По исчезающим следам (СИ)

Я подняла голову, вокруг плафона под потолком летала жирная муха, единственное живое существо в помещении.
– Пошел отсюда, да! – закричал тяжело дышащий Муса, – Сам полиц позову!
Не кладовка, а закуток два на два метра, тут и кошку не спрячешь не то, что человека или змею. Да и не удержала бы ее хлипкая деревянная дверь с рисунком, похоже, нанесенным выжигательным прибором в детской руке.
Не думаю, что явидь остановила бы и другая, стоящая напротив меж двух декоративных столбов, с крепким механическим замком, створками из нержавеющей стали и ледяным нутром. Дальше по коридору, рядом с дверью черного хода, начиналась лестница вниз, ведущая в подвал к овощам и вину.
– Вызывай, – прошептала я, разворачиваясь к запанному выходу.
Приоткрытая дверь, за которой слышался шум проезжающих машин, а из-за косяка чуть выглядывала ручка в белой обмотке. Словно снаружи к стене прислонили велосипед. Или мопед. Я толкнула дверь, выходя на соседнюю улицу. В тени невысокого куста стоял грязно-белый потрепанный скутер. У нас пацаны летом на таких же громких и обшарпанных, по стежке гоняли, пока кто-нибудь вроде старика не рявкнет и не урезонит их на несколько часов.
Ахмед прижимист и вряд ли за ночь успел обзавестись новым транспортом для разносчика. Да еще точной копией старого.
– Вызывай, – повторила я, дотрагиваясь до ручки переключения скоростей, на колесах засохла рыжая грязь, Муса шумно дышал за спиной. – Пусть Пашка ушла сама, а ты не видел, не слышал, шашлык кушал. А парень, что развозил пиццу? Немного ли пропаж для одной забегаловки? У меня для тебя новость, он – несовершеннолетний. Разницу чувствуешь? – я посмотрела на мужчину. – Сядем, чай офицерам нальем, расскажешь, куда делся ваш посыльный, и откуда здесь мопед, который он не успел вернуть, потому что не вернулся сам, – я достала сотовый. – Милицию?
Чистый блеф, вряд ли у Мартына в этом мире были якоря в виде документов. Вчерашний воспитанник filii de terra еще не числился ни в одном из бесконечных человеческих реестров. И все же я не врала, парню было семнадцать, а стоящий рядом мужчина не был нечистью, чтобы услышать в голосе недосказанность.
– Эй, ну зачем так, – он взмахнул пухлой рукой. – Давай Ахмед придет все скажет, все что хочешь, да! Доволен будешь. Муса не знает где малой, мамой клянусь, не знает, – мужчина понизил голос. – Позвонить заказ, Ахмед отправить малой с коробкой к клиент. Малой ушел, вай, хороший какой, не вор, вернул мотор, Ахмед доволен.
– Сам вернул?
– Муса не видеть кто.
– Куда вы его отправили? – спросила я, – Кто клиент?
– Если сказать – ты уходить?
– Уходить. Говори.
Мужчина поманил меня пальцем за собой к барной стойке. Кроме меню, на отделанной цветными стеклышками столешнице, лежала еще толстая, похожая на гроссбух книга. Муса раскрыл раздутый от исписанных синей пастой страниц журнал и ткнул пальцем в строчку.
«Пицца с колбасой, большая, ул. 2-я Очаковская, д. 23»
И все, ни номера квартиры, ни фамилии клиента.
Почерк у Ахмеда оказался по-детски округлым, но вполне читаемым.
По городку курсировало с десяток автобусов, и три маршрутных такси управляемых судя по выговору земляками Мусы. Один из них, разбрасывая камни из-под колес, лихо довез меня до северной окраины, и на ходу захлопнув дверь, скрылся за поворотом.
Первой Очаковской улицы на карте не было, как и третьей, четвертой, пятой и всех последующих. Но вторая змеиным хвостом обвивала Остов на севере, изгибаясь и петляя меж редких домами и песочными ямами. Жилье здесь не пользовалось популярностью, и выглядело так, словно было готово развалиться если не в этот год, то в следующий. Не заброшенные халупы, а скорее лачуги маргиналов. Алкоголиков, нищих, опустившихся и ничего не желающие делать и знать людей. Подлатают, чтобы не рассыпалось, и живут дальше, а если что-то отвалиться, значит, такова судьба. Красить постройки никому в голову не приходило, как и поднимать повалившиеся заборы.
Я двинулась вдоль грунтовой с остатками асфальта дороги, где-то на противоположном конце улицы забрехал пес. С каждым шагом, следов запустения становилось все больше и больше. Кусты, деревья, лебеда, проросшая прямо сквозь ступени крыльца, птичий помёт на крышах, серое осиное гнездо перед выбитым окном. И нарастающая почти неслышная вибрация, от которой хочется убежать.
Не думаю, что здесь живут люди, заказывающие пиццу. Не думаю, что тут, вообще, живут, в отличие от начала улицы, где на веревках сушилось видавшее виды белье. Все, кто пытался либо в психушке, либо привыкают к долгим прогулкам по безвременью.
По тому, как натянулось что-то внутри, я поняла, что встала на стёжку. Дорогу в нашу тили-мили-тряндию. Улица закончилась тупиком, в котором стоял дом, его стены еще хранили воспоминания о светло-голубой краске, на торце чернел едва заметный номер «23».
Все бы ничего, да только об этой стежке нет ни единого упоминания, ни в книгах, не на официальном сайте восточных пределов. Она также не входила в число тех трех, что располагались в непосредственной близости от Остова.
Вопрос, что сделал Мартын, когда понял, куда именно надо доставить пиццу? Ответ прост – доставил. Даже мы в Юково бывало заказывали еду на дом, правда, всегда старались встретить посыльных перед переходом.
Я подошла к чудом державшейся вертикально части забора. Вдоль косых, расщепленных досок, шла засыпанная песком сточная канава. Влажно поблескивающая густая рыжая грязь, по цвету очень напоминала ту, что осталась на шинах мотороллера. Я присмотрелась к рифленым следам, тут стояло что-то на двух колесах. Мопед или мотоцикл, а вот для велосипеда следы слишком широкие.
Чем ближе к дому, тем тише становились звуки. Стих ветер, замолкла и без того редкая перекличка птиц, даже собственные шаги потеряли силу, став совершенно бесшумными. Я миновала заросли лебеды и крапивы, гигантский зонтик прошлогоднего борщевика, проросшего прямо сквозь дырявую стену. Он едва заметно качнулся в мою сторону. Не запертая, а только прикрытая дверь, рассохшиеся доски и хорошо смазанные петли.
– Эй, – позвала я вдруг севшим голосом, и звук затерялся в неестественной тишине стёжки.
Я сделала первый шаг внутрь. Пол тщательно очищен от мусора, как и дом. Ни мебели, ни людей. Ничего. На обоях в прихожей широкий темный прямоугольник, вероятно, здесь висело зеркало, или постер с молодежным певцом или лунный календарь огородника. На потолке пучки скомканных проводов, облетевшая краска. Голо, пусто, тоскливо. Сюда не забредают бомжи или подростки, ни следов кострищ, ни грязного матраса в углу, ни пластиковых стаканчиков и использованных презервативов. Даже пыли нет.
Широкий коридор пересекал дом насквозь. Не заглядывая в комнаты, я подошла ко второй двери, вырубленной в стене гораздо позднее. Это видно по грубым сколам досок, отсутствию наличников и даже ручек на полотне. Не дверь, а шатающаяся деревянная сворка. Туда-сюда. Без скрипа. В тишине.
Стоило выйти на задний двор, как узел в животе свернулся еще туже. Огорода как такового не было, все та же лебеда, да крапива, вставшая по обе стороны дома сплошной стеной. Не было видно ни заборов, ни соседских участков, да вряд ли они существовали здесь на грани перехода.
Дом словно стоял на пригорке, широкая тропинка, тянувшаяся через весь участок, медленно спускалась с его склона. Дорожка, покрытая тем же осыпающимся из-под ботинок рыжим песком. Ног коснулся туман. Сперва редкий, от которого мир становился пыльным. Потом, плотнее, непроницаемо матовый, окружающий со всех сторон и оставляющий тебя один на один с дорогой.
Этот переход был привычным в своей жесткости. Без ласковых уговоров и предложений прогуляться под гигантскими листьями крапивы. Сорняки разрослись до размера пальм, жгучие побеги чуть шевелись, словно живые. Все было как обычно, паника зарождающееся в голове, удары сердца, отдающиеся грохотом в ушах, и отчаянное желание убежать. Но каждый бесконечный шаг перехода, я помнила, что бежать мне больше некуда, и поэтому ни на миг не остановилась, не свернула, не оглянулась.