Алекс

Камиль уже видел его в Институте судебной медицины, когда тот прибыл на опознание тела. Изобразив на лице подобающие случаю сочувствие и страдание, он склонился над алюминиевым столом и, не произнеся ни слова, лишь кивнул — да, это она, — после чего служащий вернул на место отогнутый угол простыни.
В тот день, в ИСМ, они толком не поговорили. Трудно выражать сочувствие, когда покойница — серийная убийца, осиротившая с полдюжины семей. В таких случаях даже не знаешь, что сказать; но, к счастью, от полицейских этого и не требуется.
Идя по коридору к выходу, Камиль молчал. Луи заметил только:
— В прошлый раз у него было более игривое настроение…
Да, правда, вспомнил Камиль, именно Луи встречался с этим человеком в первый раз, когда речь шла о расследовании смерти Паскаля Трарье.
Понедельник, семь вечера. Уголовный отдел.
Луи (костюм от Бриони, рубашка от Ральфа Лорана, ботинки «Форциери») в своем кабинете, Арман рядом с ним, старые носки сползают на старые ботинки.
Камиль сидел на некотором расстоянии от них, в углу кабинета, болтая ногами и чиркая что-то в блокноте с таким видом, словно происходящее его не касается. В данный момент он пытался воспроизвести по памяти портрет Гуадалупе Виктории работы мексиканского художника, который недавно видел.
— Когда нам выдадут тело?
— Скоро, — ответил Луи. — Очень скоро.
— Прошло уже четыре дня…
— Да, я знаю. Это всегда долго.
Ничего не скажешь, в подобного рода беседах Луи достиг совершенства. Это выражение неподдельного сочувствия он усвоил очень рано — благодаря воспитанию и, разумеется, наследственности, исконной принадлежности к высшей касте. Сегодня Камиль изобразил бы его святым Марком, явившимся венецианскому дожу.
Луи полистал свой блокнот, затем папку с документами. Всем своим видом он выражал готовность как можно скорее уладить все эти досадные формальности.
— Итак, Тома Вассер, дата рождения — шестнадцатое декабря шестьдесят девятого года.
— Эти сведения уже есть в досье, я полагаю.
Тон был не агрессивный, но все же резковатый.
Раздраженный.
— Да-да, конечно! — закивал Луи с обезоруживающей искренностью. — Просто я должен убедиться, что все в порядке. Чтобы больше к этому не возвращаться. Насколько нам известно, ваша сестра убила шестерых человек: пятерых мужчин и одну женщину. Ее смерть помешала нам детально восстановить ход событий. Нужно будет что-то сказать их семьям, вы понимаете. И, разумеется, судье.
Да уж, подумал Камиль, особенно судье. Он просто умирал от желания выступить перед публикой — такие вещи способствуют карьерному росту. Все обожают выступать перед публикой… Конечно, когда серийная убийца кончает с собой — это не столь безусловный триумф, как в том случае, если ее арестовывают, но все равно — что касается общественной безопасности, спокойствия граждан, низкого уровня социальной напряженности и прочей лапши, которую обычно вешают на уши населению, — тема все равно благодатная. Убийца мертва. Примерно так объявляли в Средние века о смерти загнанного волка — все прекрасно понимали, что мир от этого не изменится, но все же такое известие служило некоторым облегчением и вселяло уверенность в том, что существует высшая справедливость, которая защищает добрых людей. Итак, высшее правосудие торжествовало, а судья Видар, как его земной представитель, в ореоле славы явился перед журналистами. По его словам, убийцу обложили со всех сторон, и ей ничего не оставалось, как от безысходности покончить с собой. Камиль и Луи застали его выступление по телевизору, зайдя в бистро. Луи смотрел на экран со стоическим спокойствием, Камиль насмехался про себя. После этого звездного часа Видар наконец-то успокоился. Он всласть наговорился перед микрофонами, и теперь довести расследование до конца полицейские могли без помех.
Итак, речь шла о том, чтобы информировать родственников жертв. Тома Вассер понял, кивнул, но все равно остался слегка раздраженным.
Луи на некоторое время погрузился в чтение досье, затем поднял голову и левой рукой поправил прядь волос.
— Значит, дата вашего рождения — шестнадцатое декабря шестьдесят девятого года?
— Да.
— И вы начальник отдела продаж в фирме, которая занимается поставками игрового оборудования?
— Да, мы поставляем оборудование для казино, кафе, ночных клубов, залов игровых автоматов… По всей Франции.
— Вы женаты, у вас трое детей.
— Ну вот, вы же и сами все знаете.
Луи старательно записывал. Затем снова поднял голову.
— И вы на… семь лет старше Алекс?
На сей раз Тома Вассер ограничился кивком.
— Алекс не знала своего отца, — продолжал Луи.
— Нет. Мой отец умер еще нестарым. Алекс родилась гораздо позже, но мать так и не смогла создать семью с тем человеком. Он ее бросил.
— То есть вы, по сути, заменили ей отца.
— Да, я ею занимался. Довольно много. Она в этом нуждалась.
Луи промолчал. Пауза длилась довольно долго. Затем Вассер сказал:
— Я хотел сказать — она уже тогда была… неуравновешенной.
— Да, — подтвердил Луи, — неуравновешенной. То же самое нам говорила ваша мать.
Он слегка нахмурился.
— Мы не нашли никаких клинических подтверждений этих сведений. Алекс никогда не лежала в психиатрической больнице, никогда не находилась под наблюдением…
— Я не говорил, что она сумасшедшая! Просто неуравновешенная!
— Но отсутствие отца…
— Прежде всего — собственный характер. Уже в детстве ей не удавалось ни с кем подружиться, она была замкнутая, одинокая, мало говорила. К тому же ей не хватало последовательности.
Луи сделал знак, что понимает. Поскольку собеседник никак на это не отреагировал, он предположил:
— Она нуждалась в опеке…
Трудно было понять: это вопрос, утверждение или просто замечание? Тома Вассер предпочел услышать это как вопрос.
— Совершенно верно, — ответил он.
— И одной только матери оказалось недостаточно.
— Мать не может заменить отца.
— Алекс говорила о своем отце? Я имею в виду — она расспрашивала о нем? Она хотела его увидеть?
— Нет. У нее было все, что нужно.
— Вы и ваша мать.
— Моя мать и я.
— Любовь и власть.
— Да, если угодно.
Дивизионный комиссар Ле-Гуэн взял на себя судью Видара. Он фактически превратился в живой щит между судьей и Камилем, он делал для этого все, проявляя выдержку, упорство и терпение. Судья, конечно, тот еще типчик, о нем можно сказать много нелестного, но Камиль в последнее время стал просто невыносим. Вот уже много дней, начиная с самоубийства девушки, он был на взводе и постоянно срывался. Он уже не тот, что прежде, с ним совершенно невозможно работать, он явно не на своем месте в сложном, масштабном расследовании. Таково было негласное мнение всех его коллег — история девушки, прикончившей за два года шесть человек, да еще таким варварским способом, конечно, привлекла всеобщее внимание, а Камиль явно не успевал за событиями — он всегда был на шаг позади, вплоть до самого конца.
Ле-Гуэн еще раз перечитал заключительные выводы из недавнего отчета Камиля. Последний раз они виделись час назад. Комиссар спросил:
— Ты уверен, что удар попадет в цель?
— Абсолютно.
Ле-Гуэн кивнул:
— Ну, раз ты так говоришь…
— Если тебя это больше устроит, я могу…
— Нет-нет, — поспешно перебил его Ле-Гуэн, — я сам этим займусь! Я встречусь с судьей и все ему объясню. Буду держать тебя в курсе.
Камиль поднял руки, словно сдаваясь.
— Но все-таки, Камиль, признайся: за что ты взъелся на судей? Постоянно какие-то конфликты! Можно подумать, это сильнее тебя.
— Ну, об этом тебе лучше спросить у судей.
На самом деле Ле-Гуэн хотел спросить о другом: может быть, это маленький рост заставляет Камиля постоянно конфликтовать с властью?
— Значит, с Паскалем Трарье вы познакомились в коллеже.
Тома Вассер резко выдохнул воздух, словно хотел погасить свечу где-то на потолке. Он все сильнее проявлял нетерпение. Этот выдох, очевидно, заменял утвердительный ответ с дополнительным подтекстом: ну да, да, переходите уже к следующему вопросу.