Под полной луной (ЛП)
— Я тебя сейчас прямо в липучку переверну, — подшутила старшая сестра.
Уиллоу резко села и через плечо взглянула на полоску тихой, покрытой пленкой заводи на дальнем краю болота.
— Это не смешно, Луна, ты не посмеешь.
Луна направила лодку прочь от безжизненной заводи. Разумеется, она не посмеет, и не только потому, что это одно из беспрекословных маминых правил:
не выходить на извилистую реку
не пересекать плотину
держаться подальше от липучей пленки
Говорят, что под липучкой таится существо, словно надгробие на жиже, и это существо прокляло болото и заражает всех, кто выпьет болотной воды. Но Луна не верила ни в существо, ни в проклятия.
— Да шучу я, — поддразнила она сестру, снова закручивая лодку.
И вновь смех Уиллоу эхом разлетелся в самые отдаленные уголки трясины, вниз, к самому дну. Вниз через щупальца корней, вниз к порогу подводной пещеры, где жалкое создание изо всех сил старалось не слушать, чтобы не слышать резкий обжигающий уши звук, вырубающий новые шрамы на прогнившем сердце.
Смех не прекращался, и существо, размером не больше лягушки, всплыло на поверхность, шлейфом волоча за собой пленку. Существо выпрямилось и протянуло корявые руки к кружащейся плоскодонке. На волоске от прикрепленного на носу оберега крошечные пальчики вцепились в дерево и всего лишь на мгновение погрузили лодку в трясину, но этого хватило, чтобы до краев наполнить черной болотной водой широко отрытый от смеха рот шумной девчонке.
Смех оборвался, и лодка замерла. Незамеченное существо скользнуло обратно в пещеру, и тишина заглушило ноющую боль в черством сердце, как влажное полотенце гасит жар раскаленных углей.
Уиллоу вскочила, глаза на выкате, как у испуганного кролика. Вода сочилась из ноздрей, стекала с головы. Малышка старательно отхаркивала грязь.
Луна кинулась к сестре.
— Выплюнь! Сейчас же все выплюнь!
Уиллоу свесилась за борт, ее тошнило, глаза слезились, из носа текло. Луна удерживала сестру за хрупкие плечи, чтобы та не вывалилась. Когда Уиллоу наконец закончила, Луна усадила ее в лодку и краем рубахи вытерла рот насухо.
— Ты как, милая? Прости меня, прости меня, пожалуйста… я просто шутила, мы и близко к липучке не подходили… Я не знаю, что случилось!
В гнетущем безмолвии девочки уставились друг на друга. На лице Уиллоу засохли полоски стекающей грязи, напоминая тени на солнечных бликах. Она слабо улыбнулась, снова сплюнула и тихо попросила:
— Давай просто поедем домой…
Дрожащими руками Луна схватила шест и из последних сил заняла позицию на корме. Плоскодонка прошла мимо альстоний, пересекла болото и при этом ни на миллиметр не накренилась и не погрузилась.
— Бабуля Ту напоит тебя горячим чаем, и мы скоро забудем этот ужасный день, — сказала Луна, но даже для нее эти слова утешения прозвучали фальшиво. Она знала, и Уиллоу знала, что было уже слишком поздно.
2
Утопия
Человеку свойственно порабощать землю, по которой он ходит, и воду, которая дарит ему путешествия. Людей становилось все больше, и они отстаивали свои владения со скрежетом механизмов, машин, пароходов, а феи начали вымирать.
Без танцующих духов оскудели леса. Под открытым небом маленькие крылышки теперь редко рассекали по ветру, в небесах остались лишь жуки, птицы, да одинокие облака, скучающие по былым наездникам. И в водах, где раньше бурно резвились шаловливые неисчислимые стаи фей, теперь осталась лишь жалкая горстка крошечных существ, незаметно прыгающая в пенных брызгах.
Утопия и Океания появились на свет в один день, в один и тот же час, и разделяли их лишь несколько секунд одной минуты. Все воздушные, древесные и водяные феи собрались вокруг новорожденных, которых укачивала неспешная волна, а рыбы поднимали их на поверхность воздушной подушкой из пузырьков. Даже капельки выпрыгивали из равномерного течения реки, чтобы поцеловать крошечные мордашки.
Феи — существа непостоянные, едва ли способные надолго чем-то озадачиться, а потому крайне редко на свет они появляются вдвоем. Но редко — не значит никогда, и с новизной жизни послышался шепот надежды. И этого шепотка было достаточно, чтобы поверить в последний шанс — шанс найти другой мир, в котором растут зеленые дома и свободно струятся чистые прозрачные ручьи.
Надежда — что-то новое и долгожданное.
Решение было приняло.
А Утопия и Океания хлопали ресничками, улыбались и довольно гукали, как все новорожденные. Тогда они еще не ведали, сколь значительные изменения они с собой принесли, как не знали и о том, сколько горя их из-за этого ждет.
3
Луна
В скромной хижине, что служила домом, помещались одна общая комната и кухня; стол загромождали тарелки и бабушкины карты по отслеживанию полнолуния, а на голом полу лежал вязаный коврик. В дальнем углу с помощью обшитых панелями перегородок отделили две спаленки. В одной спали бабуля Ту и мама, а в другой — девочки. В любой другой день из хижины доносились бы звуки стряпни или уборки, или топот маленьких ножек по половицам. Но сегодня царила только зловещая тишина сдерживаемого дыхания.
Мама, бабуля Ту и Луна сгрудились вокруг общей кровати девочек, на которой сидела Уиллоу с тарелкой грибного супа. Она подносила полные ложки супа ко рту и дула, чтобы остудить.
Она заболела. Ее недуг не имел ничего общего с насморком или сенной лихорадкой — Уиллоу подхватила изнурительную болезнь, что пришла в эти края вместе с болотом, и еще никому не удавалось ее побороть. Ровно три недели и ни днем больше остается жить больному — хоть старому и дряхлому хоть молодому и сильному.
— Ну всё, — не выдержала Уиллоу, уронив ложку в суп. — Хватит уже. Бабуля Ту, присядь. — Она махнула в сторону кресла-качалки. — Луна, иди рыбачить. Или погуляй с Бенни. Я никуда не денусь с этой кровати. Мама…
Но никто не пошевелился. На их лицах застыло выражение проигранной борьбы. Мать напоминала высохшую корягу с полым стволом и сгнившими в грязи корнями. Луна хотела подойти к ней, взять за руку или под руку, объяснить, что она ни в чем не виновата, и что Уиллоу поправится; в голове ее пронеслось: «Мне так страшно, мама».
Глядя на полупрофиль матери, Луна надеялась, что та повернется к ней. Но она не повернулась. Колени Луны подкосились, мысли плыли в тумане, и казалось, горе навалилось на нее всей тяжестью и тянуло мертвым якорем. Она подошла к кровати и, откинув одеяла, прижалась к Уиллоу всем телом, уткнувшись в ее плечо, будто в силах Уиллоу было снять с нее весь этот груз.
Уиллоу вздохнула и, открыв рот, чтобы поесть, произнесла:
— Ладно уж, тогда расскажите мне сказку.
Бабуля Ту уселась в кресло-качалку, ручки которого отполировались до гладкости за тот век, что она провела на его широком сидении. Бабушка коснулась перекладины, и дерево под ней привычно заскрипело. Подняв взгляд к потолку, она пробиралась к пыльным уголкам своей памяти.
В сказках бабули Ту можно было услышать о многом: и об историях, которые ее бабушке рассказывала прапрабабушка, и о летнем полнолунии, когда устраивают праздник в честь перигея и запускают фейерверки, и о волшебном мире, в который уже никто не верит, и о водяных ящерицах, что загоняют своих жертв в подводные норы, и о первых шагах Уиллоу и первых словах Луны, а еще о большом взрыве, что дал начало всему живому. Все эти истории сплетались воедино, пока разницу между правдой и выдумкой не ставилось так же сложно раскопать, как корни альстонии.
— Ну-ка, дай подумать, — начала рассказчица, — пожалуй, я поведаю о путешествии, которое приготовила для вас с сестрой, как только тебе станет лучше, идет?
Голос бабули Ту дрогнул, опухшие сжатые в замок пальцы прилипли к подолу, взгляд опущен.
Уиллоу кивнула, дуя на очередную порцию супа.
— Когда мы с твоим дядей Тимом были примерно твоего возраста, наш папа взял нас с собой. Мы пошли вверх по извилистой реке к подножию горы, в город, который плавает на студеном озере, таком глубоком и прозрачном, что поговаривали, что дна у него нет, и никто так и не смог до него достать. Говорили, что это чистое озеро протекает под землей и выливается прямо в море. Яркие паруса лодок раздувались от порывов ветра, словно ребра гигантских чудовищ. А высоко над нашими головами почти у самых звезд горели яркие фонари, и они казались нам новорожденными облаками. Папа вел нас через прилавки на морской барже. Кого там только не было — плотники, мастера по металлу, дрессировщики соколов, знахари. А какие там были сладости — всевозможные пироги, пирожные, даже был лед с горных вершин, присыпанный сахаром и украшенный сливками.