Дело принципа
Но я прекрасно помню дедушкин рассказ.
Папе, говорил дедушка, тогда было годика два или три, и он ничего не помнит. А дедушка тогда был еще молод, бодр, силен и зол – и это последнее обстоятельство имеет немалое значение. Однажды они возвращались из Штефанбурга (кажется, тогда они снимали там другую квартиру на зиму даже не квартиру, а целый дом, но это сейчас неважно) – возвращались они из Штефанбурга, и, повернув на прямую аллею, ведущую к воротам, вдруг все хором ахнули: и дедушка, и бабушка (о которой я, впрочем, почти ничего не знала, кроме таких вот словечек «бабушка ахнула», «бабушка согласилась», «бабушке понравилось») и совсем маленький еще папа. Ахнул также кучер и, наверное, все, кто ехал сзади: кучера грузовых карет и слуги.
На правом столбе-постаменте стояла Дидона, а левый был пуст. Энея не было!
Они подъехали.
Дедушка распорядился начать разгрузку, вроде бы не подавая вида, что произошло нечто серьезное. Отвел бабушку в будуар, приказал принести ей лёгкую закуску (сам дедушка ел очень мало и обычно на ночь, а сейчас был день. Дедушка рассказывал, времени было примерно час пополудни), сделал еще кое-какие распоряжения и наконец вызвал дворецкого и велел ему (тогда еще не было имперского рескрипта и крепостным слугам можно было приказывать) – и приказал ему сию же минуту позвать управляющего. Дворецкий сообщил, что это никак невозможно, ибо управляющего в настоящий момент хоронят.
– Вот прямо сейчас? – дедушка помотал головой.
– Прямо сию минуту идет панихида, – сказал дворецкий.
– Ты хотел сказать «служат панихиду», – поправил его дедушка, любивший во всем точность.
– Никак нет, – сказал дворецкий. – Именно что идет, а не служат, ибо церковь запрещает отпевать самоубийц.
– За мной, – сказал дедушка.
Они с дворецким вышли на заднее крыльцо.
Дедушка велел подать ему лошадь. Через четверть часа они были в деревне, где гроб с телом управляющего, стоявший на козлах перед входом в его дом, уже совсем было собирались закрыть, чтобы везти на кладбище.
Дедушка подал знак отставить крышку в сторону, подошел к гробу и, заглянув в лицо усопшему, спросил:
– Николай, в чем дело? Что ты с собой натворил?
– Повесился, – ответил брат покойного, который стоял у маленькой группки людей слева от гроба, а дедушка подошел справа.
– Когда? – спросил дедушка.
– Третьего дня.
– Отчего же? – спросил дедушка, обращаясь к покойнику.
– Кувзары, – сказал брат покойного.
– Что кувзары? – переспросил дедушка.
– Украли статую и не отдают, – сказал мужик, уже другой.
– Николай к ним так и сяк, и просил, и денег сулил – не отдают, – сказал третий.
– Ну а вешаться чего ж? – сказал дедушка. – Разве я так уж гневлив?
– А то нет! – загалдели мужики. – Да и стыдно ему стало. Не усмотрел. За хозяина остался, а уважения не снискал.
Кувзары обычно никого не трогали. Это была довольно большая и богатая деревня (она так и называлась «Кувзарско»), которая была за лесом и рекой, в самом конце нашего имения. За этой деревней дальше шел лес, наш лес, а дальше засека и степь, нераспаханная и бугристая, которая уже принадлежала короне – королевская степь. Или императорская. Там была какая-то разница, но я в ней так и не разобралась. У нас в стране все было то императорское, то королевское, то королевско-императорское, а иногда императорско-королевское.
Когда-то совсем-совсем давно, во времена, когда в этих краях воевал непобедимый генералиссимус, принц Евгений Савойский, когда он со своими гусарами ходил на турок и частенько их бивал – вот в эту самую пору какой-то фланг армии принца Евгения проходил через наши края, и один эскадрон, в общем, сто гусар – один эскадрон вдруг решил дезертировать. Надоела им эта скачка по степи, три года без привала, надоела им бесприютная мужицкая жизнь, где на полсотни верст ни одной бабы, не говоря уже о красивой девушке-невесте. Вот и набрели они на эту деревеньку, привязали коней, да и решили пожить там недолго, хорошенько отдохнуть и попировать как следует. А поскольку турки недели через полторы крепко всыпали непобедимому принцу Евгению, то в имперском главном командовании этот батальон записали в безвозвратные потери. А гусары между тем, осмотревшись и обдумавшись, протрезвев от выпитого, поняли, что возвращаться им совсем никак нельзя, потому что ждет их позор и расстрел за дезертирство. Тогда они решили остаться на полном серьезе. А времена тогда были простые и жестокие, поэтому они вошли в дома со своими саблями, порубали мужиков и детей мужского пола и взяли тамошних женщин себе в жены. Так они жили уже несколько поколений. А поскольку деревня состояла из оседлых цыган, вернее, из смеси местных мужиков с цыганками, краденными из табора, то и племя получилось такое – крепкое, лихое, чужих не признающее. Ходили они в белых штанах с красными шелковыми кушаками в две ладони шириной, в шапочках с перышком, а их женщины носили звонкие ожерелья из монет разных металлов и размеров. Эскадронный командир назвал себя князем, и дети его тоже стали князьями. Старшие – наследниками. Этот самый князь разделил деревню на четыре конца и внимательно следил за тем, как играются свадьбы, чтобы не допустить кровосмешения. А в остальном мужики как мужики. Платили оброк, а чем они занимались – нам – я говорю «нам», имея в виду наше семейство, владельцев этого имения – нам было без разницы. Ремесло – кажется, кузнечное дело, но кое-кто и виноград выращивал и делал замечательное кувзарское вино. Слово «кувзар», наверное, от слова «гусар» произошло, мне так кажется.
Ну, вот я сказала: «мужики как мужики». Но нет конечно же. Они носили за своими кушаками два, а то и три кинжала, а дорога, шедшая через их деревню, довольно скоро заросла, потому как заезжать в их деревню, да и вообще мимо проезжать было опасно. Или считалось, что опасно, но какая разница. Не ездили.
А вот теперь, как рассказали мужики, столпившиеся у гроба бедного управляющего, кувзары украли статую Энея.
– Кувзары, значит? – переспросил дедушка.
– Кувзары! – заголосили мужики.
– Ну-ка, взяли, – сказал дедушка. – Понесли гроб в церковь.
– Нельзя, – вздохнул, разведя руками старший брат покойного, тот, который отвечал вместо него на дедушкины вопросы. – Нельзя, ваше превосходительство. Самоубийца. Самоубийцам в церковь не положено, и на кладбище не положено по-христиански. Разве вы не знаете?
– Поговори мне тут! – сказал дедушка.
Мужики подняли гроб, пронесли его несколько шагов, но потом переглянувшись, поставили на телегу; кто-то взял коня под уздцы.
– В церковь, в церковь едем, – скомандовал дедушка.
– Мы просили – поп несогласный, – сказал мужик.
– Ну, ну, – сказал дедушка, доставая из кармана револьвер и со щелчком перекручивая барабан. – Ну, ну, посмотрим.
Глава 4
Дедушка влез на лошадь, еще раз перещелкнул барабан револьвера, сунул его в наружный карман сюртука, сделал знак дворецкому, и вся процессия двинулась. Впереди шел человек, держащий под уздцы лошадь, запряженную в телегу, на которой стоял гроб с телом самоубийцы-управляющего. За ним шла вдова, дети и еще какие-то мужики и бабы – родственники, друзья и односельчане, общим числом человек двадцать. Но пока процессия проезжала по улицам деревни, к ней присоединялись другие люди, и поэтому, когда выехали за околицу, народу уже было сотни полторы.
Итак, впереди шел брат покойного – тот самый, который отвечал дедушке за усопшего, а сзади, в хвосте этой растянувшейся по дороге колонны ехали верхами дедушка и дворецкий. Церковь была в соседнем селе, не более версты. Собственно говоря, это было одно большое село, извивом расположенное между невысоких холмов. Когда подъехали к церкви, дедушка и дворецкий обогнали процессию и спешились у самой церковной ограды. Церковь была закрыта, службы не было. Священника дедушка вытащил из-за обеденного стола и приказал ему отслужить панихиду по усопшему рабу божьему Николаю.