашатаи мчались по городу, передавая повеление правительства всем, кто может держать оружие, вооружаться для защиты царицы и родины.
Ничего не знал златокузнец Мамука, старательно выполнявший многочисленные заказы вельмож и богачей. Мастерская работала день и ночь. Мамука не обратил даже внимания на то, что вдруг замолчали все колокола, а потом заговорили вновь, но уже другим голосом.
Мамука не интересовался ничем, но жизнь сама постучалась к нему. Несчастье, обрушившееся на целое государство, задело и каждого человека в нем. Вдруг в мастерскую начали приходить заказчики, те, что поручили кузнецу приготовить подарки для царицы. Они требовали обратно свое серебро, золото, драгоценные камни. Мамука пытался сослаться на установленные сроки, но никакие сроки не интересовали больше их. Они хватали свои сокровища и спешно уходили из мастерской, они убегали без оглядки.
Мамука возвращал драгоценности их владельцам и вечером вдруг обнаружил, что у него на руках не осталось ни одного заказа и что завтра с утра и ему самому, и его мастерам и ученикам нечего будет делать.
Впрочем, в этот же день примчался конный глашатай и от имени царицы потребовал, чтобы Мамука вместе со всеми своими помощниками выходил на площадь.
На площади было полно народу. Здесь впервые Мамука услышал шепот о каком-то большом несчастье, о поражении и чуть ли не уничтожении грузинского войска. В точности никто ничего не знал, но у кузнеца заныло сердце, и он поверил этому предчувствию и понял, что действительно случилась большая беда.
Прежде всего он подумал о Торели. Он хотел тотчас идти к Цаго, но послышался голос царского визиря.
Визирь стоял на возвышении. Вокруг него толпились другие сановники двора. Все были взволнованны и бледны.
Визирь сначала ходил вокруг да около – говорил о непроверенных будто бы сведениях, о предполагаемом (но еще не действительном) поражении грузинской армии и неправдоподобной многочисленности врага.
Жители Тбилиси должны быть готовы к самому худшему. Каждый, если понадобится, должен сражаться до конца, чтобы не подпустить врага к столице. Если же за маловерие и грехи бог допустит и враг подступит к самому городу, придется закрыть ворота и встать на городских стенах. Лучше умереть, чем пустить врага в родную столицу.
Надо помнить, что наша обожаемая царица еще больна и не может покинуть город. Ее здоровье, ее жизнь, ее судьба, а вместе с тем и наши жизни, и наши судьбы, настоящее и будущее Грузии зависят теперь от нас самих, от крепости нашей десницы, от нашего мужества и от нашей любви!
Площадь ликующе загудела.
– Долгих дней царице Русудан!
– Да здравствует царица, да здравствует Грузия!
– Умрем за родную столицу!
Кричали, подбрасывали шапки, потрясали кулаками и саблями.
Мамуку тоже захватила волна возбуждения. Он тоже кричал и грозил кому-то кулаком, как пьяный, бегал по площади и кричал, кричал. Толпа понесла его в дальний угол площади, где раздавали оружие. В толпе было много армян. Мамука не удивился этому. Тбилисские армяне почти ничем уж не отличались от грузин, по крайней мере в любви к столице. Но зато кузнецу не понравилось, что тбилисские персы все столпились впереди и старались получить оружие даже раньше грузин. Они хватали сабли, щиты, стрелы, луки, громко клялись в верности Грузии и еще громче проклинали врага.
Получив оружие и узнав о месте сбора войска, Мамука заторопился к Цаго.
Накануне был пир, и Ваче изрядно выпил. Голова после вчерашнего бражничанья слегка гудела. Ваче лежал на постели, а дочка, очаровательная девочка по имени Цаго, ползала по отцу, щебетала и все старалась ухватиться ручонками за усы. Лела прибирала дом, напевая песенку.
В дверь громко, нетерпеливо застучали. Лела махнула Ваче рукой, чтобы тот накрылся одеялом, а сама побежала к дверям. Но Ваче не стал накрываться, он встал и быстро надел халат. Дверь отворилась, и в дом ворвался взволнованный, запыхавшийся Гочи.
– Извини, что пришел не вовремя, но я пришел не сам, меня привели плохие вести. – Голос у него осекся. – Мы погибли, Ваче, враги уничтожили нашу армию.
– Какую армию, о чем ты говоришь?
– Позавчера у Гарниси было большое сражение, наши войска развеяны и почти полностью истреблены.
– Но этого не может быть.
– Я тоже так думал. Но уже прискакали первые очевидцы, первые беглецы с поля боя.
– А как же Торели? – неожиданно для себя выпалил Ваче и чуть не прикусил губу.
– Торели и братья Ахалцихели находились в авангарде войск и погибли первыми.
У Ваче захватило дыхание. Сколько раз он мечтал, чтобы случилось такое, чтобы Торели убрался с его пути. Но сейчас, узнав о гибели своего счастливого соперника, Ваче услышал в себе не радость, но боль и горе.
– Джелал-эд-Дин со дня на день будет здесь. Пока царица соберет новую армию, город от врага будем защищать мы – жители Тбилиси. Все вооружаются и готовятся к сражению.
Ваче сорвал со стены щит и саблю своего учителя Деметре.
– Сразу надевай кольчугу и латы, может быть, не будет времени еще раз зайти домой.
Гочи наклонился к девочке. Маленькая Цаго ухватилась обеими руками за волосы знакомого ей дяди Гочи, и лицо зодчего, измененное горем и болью, разгладилось и успокоилось. Гочи улыбнулся.
Ваче тем временем облачился в кольчугу, перепоясался мечом и опять неожиданно для себя спросил:
– Но знает ли Цаго о гибели своего мужа?
– Зайдем и узнаем.
– Если враг подходит к столице, нужно успеть вывезти семьи. Место ли на войне Леле и ребенку.
– Городские ворота закрыты наглухо. Но что-нибудь придумаем, я помогу.
Ваче поцеловался с женой, обнял девочку, и мужчины вышли.
Не сговариваясь, пошли к дому Торели. Еще издали заметили: на дворе полно народу. Слышится плач, скорбные голоса. У Ваче ноги подкосились, он попросил своего друга:
– Ты сходи, узнай, а я тебя подожду.
Гочи начал пробираться сквозь толпу к дверям дома, а Ваче присел на камень около широких, теперь раскрытых ворот.
Все, кто собрался здесь, пришли, по обычаю, выразить соболезнование семье погибшего человека. Они стояли кружками, переговариваясь между собой, и Ваче был слышен их разговор.
– Пятьсот тысяч было у хорезмийского хана.
– Преувеличивают. Более сведущие люди говорят, что было не больше четырехсот.
– Хотя бы и четыреста. Разве мало? Наших было в десять раз меньше. Конечно, их осилили. Разве могло быть иначе.
Ваче прислушался к другому кружку.
– Какая женщина овдовела!
– Как она будет жить? Много ли мог оставить ей поэт? А ведь нужно растить ребенка!
– Горевать нужно о том, кто умер. Что горевать о живой? Хозяин найдется. Такая красавица не останется без присмотра и утешения. Она еще молода и лучше многих и многих незамужних. Помяните мое слово, если вскорости она снова не пойдет под венец. И, вероятно, ей будет лучше, чем за поэтом.
Лицо Ваче пылало. Сердце рвалось из груди. Неизвестно, как бы он повел себя в следующую минуту, но тут вернулся Мухасдзе.
– Знает? – только и спросил у него Ваче.
– Да. Один из беглецов, не зная, что она жена Торели, брякнул, что никто из авангарда не уцелел.
– А потом?
– Потом она упала в обморок. Потом распустила волосы и расцарапала себе все лицо.
– Очень заметно на лице? – вырвалось у Ваче. Тотчас же ему стало стыдно собственной глупости.
– Все лицо в глубоких царапинах и в крови. Плакать она не может, только кричит. – Гочи и сам едва не расплакался.
– Чем же ей помочь?
– Никто и ничем ей не поможет. Главный помощник в этом деле – время. Ты-то почему не зашел? Сказал бы какое-нибудь слово, ободрил.
– Не могу, – только и выговорил Ваче.
Если бы после Гарнисской битвы Джелал-эд-Дин со своим войском двинулся на Тбилиси, он взял бы столицу Грузии без боя. Но султан не знал, что у Грузии совсем нет больше войск и что столица не защищена. Он верил в могущество Грузии и считал взятие Тбилиси делом очень трудным даже после тщательных приготовлений.