Жаркий поцелуй

Легким, как перышко, поцелуем он коснулся ее кожи в том месте, где щека чувствовала его дыхание.
— Открыть центральное… что? — ласково спросил он.
— Ну… понимаешь…
Если б только удалось восстановить дыхание, подумала Скотти. И если бы он вел честную игру.
— Понимаешь, — с усилием повторила она, — если бы мы все собрались и организовали какое-то… место, куда люди могли бы с удовольствием приходить, мы бы… — Скотти взглянула ему в глаза и снова потеряла мысль.
— Вот что, Скотти, — вкрадчиво прошептал он, — ты должна мне сказать, насколько важны для тебя твои списки.
Он снова поцеловал ее, теперь уже в мочку уха — поцелуй-обещание, ласковый шепот, теплое дыхание…
— Согласен, списки помогают организоваться, и все-таки — разве они так же важны, как твой взгляд? Когда ты смотришь мне в глаза?
Ничто, ничто на свете не может быть важнее, чем смотреть в его глаза… Скотти прекрасно это знала. Только почему-то не могла сказать.
Кэл продолжал настаивать: его следующий поцелуй был уже настоящим, страстным и требовательным. Он знал, как убедить ее в своей правоте. И как она отчаянно желала быть убежденной…
Его пальцы быстро освободили волосы Скотти от аккуратных шпилек; его голос внезапно стал хриплым:
— Скотти, счастье мое, тебе придется расстаться с дурной привычкой ходить в одежде. Особенно когда я прихожу и при виде тебя начинаю раздеваться немедленно…
Ее лицо наконец озарила робкая улыбка. Однако целоваться с Кэлом — дело серьезное. И сам он вдруг стал серьезным. Он отчаянно желал, чтобы она была с ним, чтобы «ты и я» превратилось в «мы». Его губы настойчиво искали ее, руки — пуговицы и молнии на ее одежде. Он вынул одну ее руку из рукава, она сама высвободила вторую. Бумаги разлетелись по полу. Да, да, она хотела, чтобы он вырвал ее из плена собственных убеждений и страхов.
Может быть, то хорошее и восхитительное, что происходит между ними, не кончится? Может быть, они вдвоем сумеют сделать так, чтобы оно продолжалось всегда?
Когда Кэл отодвинулся, Скотти была уже почти раздета. Он встал с дивана, чтобы быстро скинуть «боксеры», потом вернулся к ней. Наконец он решительно перегнулся через нее, потянулся к столику, на котором лежал пресловутый пакетик, мимоходом поцеловав ее в губы.
Скотти казалось, она слышит низкое гудение невидимой струны, которая начала вибрировать внутри ее. Ее непреодолимо затягивало ожидание, нет, предвкушение. В голове не осталось ни единой мысли, время остановилось. Не в силах пошевелиться, она завороженно наблюдала, как он открывал пакетик. Вид его больших сильных рук на его собственной плоти лишил ее дара речи. Длинные загорелые пальцы ловко разворачивали вторую, защитную, «кожу» поверх природного бархата, напряженного, твердого, многообещающего.
— Я не позволю тебе перечеркнуть все, что было между нами, Скотти. Я теперь сплю вместе с тобой сегодня, завтра, послезавтра, каждую ночь. Я уйду, только если ты скажешь «нет».
Закончив, Кэл снова придвинулся к ней. Его поцелуи обжигали губы, он уверенно взял ее лицо в ладони:
— Ты говоришь мне «нет», Скотти?
Она покачала головой.
— Я так и думал. Не можешь же ты предпочесть свои списки, свою работу, «Приют у Мод»… мне. Даже «Приют у Мод», Скотти, какой бы он ни был замечательный, как бы нам обоим здесь ни нравилось, да? Я не прав? Ты говоришь мне «нет»?
Она была настолько поглощена им, что едва сумела еще раз покачать головой. Он же продолжал, не давая ей опомниться. Взяв ее руку, он приложил ее к своей груди.
— Потрогай меня, Скотти. Я здесь. Я настоящий.
Коснувшись жестких завитков черных волос, которые окружали его соски и темной дорожкой спускались вниз, к твердому мужскому началу, ее пальцы сами собой потянулись ниже. Загорелая, почти шоколадная, кожа! И неудивительно, если столько времени работать под палящим солнцем! Кожа придавала облику Кала неповторимую мужественность, которая как магнитом влекла к нему Скотти, Он был настоящим чудом. Чудо хотело принадлежать ей.
— Ты не скажешь «нет», Скотти. Даже если ты и вбила себе в голову чушь насчет Мод и того, как она выгнала Растона и как ты, может быть, когда-нибудь сделаешь нечто подобное. Так вот, ничего подобного случиться не может. Никто и ничто не может выставить меня отсюда, включая тебя, моя милая. Я говорил тебе, что собираюсь остаться здесь до конца света? Так и будет.
Рука Скотти сама собой медленно провела по густой темной дорожке вниз, к средоточию соблазна. Но Кэл остановил ее как раз в том месте, где черный шелк под ее ладонью сменился черным войлоком. Он сильно сжал ее пальцы, заставив их замереть в дюйме от их очевидной цели, не дав им ощутить надежно скрытую под тонкой оболочкой твердую плоть.
— Не сейчас, мое счастье. Мы можем подождать. Я хочу, чтобы ты меня выслушала. Вот что я хочу сказать тебе: ты — не Мод. Ты совсем другая. Она была одиночкой, а ты — нет! Да что мне тебе объяснять, ты сама прекрасно знаешь, как хорошо ладишь с людьми. Ты полна любви. Посмотри, сколько тебе удалось сделать для Джейсона Кейхилла, и все при том, что я тут тебе все уши прожужжал, что он такой же, как вся его семейка. Ты всех и все принимаешь близко к сердцу, даже слишком, и ты никогда меня не прогонишь.
Скотти уже была готова согласиться с чем угодно. И дело было не только в его убедительных аргументах, но и в его искусных поцелуях, в его умелых руках — в искушении его сексуальностью.
Взгляд его голубых глаз был таким же повелительным и твердым, как и рука, удерживающая сейчас ее руку. Они оба знали, что их готова поглотить совсем другая реальность, где нет места мыслям и объяснениям, где есть только неизбежный поиск, стремление к высшей цели двоих: к изнеможению, к успокоению и счастью в объятиях друг друга.
Свое последнее признание он произнес медленно, едва слышно, все так же глядя ей прямо в глаза:
— Я знаю, что ты меня любишь — так же как я люблю тебя, — и знаю, что ты не хочешь пока этого говорить. Я готов сказать слова любви за нас двоих. Я люблю тебя и всегда буду любить. Это то, что не может измениться. Я здесь, и ты здесь, и все.
Слезы подступили к глазам Скотти.
Она ощущала всю тяжесть своих комплексов, которые не давали ей быть такой, какой она хотела, связывали по рукам и ногам запоздалыми сожалениями.
Но даже сейчас она не могла сказать, казалось бы, таких простых слов, любви.
Кэл нежно провел большим пальцем по ее щеке.
— Ничего страшного. Не нужно пока ничего говорить, если не получается. Но ведь я сказал правду? Ты меня любишь? Да?
Пытаясь судорожно проглотить сдавивший горло комок и изо всех сил моргая, чтобы прогнать слезы, Скотти смогла наконец кивнуть. Не отрываясь, она продолжала смотреть в голубые глаза Кэла.
Да что же с ней такое, Господи?!
Кэл, надо отдать ему должное, оставался внимательным и понимающим, как всегда. Он, кажется, даже вздохнул с облегчением. Он был доволен! Скотти мельком успела заметить нежность в его взгляде, когда он наклонился и припал к ее губам, требовательно раскрывая их своими. Он больше не удерживал ее руки. Напротив, он прижал ее ладонь своей, направляя ее в жесткую густую поросль.
— Прикоснись ко мне, Скотти. Делай что хочешь. Сейчас твоя очередь.
Скотти почувствовала возбуждение.
— Кэл, а можно… снять презерватив?
— Я думал, мы договорились, что не будем больше рисковать, пока у тебя не начнется следующий цикл и ты не станешь принимать таблетки. Тогда просто был первый раз.
— И сейчас первый раз. Ты в первый раз сказал, что… любишь меня. И я… я тоже говорю. Первый раз. В смысле, вообще первый раз кому-либо.
Кэл замер, глядя на нее сверху вниз.
— Ты говоришь?..
— Да, говорю. Потому что да. В смысле, да, люблю. Люблю, Кэл, люблю, люблю!
Кэл сжал ее в объятиях. А потом настала его очередь излить на нее потоки нежности и любви. Его опытные руки снимали напряжение в самых нежных, самых укромных, самых истомленных ожиданием уголках ее тела, которые еще никому не удавалось отыскать. А потом, уже почти засыпая, она прошептала ему «спасибо за миллион роз». А когда она окончательно уснула, оставалось верить, что любовь никогда да не кончится. Что все будет хорошо.