Алекс

Буквально через четверть часа все здесь перевернули вверх дном — сад оцепили полицейские, бригада экспертов в защитных костюмах, напоминающих скафандры, перемяв все цветы, притащила туда свое оборудование: прожектора, чемоданчики, какие-то чехлы. Затем они с большими предосторожностями принялись сливать воду из рекуператора в отдельный резервуар, следя за тем, чтобы она не разлилась и не впиталась в землю.
— Я знаю, что вы найдете, — сказал им гном, — я в этом полностью уверен. Сейчас я бы хотел немного вздремнуть.
Он попросил Сандрину показать ему бывшую комнату Натали. Зайдя туда, он сразу завалился на кровать — полностью одетым, даже не разулся. Она так и знала…
Молодой полицейский остался с экспертами в саду.
Он был очень хорош собой, и потом — эта элегантность, эта дорогая одежда и обувь… Не говоря уж о манерах!.. Сандрина попыталась завести с ним личный разговор — о том, что этот дом слишком уж большой для одинокой женщины, и прочее в таком духе, — но без особого успеха.
Тогда она решила, что он, скорее всего, гомосексуалист.
Техники опустошили рекуператор, переместили его, затем разрыли землю на освободившемся месте. Долго копать не пришлось — труп лежал неглубоко. Он был завернут в рулон плотного полиэтилена из тех, что можно купить в любом магазине типа «Все для дома».
От ужаса и изумления Сандрина едва удержалась на ногах. Полицейские отвели ее в сторону со словами: «Вам не стоит здесь оставаться, мадемуазель», — она вернулась в дом, но тут же подошла к окну — в конце концов, смотреть из окна ей никто не запрещал, и вообще она у себя дома. Но что ее окончательно подкосило, так это зрелище, представшее ее глазам, когда полиэтилен полностью развернули. Она сразу же убедилась, что это Паскаль.
Она узнала его кеды.
Когда столпившиеся вокруг него эксперты убрали полиэтилен, они все одновременно наклонились над трупом, указывая друг другу на что-то, чего Сандрина со своего места не могла разглядеть.
Она открыла окно, чтобы услышать, о чем они говорят.
Один из них сказал:
— Нет-нет, это не могло вызвать таких сильных разрушений.
В этот момент гном спустился со второго этажа и почти бегом устремился в сад. Приблизившись к группе людей, он в свою очередь наклонился над телом, затем снова выпрямился. По его лицу было заметно, что он потрясен увиденным.
Затем он произнес:
— Я согласен с Бришо — скорее всего, тут не обошлось без кислоты.
  
23
 
Это была веревка старого образца — прочная пеньковая веревка внушительной толщины, не чета тем синтетическим и гладким, из которых сейчас делают корабельные снасти. Само собой — чтобы гарантированно удержать такую клетку…
Крыс теперь собралось около дюжины. Некоторых Алекс уже узнавала — они появились в самом начале. Были и новенькие. Она не знала, откуда они взялись, — их словно кто-то предупредил. Они тут же переняли стратегию остальных. Окружение.
Три или четыре вцепились в доски у самых ног Алекс, еще две или три — в боковые доски с противоположной стороны. Она догадывалась, что в какой-то момент, который крысы сочтут подходящим, они набросятся на нее сразу со всех сторон. Но пока что-то их удерживало. По-видимому, энергия Алекс. Она не переставала кричать на них, дразнить их, провоцировать, обзывать — и они чувствовали, что в ней еще остается воля к жизни и сила к сопротивлению, что она готова сражаться. Внизу, на полу, уже валялись две убитые ею крысы. Это заставляло остальных быть осмотрительнее. Они постоянно чувствовали исходящий от веревки запах крови, то и дело приподнимались на задние лапки и возбужденно принюхивались.
Они лихорадочно толкались вокруг веревки и поочередно грызли ее. Алекс не знала, как именно, но каким-то образом они договорились об очередности и не нарушали ее, не дрались, чтобы оттеснить друг друга.
Впрочем, какая ей разница. Она нанесла себе очередную рану — в нижней части икры, возле щиколотки. Там виднелась обильная кровью жилка. Труднее всего оказалось отогнать крыс от веревки, чтобы как следует намочить ее кровью.
Сейчас веревка уже почти в два раза тоньше. Между Алекс и веревкой как будто происходило соревнование — кто не выдержит первым.
Алекс не переставая трясла и раскачивала клетку — это усложнило бы крысам задачу, если бы они вдруг решили наброситься на нее. К тому же она надеялась, что из-за тряски веревка быстрее порвется.
Чтобы все получилось так, как она рассчитывала, клетка должна упасть не плашмя, а углом об пол, тогда доски треснут или сразу сломаются. Поэтому она продолжала раскачивать клетку, прерываясь лишь на короткое время, чтобы отогнать крыс и снова смочить веревку кровью. Когда одна из крыс начинала грызть веревку, Алекс старалась держать остальных на расстоянии. Она страшно устала и умирала от жажды. С тех пор как разразилась та страшная гроза, продолжавшаяся едва ли не сутки, она перестала чувствовать некоторые участки своего тела — они будто онемели.
Большая серая крыса проявляла особое нетерпение.
Вот уже почти час, как она не приближалась к веревке, предоставляя грызть ее всем остальным. Когда подходила ее очередь, она ее пропускала.
Очевидно, с некоторых пор ее больше интересовала не веревка, а что-то другое.
Она смотрела на Алекс, то и дело испуская резкий пронзительный визг.
И вот впервые за все время она просунула морду в щель между двумя досками и зашипела.
Зашипела совсем как змея, вздернув верхнюю губу и обнажив передние резцы.
То, что отпугивало других, на нее не действовало. Алекс кричала, вопила — все впустую. Крыса не шевелилась, намертво вцепившись когтями в дерево, чтобы удержаться, несмотря на то что клетка ходила ходуном.
И все это время она пристально смотрела на Алекс.
Алекс тоже не отрывала от нее взгляд.
Как влюбленные, которые целуются, неотрывно глядя друг другу в глаза.
— Ну иди сюда, — свистящим шепотом произнесла Алекс, судорожно улыбаясь. Она крепко уперлась руками и ногами в противоположные стенки клетки и затрясла ее изо всех оставшихся сил. Не прекращая улыбаться и по-прежнему глядя на крысу, сидящую у нее над головой, она снова заговорила, с трудом переводя дыхание: — Ну… иди сюда… дорогуша… У меня… для тебя… кое-что есть…
  
24
 
Странное ощущение вызвала у него эта дневная полудрема в бывшей комнате Натали. С чего вдруг ему пришла такая блажь? Камиль и сам этого не знал. Деревянная лестница поскрипывала, на площадке лежал потертый коврик, дверная ручка оказалась фарфоровой, духота под крышей была такая, словно тепло со всего дома сконцентрировалось именно в мансарде. Здесь царила атмосфера загородного семейного дома с его обычно пустующими комнатами для гостей, которые открываются только летом, а все остальное время стоят запертыми.
Сейчас она служила чем-то вроде склада ненужных вещей. Судя по виду, в ней никогда не было особой индивидуальности — она напоминала гостиничный номер или стандартную гостевую спальню. Несколько покосившихся олеографий на стенах, комод, у которого недоставало одной ножки (вместо нее была подсунута книга), кровать, напоминавшая гамак — настолько глубоко был продавлен матрас… Впечатляюще, ничего не скажешь. Камиль сел, подложив под спину подушки, и потянулся за блокнотом и карандашом. Пока эксперты суетились вокруг рекуператора с дождевой водой, он рисовал лицо. Свое собственное. В молодости, готовясь к экзаменам в Школу изящных искусств, он нарисовал сотни автопортретов — его мать утверждала, что это единственное стоящее упражнение, потому что только оно дает возможность установить «четкую дистанцию». Сама она рисовала автопортреты десятками, но сохранился только один — написанный маслом, великолепный. Камилю не нравилось об этом думать, однако Мод оказалась права — его извечная проблема заключалась в том, чтобы установить правильную дистанцию с кем бы то ни было: он либо подходил слишком близко, либо оставался слишком далеко. Либо отношения захлестывали его с головой, и он ничего вокруг не видел, думая лишь о том, как бы удержаться на плаву, либо он оставался на расстоянии, осторожно наблюдая за объектом издалека и тем самым обрекая себя на то, чтобы ничего в нем не понять. В обоих случаях ему не удавалось «ухватить фактуру». На бумаге мало-помалу возникало изможденное лицо, на котором читалась растерянность, — лицо человека, не знающего, как справиться с грузом проблем.