Медный гамбит

Было так легко думать о темпларах как о зверях; они так думали друг о друге, собственно они и были ими, по своему.
Но Акашия привела его сюда, а Йохан разрешил это. — Почему? — прошептала она, неспособная изгнать потрясение, ужас и гнев из своего голоса. — Как мы можем дать темплару убежище в Квирайте?
— Бывшему темплару, Бабушка. Беженцу, — ответила Акашия непонятным тоном. — Сами темплары назначили за его голову цену, сорок золотых монет, потому что он видел, как наш порошок, зарнека, преобразуется во что-то, что он называет «Лаг».
Ее древнее сердце забилось, и дальнейшие слова Акашии она слушала в пол-уха. Лаг… старее, чем самые старые деревья, старее, чем король Хаману или его квадратный, огороженный высокими стенами город. Это односложное слово поселило ужас и печаль в сознании стража Квирайта. Кусты зарнеки росли здесь с тех самых дней, когда потоки воды текли под сенью деревьев, за которыми ухаживала Телами и ее предшественники. Когда деревьев стало больше и они отвоевали у пустыни еще немного места, зарнека тоже распространилась вслед за ними, пока ее не стало столько, что можно было поделиться с несчастным и страдающим народом Урика, который называл ее Дыханием Рала. Но Лаг, как и нежная желтая река ее снов, был забыт.
До сегодняшнего дня.
И кто же вырыл Лаг из вполне заслуженной им могилы?
Хаману?
Король-Лев имел достаточно силы и еще больше злой воли для того, чтобы вырвать темные секреты изготовления Лага из порошка, называемого дыхание Рала, но если бы он или его миньоны сделали это, мало вероятно, чтобы они дали яду знаменитое в Урике имя.
— Бабушка? Бабушка? — Акашия быстро встала на колени, ее раздуваемые ветром волосы упали на землю за ее спиной. — Простите, Бабушка. Мне показалось, что он говорит правду; по меньшей мере он верит, что говорит правду. Я подумала — я подумала, что вы должны услышать и увидеть его. Это моя ошибка. Руари никогда не верил ему, даже на секунду.
Она мягко положила свои старые, шишковатые руки на голову молодой женщины. Конечно Руари не верит незнакомцу. Руари вообще не может глядеть на человека-мужчину и не думать о своем отце, а когда этот человек-мужчина к тому же темплар, ненависть удваивается. Не имеет значения, что Павек слишком молод, чтобы быть тем самым одетым в желтое червем, который изнасиловал эльфийку, мать Руари, и бросил ее умирать в кучу мусора за стенами Урика.
Тот мужчина давно мертв. Род Газала поддержал ее, пока она носила своего несчастного ребенка, и они же отомстили за нее. Для Газала и вообще для всего племени Бегунов Луны дело закончено и забыто. Но для Руари ненависть началась в тот момент, когда он родился, и она вплелась его тело, не тело эльфа, но и не тело человека. И она не закончится, пока Руари не примирится сам с собой — а этого Телами не ожидала увидеть, проживи она вдвое больше.
Там, где дела касаются человека-мужчины или темпларов, мнение юного Руари надо слушать последним. Она мягко коснулась своими скрюченными пальцами лица Каши, поднимая голову девушки.
— Ты не сделала никакой ошибки. Пока. Пускай незнакомец сам скажет за себя.
Акашия встала и сделала шаг назад.
— Темплар из Урика, встань передо мной! — Она решительно и твердо ударила по земле своим посохом, но пока не воззвала к стражу Квирайта для заклинания и не освободила энергию мыслеходца.
— Мое имя Павек, — сказал он, делая первый шаг по своему собственному желанию. — Я был темпларом, регулятором, но сейчас уже нет. И я больше не житель Урика. Я просто Павек, если у вас здесь нет другого Павека; иначе вы можете называть меня как вам захочется. Я — мертвый человек, с того мгновения, когда я увидел, как раб делает черный яд из золотого вина и вашего желтого порошка. Вам нечего бояться меня, Телами, друид Квирайта…
— На твои вонючие колени, темплар.
Руари взмахнул своей палкой, целясь в голову чужака, но даже при всей силе и скорости юности он не был ни достаточно быстр, ни достачно силен, чтобы закончить удар. На этот раз Телами призвала стража, и с его помощью сделала три шага, отделявших ее от полуэльфа, за один удар сердца. Ее посох, вырезанный из живой ветви самого старого дерева в роще, принял на себя ярость Руари. Его тело затряслось, когда отдача от удара прошла через его руки, а загорелая, цвета меди кожа стала мертво-бледной.
— Достаточно, — приказала она, скорее через Путь, чем словами. — Достаточно. Расплата была сделана тогда, когда Бегуны Луны оставили тебя здесь. Дети почитают родителей, и страдают, когда родители их не любят; но ты больше не ребенок.
— Он темплар, — продолжал настаивать Руари, его голос почти не отличался от шепота. — Я знаю на что похож этот народ.
— Точно так же, как эльфы и люди знают, на кого похож ты? — с состраданием ответила она, и это сострадание стерло ярость с его лица.
Плечи Руари обвисли, подбородок уткнулся в грудь, он отступил назад, едва не упав. — Прошу прощения, Бабушка. — Он наклонил голову, но так, чтобы не встретиться с ней глазами, потом извинился еще раз и отступил в самый дальний конец площади.
Она знала, что ей придется сделать, если Руари не сумеет справиться со своим гневом и не перестанет быть частью общины; она надеялась, что этого не произойдет. Потом она отбросила все свои надежды в сторону и внимательно посмотрела на Просто-Павека через свою вуаль. — Расскажи мне побольше. Расскажи мне о рабе.
Павек мигнул, его губы напряглись, но потом он ответил, — Раб-халфлинг, —
— Раб-халфлинг? — недоверчиво прервала она его. — Только полный дурак может взять в рабы халфлинга. Их ум иссякает в неволе. Только дурак может сказать, что он видел, как раб-халфлинг делал яд.
— Я видел то, что я видел: раб-халфлинг производил Лаг. У него были черные щеки, с татуировкой. Любой Урикит сразу узнал бы по этой татуировке, что он принадлежит Дому…
Тряхнув своим посохом и выбросив энергию Пути, она заставила темплара замолчать, пригвоздила его к месту. Гнев вырвал из глубин памяти его воспоминания и вывел их на поверхность, теперь она могла разобраться в них и проверить правдивость слов темплара. Очень быстро она узнала то, что хотела узнать. Зар-нека было словом из языка халфлингов, оставшимся с той эпохи, когда они и люди управляли зеленым, еще мокрым Атхасом. Когда Атхас высох, халфлинги высохли и все позабыли. Но и слово Лаг было словом халфлингов. Что бы там халфлинг не делал, он не был рабом, и было совершенно ясно, что он каким-то образом восстановил знание халфлингов, и не только о зарнеке и Лаге. Все остальное — имя его формального владельца, степень вовлечения Короля-Льва во весь этот ужас — пока должно оставаться в темных глубинах рассудка темплара.
Там знание будет в безопасности. Темплары делают то, что не могут сделать халфлинги: они скрывают правду своей жизни даже от самих себя. Только так они в состоянии выжить.
Но Просто-Павек был несовершенный темплар. За его голову была назначена очень высокая цена, а озабоченный взгляд на его лице ясно говорил, что теперь все его мысли и все его мускулы снова его собственные. Пожалуй его ленивая уверенность в себе тоже идет из того же источника.
— Я пришел поторговаться с тобой, друид. Знание за защиту. Пока я носил желтое, я мог свободно гулять по королевским архивам. Я прочитал множество свитков по теории и практике магии, которые никто не видел в течении многих поколений. Я сохранил их в своей памяти. Тамошние ученые издевались надо мной, потому что из-за моего маленького ранга я никогда не мог даже надеяться использовать выученные заклинания. Но я все равно выучил их, и я могу поделиться ими с тобой, за мою цену. — Он бросил взгляд на деревья и ее посох. — Я уверен, что у тебя досточно высокий ранг, и ты сможешь использовать их.
Она дала предложению повисеть между ними. Было мало сомнений, что большинство этих давно-скрытых свитков написала она сама, очень давно. Когда-то и она была гордым ученым, и много заплатила за свою гордость. Драгоценное знание Павека не искушало ее. Он переиграл сам себя, и это идеально подходило для ее целей. Он будет передавать свое знание старых заклинаний, а она тем временем решит, что ей делать с этой появившейся на свет после тысячелетнего забвения алхимией халфлингов.