Алекс

— Гаттеньо — родился в Сен-Фиакре, закончил технический лицей в Питивье, стал автомехаником. Через шесть лет открыл собственную мастерскую в Этампе, после чего (в двадцать восемь лет) приобрел большой гараж у своего бывшего наставника — тоже в Этампе.
В кабинете у Ле-Гуэна происходило то, что судья Видар назвал «брифингом». Он произнес это слово с подчеркнутым английским акцентом, что выглядело отчасти напыщенно, отчасти смешно. Сегодня он повязал небесно-голубой галстук, видимо желая продемонстрировать всю экстравагантность, на какую был способен. Руки он положил перед собой на стол, слегка растопырив пальцы, отчего казалось, что перед ним лежат две морских звезды. Он выглядел абсолютно невозмутимым. Он явно хотел произвести эффект.
— Больше никаких особых достижений у этого человека не было, — продолжал Камиль. — Женился, завел троих детей. И вдруг в сорок семь лет — бес в ребро. Этот бес заставил его слететь с катушек, а вскоре после этого — убил. Никакой связи с Трерье.
Судья промолчал, Ле-Гуэн тоже — оба, так сказать, берегли патроны: когда имеешь дело с Камилем Верховеном, никогда не знаешь, как все в итоге обернется.
— Стефан Масиак, родился в сорок девятом году в польской семье, скромной и работящей. Живой пример интеграции во французское общество.
Все уже это знают, к тому же подводить итоги расследования одному человеку всегда затруднительно, и в голосе Камиля проскальзывают нетерпеливые нотки. В таких случаях Ле-Гуэн обычно закрывает глаза, как будто хочет с помощью телепатии внушить ему ясность духа. Луи делает то же самое, чтобы успокоить своего шефа. Не то чтобы Камиль вспыльчив по натуре, просто иногда его одолевает нетерпение.
— Наш Масиак ассимилировался настолько хорошо, что стал алкоголиком. Он пил как поляк, следовательно, был хорошим французом. Из тех, для кого важна новая национальная идентичность. Он начал свою карьеру посудомойщиком в бистро, потом работал там официантом, потом — помощником шеф-повара; словом, у нас перед глазами превосходная иллюстрация восхождения по социальной лестнице с одновременным погружением в алкогольные глубины. В такой трудолюбивой стране, как наша, любое усилие рано или поздно вознаграждается. В тридцать два года Масиак стал управляющим кафе в Эпине-сюр-Орж, пробыл им восемь лет, после чего — апогей карьеры — приобрел, взяв небольшой кредит, собственное бистро в окрестностях Реймса, где и встретил свою смерть при обстоятельствах, всем нам уже известных. Он никогда не был женат. Возможно, именно этим объясняется любовь с первого взгляда к прекрасной незнакомке. В результате он потерял две тысячи сто сорок три евро восемьдесят семь центов (коммерсанты любят точный счет), а заодно и жизнь. Его карьера была долгой и основательной, а страсть — бурной и быстротечной.
Пауза. Об ощущениях слушателей догадаться несложно: раздражение (судья Видар), недоумение (Ле-Гуэн), терпение (Луи), ликование (Арман). Тем не менее все молчали.
— Итак, по вашему мнению, у жертв нет ничего общего, и, значит, наша убийца выбирает их случайно, — наконец произнес судья. — Вы полагаете, что она не планирует свои преступления заранее.
— Планирует или нет, об этом я ничего не знаю. Я говорю лишь о том, что жертвы незнакомы друг с другом и искать нужно не здесь.
— Зачем же тогда она каждый раз меняет личность, если не затем, чтобы убивать?
— Не «затем», а «потому что».
Стоит судье выдвинуть гипотезу, как Камилю приходит в голову еще одна идея.
— Она ведь, строго говоря, даже не меняет личность. Она просто каждый раз называет себя новым именем. Это не одно и то же. У нее спрашивают, как ее зовут, она отвечает «Натали» или там «Леа», при этом, разумеется, никто из новых знакомых не требует у нее документы. Каждый раз у нее новое имя, потому что она убивает мужчин — о трех мы уже знаем, но сколько их было всего, пока неизвестно. Она заметает следы как может.
— Достаточно хорошо, надо сказать, — нехотя признал судья.
— Да, пожалуй, — отозвался Камиль.
Он произнес это рассеянным тоном, поскольку его взгляд переместился на окно, как и у всех остальных. Погода изменилась. Конец сентября, девять утра — казалось бы, за окном должно быть сумрачно и серо, но вдруг выглянуло солнце и уже через минуту заливало все вокруг ослепительно-ярким светом. При этом ливень, хлеставший в стекла дворца правосудия, зарядил с удвоенной силой; он начался еще два часа назад и, судя по всему, даже не думал прекращаться. Камиль смотрел на этот разгул стихий с некоторым беспокойством. Даже если тучи выглядели пока не столь угрожающе, как на картине «Потоп» кисти Жерико, все же в воздухе ощущалась некая угроза. Надо быть начеку, подумал Камиль, ведь конец света не ворвется в наши маленькие жизни мировым потопом — начнется он, скорее всего, примерно вот так, вполне обыденно.
— Мотив? — спросил судья. — Деньги — маловероятно…
— В этом мы с вами согласны. Она действительно забирала очень скромные суммы. Если бы ее интересовали деньги, она бы искала жертв побогаче. А тут она прихватила шестьсот двадцать три евро папаши Трарье, дневную выручку Масиака, у Гаттеньо сняла деньги с кредитных карточек.
— То есть деньги для нее — что-то вроде бонуса?
— Возможно. Но я скорее склоняюсь к тому, что это фальшивый след. Она хочет затруднить поиски, выдав себя за банальную воровку.
— Тогда что же? Психическое расстройство?
— Может быть. Во всяком случае, какое-то отклонение сексуального характера.
Слово было произнесено. Теперь можно говорить все что угодно и понимать друг друга с полунамека. Судья тут же ухватился за эту версию. По мнению Камиля, вряд ли у него очень уж богатый сексуальный опыт, но — как человеку образованному — ему близка чисто теоретическая сторона вопроса.
— Она (если это она)…
Да, от такой версии он в восторге, это чувствуется. Глядишь, сделает ее теперь лейтмотивом во всех своих будущих делах — и вместо призывов соблюдать правила, уважать презумпцию невиновности, опираться на твердые факты с восторгом обратится к наставлениям, базирующимся именно на данном аспекте преступной деятельности. Когда он выскажет некий намек таким же многозначительным тоном, как сейчас, то обязательно сделает небольшую и тоже многозначительную паузу, чтобы слушатели успели уловить подтекст. Ле-Гуэн машинально кивнул. На его лице читалось: «Ну надо же! И ведь это он уже взрослый! Страшно представить его в старших классах — до чего же занудным говнюком он тогда был!»
— Она заливала кислоту в горло своим жертвам, — продолжал судья. — Но если у ее преступлений сексуальный мотив, она должна лить кислоту на какие-то другие места, не так ли?
Это аллюзия, некое отвлеченное предположение. Теоретизировать — значит отрываться от реальности. Но окончательно оторваться судье не удалось.
— Вы не могли бы уточнить? — напрямую спросил Камиль.
— Ну…
На сей раз пауза вышла слишком длинной. Камиль продолжал наседать:
— Так что же?
— Ну, я хотел сказать, что кислоту она лила бы на…
— На член? — спросил Камиль.
— Э-э…
— Или, может быть, на яйца? Или туда и туда?
— Мне кажется, такое возможно…
Ле-Гуэн поднял глаза к потолку. Когда он услышал, как судья Видар снова заговорил, он подумал про себя: «Второй раунд» — и заранее почувствовал усталость.
— Вы полагаете, майор Верховен, что эта девушка подверглась сексуальному насилию, не так ли?
— Да. Я полагаю, она убивает потому, что когда-то ее изнасиловали. Она мстит мужчинам.
— И если она вливает серную кислоту в горло своим жертвам…
— Я полагаю, что это результат тяжелых воспоминаний о принудительном оральном сексе. Такое случается, знаете ли…
— В самом деле, — подтвердил судья. — И даже чаще, чем принято думать. Но, к счастью, далеко не все женщины, пережившие нечто подобное, становятся серийными убийцами. По крайней мере, они действуют не столь жестокими методами…
Удивительное дело, но судья Видар улыбается. Камиль немного сбит с толку. Такие улыбки не к месту всегда трудно истолковать.