Сотрудник уголовного розыска
Сотрудник уголовного розыска
От ответа не уйти
Страшный клад
В кабинет секретаря парткома колхоза Школьникова торопливо вошла сторожиха Ананьевна. Василий Иванович с большой теплотой относился к беспокойной старушке и иногда подшучивал над некоторыми ее странностями. Взглянув на возбужденное лицо Ананьевны, он улыбнулся:
— Что случилось? Картины ваши потерялись? Или кто-нибудь раскритиковал их?
Глуховатая Ананьевна имела слабость: в свободное время, собрав в кучу малышей, рисовать вместе с ними цветными карандашами незамысловатые картинки.
— И скажешь тоже, Вася! Не до картин мне… беда пришла! Муженек мой, Егор Егорович, у тебя в кабинете вчера пол ремонтировал и под полом золотые вещички разные нашел. Батюшки, чего там только нету! Как он порасскажет, так душа переворачивается…
— Ничего не понимаю, — сразу стал серьезным Школьников. — Какое золото? Где?.. Егор Егорович отнес его участковому милиции?
— В том-то и беда, не отнес старый сразу, а художнику клубному Чижову отдал. И что же теперь будет?! Дознаются власти, засудят. Колечки там были золотые, зубы, сережки! Сама я не видела, Егор Егорович рассказывал. Спаси, ради господа бога, Егорушку… Отдал Чижову. А ведь сам знаешь того пьянчужку, все спустит. А мой отвечай.
Василий Иванович решил немедленно поговорить с плотником. По пути к своему дому Ананьевна продолжала взволнованный, сбивчивый рассказ.
Престарелые супруги уже давно получали пособие по старости, но их, пожалуй, даже силой нельзя было заставить сидеть без дела. Ананьевна по собственной инициативе охраняла колхозное правление, а Егор Егорович выполнял мелкие плотницкие работы. Вот и вчера в отсутствие Школьникова в его кабинете заменял в полу прогнившие концы двух досок.
Егора Егоровича все знали как исключительно честного человека. «Почему он отдал такую находку Чижову? — удивился Школьников. — А, может быть, там не было ничего ценного? И все-таки передавать Митьке не стоило».
Чижов работал художником в колхозном клубе. Он довольно часто выпивал, скандалил с женой, и по этому поводу Василий Иванович не раз имел с ним крупные разговоры.
Обескураженный Егор Егорович ждал во дворе.
— Отрываю это я доску, — начал рассказывать он, подергивая остреньким кадыком, — а в земле, наполовину так зарыта, медная гильза из-под снаряда, от стодвадцатимиллиметровой пушки. Закупорена хорошо: куском кожи и завязана крепко. Потянул — тяжело. Еле вытянул. Открыл — и руки опустились: гильза полна колечек, сережек, часиков и другой петрушки. На которых вещичках вроде ржавчины. Колупнул пальцем — не отскакивает — не иначе, кровь засохшая. Обомлел я, Василь Иванович. Стою. И заходит в это время художник наш — Митька. Тоже посмотрел, стервец. И давай меня, старого дурня, крутить-вертеть. Дескать, попал ты, дед, крепко. Затаскает, мол, обвинит тебя милиция. Другой, быть-то, никто не нашел, а ты. Ты во время оккупации в станице находился. Связь могут пришить с фашистами. А гильзу не иначе, из них кто-то спрятал. Вот и попробуй доказать, оправдаться.
Егор Егорович тяжело вздохнул, посмотрел на Школьникова и продолжал:
— Говорю этому стервецу: делать-то что? А он говорит, давай свой клад, брошу его в речку, да и с концами. Ты молчок, и я молчок. На литру водки гони — и дело шито-крыто… Дал ему на пару «столичных»: шесть рублев — две трешницы. Гильзу он в свою куртку завернул… и до свидания. Всю ночь я не спал. Ничего от старухи не утаил. Утром к тебе ее погнал. Самому стыдно, понимаю, хреновина получилась.
— Да-а, — озадаченно протянул Школьников. — Не похоже на тебя, Егор Егорович. Стал овцой — и волк нашелся. Сразу требовалось заявить куда следует. Гильзу эту и правда фашист какой-то во время оккупации спрятал.
Школьников отправил жену плотника за участковым милиционером. Сам вместе с вспотевшим от волнения Егором Егоровичем направился домой к Чижову.
— Выручай, Василь Иванович, — бормотал старик. — Как хочешь, выручай. Ты партийный секретарь, тебе народ доверил, чтоб везде за справедливость выступать. А я ни в чем не повинный человек. Обморочили меня, обкрутили.
Их встретила жена Митьки, беленькая пухлая женщина. Она стыдилась своего выпирающего из-под красного передника живота и неловко прикрывала его руками.
— Здравствуй, Лена, — снял соломенную шляпу Василий Иванович. — Дмитрия нам бы надо повидать.
— Что-нибудь произошло? — удивилась женщина, глядя на тревожные лица мужчин.
— Да.
— Он в Краснодар уехал. Еще с вечера.
— Петрушка! — удивился Егор Егорович.
— Что стряслось, Василий Иванович?
— Гильзу с золотом твой муженек украл! Меня, старого недотепу, облапошил. На испуг взял, — вспылил старик.
— Какое золото, какую гильзу?! Быть не может! Зачем ему? — Слезинки задрожали на светлых длинных ресницах Лены.
В это время постучали.
— Войдите! — сквозь слезы крикнула женщина.
В открывшуюся дверь просунулась большущая рука, потом голова в милицейской фуражке. В комнату осторожно втиснулся участковый. В колхозе «Рассвет» все называли его любовно «дядя Боря».
Василий Иванович в нескольких словах объяснил капитану милиции сущность дела.
Лена сидела притихшая, беспомощная, думала о муже: «Мало я стыда из-за него натерпелась. С Веркой Куртюковой связался. Людям стыдно в глаза смотреть. А теперь еще… Позор!»
— Придется обыск у вас делать, Леночка, — проговорил, алея лицом, дядя Боря. — Извините, конечно. Обстоятельства требуют.
— Пожалуйста. Ищите. Я ничего не видела. А вы, может, и найдете… Скорее всего, если он что спрятал, то в сарае. Там краски, инструмент различный. Пойдемте.
Все гуськом направились за Леной. Открыли ветхую, скрипучую дверь. Испуганная крыса с писком метнулась за подрамник. Дядя Боря стукнулся головой о перекладину под потолком и сконфуженно поднял упавшую фуражку.
На полу в беспорядке лежали краски, кисточки, наброски видов станицы, пейзажей, начатые портреты. У стены стояло почти законченное полотно в раме: женщина в купальном костюме — мальчишеская прическа, бесстыдные зеленые глаза. Все без труда узнали нелегальную подругу Митьки — Верку Куртюкову.
Дядя Боря начал осторожно переставлять, перекладывать вещи. Он не торопился, хорошо зная, что каждая мелочь может навести на след. В углу высилась куча старых пыльных холстов. Василий Иванович смотрел, как капитан перебирает их, и нетерпеливо переступал с ноги на ногу. Обыск казался напрасной, пустой затеей. Не терпелось и Егору Егоровичу. Он беспокойно щипал свою сивую жиденькую бороденку. Наконец, участковый отложил в сторону последний холст. Встал на колени, попросил:
— Дайте-ка лопату.
Лопата без сопротивления наполовину вошла в грунт и уперлась во что-то твердое. Капитан осторожно разгреб землю и извлек медную цилиндрическую гильзу от снаряда.
— Эта самая, стодвадцатимиллиметровка, — хлопнул радостно в ладоши Егор Егорович. — Как есть — она!
Участковый раскрутил медную проволоку, перехватывающую широкое горло гильзы, сбросил обрезок кожи.
— Была полная, — а уж меньше половины осталось! Украл! — тряхнул бородкой старик.
Дядя Боря перевернул гильзу на один из чистых холстов. Все затаили дыхание. Лена по-детски закусила палец. Егор Егорович нахмурился, словно готовясь вступить в драку. Золотая куча горела тихим огнем. Камни колец вспыхнули. Казалось, из этого мертвого костра сейчас вырвется пламя и охватит весь сарай. У Василия Ивановича зарябило в глазах, заныло, сжалось сердце. Он осторожно взял причудливую, в форме полумесяца сережку с четырехгранным зеленым камнем. На тыльной стороне золотой дужки виднелись маленькие четкие буквы: «СГ». Соня Говорко — расшифровал Школьников значение букв. Его жена, его Соня.
