Алекс

— Вы ведь не из-за этого не стали звонить в полицию, так? Не потому, что испугались обвинения в сообщничестве. А потому что вы, и вы тоже, считали, что эта девушка виновата в исчезновении вашего сына. Вы ничего не стали предпринимать, потому что были уверены — именно такого наказания она и заслуживает? Так?
Камиль перевел дыхание. До чего же он устал…
— Я очень надеюсь, что мы найдем ее живой, мадам Брюно, — сказал он после паузы. — Не только ради ее блага, но и ради вашего. Поскольку в противном случае я буду вынужден арестовать вас за пособничество в убийстве, жестоком обращении и пытках. И за многое другое.
Покидая кабинет, Камиль почти физически ощущал, как время непоправимо уходит с каждой секундой.
И что мы имеем? — задал он себе риторический вопрос.
Ничего, в том-то и дело.
Это сводило его с ума.
  
21
 
Самой кровожадной оказалась не черная крыса с рыжими подпалинами, а другая — здоровенная серая. В прямом смысле — ей нравился запах и вкус крови. Она передралась со всеми остальными за право быть первой. Она была самой свирепой, самой наглой.
Для Алекс последние несколько часов стали не чем иным, как непрерывным сражением за свою жизнь — каждую минуту, каждую секунду. Ей пришлось убить двух врагов, чтобы привести в бешенство остальных. Разозлить их, распалить. Заставить с собой считаться.
Первую крысу она пронзила насквозь длинной острой щепкой — своим единственным оружием, и, чтобы добить ее, придавила босой ногой и держала до тех пор, пока крыса не издохла. Крыса дергалась как безумная и дико верещала, пытаясь извернуться и укусить Алекс. Та визжала еще громче своей жертвы. Крыса билась в судорогах, словно огромная мохнатая рыба. Остальные твари, страшно возбужденные, наблюдали за поединком. Когда крыса наконец испустила дух, они, видимо впечатленные, притихли. Ее последние мгновения были ужасны — она уже не могла двигаться, лишь вздрагивала, истекая кровью, и хрипела. Ее глаза вылезали из орбит, ноздри дрожали, вздернутая верхняя губа обнажала передние зубы, все еще готовые укусить. Наконец, увидев, что крыса мертва, Алекс выпихнула ее из клетки.
Это было объявлением войны, и остальная крысиная стая прекрасно это поняла.
Что до второй крысы, то Алекс пришлось выжидать, пока та подойдет достаточно близко, привлеченная запахом крови. Она принюхивалась, ее усы лихорадочно трепетали, она была явно возбуждена, однако вместе с тем проявляла некоторое опасение и держалась настороже. Алекс терпеливо ждала, даже мысленно подзывала ее: ну, давай, давай же, тварь, иди сюда, иди к мамочке… Наконец, когда крыса оказалась на расстоянии вытянутой руки, Алекс схватила ее сквозь щель и в то же мгновение вонзила щепку ей в шею. Крыса судорожно изогнулась, пытаясь вырваться, но Алекс одним рывком наполовину втащила ее в клетку. Это резкое движение сломало крысе хребет. Она не переставая визжала целый час, прежде чем умереть. Все это время щепка оставалась в ее теле.
Теперь у Алекс не осталось оружия, но уцелевшие крысы об этом не знали и не решались приблизиться.
Она придумала для них съедобную приманку.
Она смешала кровь, струившуюся по ее руке, с остатками воды, высунула руку в щель и смочила этой смесью веревку, которая удерживала клетку. Воды не хватило, и дальше она принялась смачивать веревку одной только кровью. Крысам это явно нравилось. Когда кровь свернулась и перестала течь, Алекс отломила от края доски другую щепку, поменьше первой, — такой она не смогла бы убить ни одну крысу, особенно крупную, но, по крайней мере, эта щепка годилась на то, чтобы проколоть себе вену на руке или ноге — а только это сейчас и требовалось. Иногда боль была такой сильной, что Алекс уже не различала границы между реальным и воображаемым. Она не знала точно, сколько потеряла крови, но перед глазами у нее все плыло. Конечно, сказывались и усталость, и истощение…
Снова расцарапав слегка подсохшую ранку, она просунула руку в щель и намочила свежей кровью веревку.
Кажется, веревка уже пропиталась насквозь…
Крысы, обступив стальное кольцо с веревкой на некотором расстоянии, застыли в нерешительности, не зная, стоит ли приближаться. Тогда Алекс убрала руку, и они тут же устремились к веревке. Отталкивая друг друга, они грызли ее, наслаждаясь вкусом крови. Они буквально впали в эйфорию.
Алекс поняла, что теперь, после того как она дала им попробовать свою кровь, их уже ничто не остановит.
Они совершенно обезумели.
  
22
 
Шампиньи-сюр-Марн.
Дом из красного кирпича на берегу реки. Сюда звонил Трарье незадолго до того, как похитить свою жертву, — это был один из его последних звонков.
Женщину звали Сандрина Бонтам.
Когда Луи подъехал, она как раз закончила завтракать и собиралась уходить на работу. Ей пришлось туда позвонить, чтобы предупредить о задержке. Луи был настолько любезен, что взял трубку у нее из рук и сам поговорил с ее патроном, объяснив ему, что речь идет о «полицейском расследовании крайней важности», и пообещав, что попросит одного из своих людей доставить свидетельницу на работу, «как только это будет возможно». Ее слегка ошарашил такой неожиданный поворот событий.
Чистенькая, немного чопорная, она выглядела смущенной. На вид лет двадцати пяти — двадцати шести. Она сидела перед Камилем на краешке дивана из «Икеи», а он представлял себе ее лицо через двадцать лет, через тридцать… Это оказалось так легко, что ему даже стало грустно.
— Этот господин… Трарье, — говорила она, — сначала несколько раз звонил сюда, потом вдруг явился сам. Он меня напугал.
Но сейчас ее больше пугала полиция. Особенно этот человек, похожий на гнома, который командовал остальными. Его более молодой коллега позвонил ему, и всего через двадцать минут он был уже здесь. Быстро, ничего не скажешь… Хотя оставалось непонятным, зачем он так спешил, — судя по виду, он ее почти не слушал. Он бродил из комнаты в комнату, задавал какие-то бессвязные, случайные вопросы, затем заглянул в кухню, поднялся на второй этаж, спустился, — и все это время явно нервничал. Казалось, он нюхает воздух, словно ищейка. С самого начала он заявил: «Нельзя терять время!» — но то и дело перебивал ее. Она даже не понимала, в чем дело. Пыталась как-то собраться с мыслями, но под градом сыплющихся на нее вопросов это получалось плохо.
— Это она?
Гном протянул ей карандашный рисунок. Портрет, вроде фоторобота, — раньше она видела такие только в кино или в газетах. Она сразу же узнала Натали. Но сейчас та выглядела несколько иначе — не такой, какой она ее запомнила. На рисунке Натали была симпатичнее, чем в реальности, к тому же более стильной и, главное, вовсе не такой толстой. И более… чистой. Прическа тоже другая. Даже глаза изменились — в жизни они у нее голубые, но на черно-белом рисунке кажутся светлее, чем на самом деле. Словом, это она… и не она. Полицейские, конечно, ждали однозначного ответа, и Сандрина, после некоторых колебаний, подтвердила — да, это Натали.
Натали Гранже.
Оба полицейских переглянулись. Гном скептически произнес. «Гранже, значит…» Тот, что помоложе, взял мобильник и вышел в сад позвонить. Вернувшись, он лишь молча покачал головой, в ответ на что гном кивнул, словно говоря: «Так я и думал».
Сандрина рассказала, что Натали работала в лаборатории на улице Планэ, в Нейи-сюр-Марн, в самом центре города.
Молодой полицейский тут же отправился туда. Примерно через полчаса у гнома зазвонил мобильник — Сандрина была уверена, что это он, звонит шефу с докладом. Лицо гнома во время разговора хранило скептическое выражение, он лишь раз за разом повторял: понятно… понятно… ясно. Неприятный тип. Он действует ей на нервы. Причем скорее всего он это чувствует, но ему наплевать. Телефонный разговор, видимо, его разочаровал. В ожидании своего коллеги он вновь принялся засыпать ее вопросами о Натали.
— У нее… всегда были сальные волосы.