Огни Новороссийска (Повести, рассказы, очерки)

Поехали через брошенный совхоз, где жалобно мычали давно не пившие коровы, навстречу ближайшей колонне. Она оказалась отходившей дивизией, только что вышедшей из боя, а рядом с ней, за километр, в том же направлении стройными рядами, как на параде, на трехосных пятитонках двигались немцы. В их колонне на прицепе у гусеничных тракторов катили шестидюймовые орудия на резиновом ходу. Ехали «хорьхи», «татры», «оппели» и «мерседесы» с офицерами.
Путь на Бершадские леса, откуда мы отправились в части, был отрезан. Командир дивизии высказал Березовцу свои соображения, как нам следует проехать.
— Сплошной линии фронта нет, и немцы могут оказаться на любой дороге, — сказал он. — Повсюду шляются мотоциклисты — наводят панику. Если напоритесь на них, не задавайте драла, а открывайте огонь и продолжайте путь.
Мы объехали дивизию и помчались, обгоняя беженцев, согнувшихся под тяжестью котомок и непосильного горя. Ребятишки на повозках, набитых домашним скарбом, с кошками и щенками на руках, любовались цветами. Цветы повсюду. Милые глупышки не знали, что цветы эти рождены войной, что это бурьян, десятилетиями уничтожавшийся трудолюбивыми руками колхозников. Бурьян разрастался на земле, которую занимают оккупанты.
Немилосердно палило солнце, скрипели немазаные колеса арб. Толстый слой пыли покрывал восковые колосья пшеницы. Вода из колодцев давно вычерпана до дна. Выпиты все лужи. Сотни тысяч людей, бросив все свое богатство, уходят от фашистов.
Я разговаривал с колхозниками села Раевка. До единого человека они ушли на восток, а перед уходом засыпали колодцы навозом, срубили фруктовые деревья, облили керосином хаты и подожгли. Не слезы, а ненависть сверкала в их глазах, когда они обрекали на огонь свои обжитые гнезда.
— Чтобы ничего не досталось катюге, — сказал восьмидесятилетний старик Онуфрий Барабаш. Три сына, два зятя и одиннадцать внуков его служат в Красной Армии. Такой старик горло перервет фашисту за Советскую власть. Я разговаривал с сотнями людей и не встречал такой семьи, у которой кто-нибудь не служит в Красной Армии.
Старик попросил:
— Покажи мне, сынок, такую дорогу, где бы не было немцев.
Плетутся усталые кони, вьется на дорогах пыль, взбитая десятками тысяч ног. И вдруг с чистого безоблачного неба раздается нарастающий рев. Замирают сердца девушек, ребятишки с широко раскрытыми от ужаса глазами цепляются за материнские подолы. Люди бегут в сторону от дороги, плотно прижимаются к траве, а над повозками уже летят десятки черных птиц и долбят и долбят железными клювами землю. Брызжет кровь, слышатся крики, плач перепуганных ребятишек.
Я видел убитую женщину с двумя детьми. В повозку, на которой она ехала, фашистский летчик попал снарядом. Мертвая мать прижимала мертвых детей, словно не желая отдавать их смерти. На золотистых детских головках трогательно сияли лиловые венки из бессмертников. В пыли, орошенной невинной кровью, валялись документы и два письма, бережно завернутых в носовой платок. Красноармеец Мирон Цыганков писал своей жене и детям о том, как он со своими товарищами уничтожает фашистов на Западном фронте. Он еще не знал, как погибла его семья, как подло кровожадный враг лишил его всех радостей. Наверное, узнав об этом, Цыганков станет еще злее, еще беспощаднее бить фашистов. Я подобрал письмо с номером полевой почты, чтобы написать Цыганкову.
Зенитчики сбили «юнкерс». Летчик спрыгнул на парашюте и спустился невдалеке от дороги, которую забросал бомбами. Мы помчались туда и увидели картину преступления и наказания: обгорелые повозки, убитых детей и летчика, разорванного в клочья. Его уничтожили женщины — мирные колхозницы, никогда не проливавшие человеческой крови, всю жизнь садившие капусту и помидоры.
— Так ему и надо! — пролепетала девочка с куклой на руках.
— Так ему и надо Ироду! — сказала дряхлая старуха — мать целого поколения крестьян.
Мы проскочили мост через реку, который вот-вот должны были взорвать. Чертыхаясь, саперы пропустили нашу машину и подожгли бикфордов шнур. Теплая, удушливая волна догнала нас, едва не опрокинула полуторку. В довершение всего хлынул почти тропический ливень, враз заливший все бомбовые воронки. Казалось, небо оплакивало землю, отданную врагу.
Мокрые до костей, с трудом отыскали у Голованивська штаб армии. Его недавно бомбили, и с десяток бомб разорвались у палаток редакции. Осколки прорвали в брезенте несколько дыр, сквозь которые внутрь палаток лились целые потоки воды.
Я пошел в политотдел армии и там узнал, что атака 78-го полка на Гайсин на сутки приостановила движение 17-й немецкой армии. Если бы об этом узнал Куранов!
Гитлер рассчитывал на молниеносность, надеялся разгромить Красную Армию до подхода наших резервов. А теперь каждый день задержки срывал его планы.
Почти одновременно с нами вернулся в редакцию фотокорреспондент Виктор Токарев, ездивший в Одессу за клише. По дороге на колонну автомашин, с которой возвращался Токарев, напала дюжина немецких танков.
Токарев едва спасся, но кучу клише, весом свыше пуда, не бросил и притащил с собой. Нападение танков произошло в каких-нибудь десяти километрах от нынешнего расположения штаба.
11-я и 17-я армии противника развивали наступление на Умань и Вознесенск, 1-я танковая группа врага, повернув из района Киева, угрожала обходом войскам Южного фронта.
Ночью штаб армии поспешно снялся из Голованивська и взял направление на Первомайск. На рассвете наши машины въехали в пылающий город. Повсюду груды тлеющего мусора. У дымящихся останков сожженного дома, освещенный синими головешками, над шестью изуродованными трупами сидел взлохмаченный человек.
— Вот моя семья… мой отец… мои дети, а вы сукины сыны — армия, драпаете! — Человек махал кулаком вслед отходившим машинам.
Саперный капитан попытался увести его от трупов, сказал, что ему надо уходить на восток. Человек замахнулся на капитана кулаком, брызгая слюной, закричал:
— Никуда я отсюда не пойду… Дождусь первого фашиста и перерву ему глотку! — Человеку казалось, что с гибелью его города погибал весь Советский Союз.
Остановившаяся колонна грузовиков вновь тронулась.
— Нет, вы постойте, кто ответит за все это зло? — истошно крикнул человек.
— Ответит Гитлер, — буркнул красноармеец с забинтованной головой. Что можно было добавить еще к его словам?
А высоко в небе поют жаворонки, им хоть бы что.
Опоясанный рекой, некогда веселый и уютный город умирал. Тропинки, вытоптанные целыми поколениями, присыпаны сухой золой. Ковры шпориша — густой и мягкой травы, покрывающей дворики, на которой любили играть дети, — выгорели от огня; свернулись ветви дикого винограда; пожухли фруктовые деревья; увяли в сквере цветы. Добрая половина жителей бежала из города с узлами за плечами, с детьми на руках.
В безликой толпе, шагающей на восток, запомнилась молодая женщина. Она покорно толкала тачку на огромных колесах. На тачке, накрытые одеялом, сидели мальчик и девочка — близнецы лет четырех. Между ними мирно сидели собака и кошка.
Из Первомайска все машины нашей редакции вместе с колонной второго эшелона штаба армии направились в село Рябоконевку. И хотя была ночь, ехали быстро. Путь освещали парашютные ракеты, сбрасываемые немцами с самолетов. После вспышки каждой ракеты ждали падения бомб. Наборщики опасались рассыпать связанные гранки набора. Несмотря на трудности отступления, газета продолжала выходить ежедневно.
В Рябоконевке остановились под густыми вербами, на лугу, покрытом сочной зеленой травой. Принялись рубить ветви и прикрывать машины, маскируя их от самолетов. Последнее время на дорогах движутся фантастические сады. Каждая машина, словно на троицу, утыкана ветвями, а некоторые везут на себе деревья. Пустая затея, вроде разрисовки заводов и домов коричневой и серой краской. Все равно из самолета видны и заводы с их трубами, которые никуда не денешь, и дома города, и дороги, по которым движутся машины, хоть и утыканные ветвями.