Сладкое поражение

– Я не утверждаю, что я идеал. Меня просто не понимают. Более того, никто даже не пытается меня понять.
– Значит, теперь я должна вам посочувствовать? – горячо спросила Анджела.
– Нет, просто не путай меня с человеком, который тебя погубил.
– Так не давай мне для этого оснований.
Она стремительно вышла. Это был довольно малодушный способ выиграть спор. Скорее, это была хитрая уловка на грани мошенничества. Кроме того, это было нечестно, потому что ее оппонент был прикован к постели и не мог уйти, оставив за собой последнее слово.
Завтра он встанет на ноги, чего бы это ему ни стоило.
А пока он будет спать. Или постарается заснуть. «Никто даже не пытался меня понять». Его собственные слова бесконечным эхом отдавались в его голове. А что, если дело не в этом? Может быть, в нем, кроме длинного списка прегрешений, действительно нет ничего, что следовало бы понять?
Анджела часто мучилась от бессонницы, и сегодняшняя ночь не стала исключением. Когда ей не удавалось заснуть, она всегда шла в часовню и там приводила свои мысли в порядок. В этот поздний час священное место было пустынным и темным, горело лишь несколько свечей, которые всегда оставляли зажженными у статуи, изображающей Деву Марию с младенцем Иисусом.
Она опустилась перед ней на колени.
Но не склонила голову и не сложила руки в молитве, а открыла принесенный с собой альбом для рисования.
Этот толстый альбом ей подарил в свое время Лукас Фрост. Она взяла его с собой в монастырь не в силу какой-либо сентиментальной привязанности, а потому, что рисование приносило ей успокоение, в котором она порой так нуждалась. Периодически ей просто необходимо было отключиться и уйти с головой в процесс нанесения линий и штрихов, в тщательную и аккуратную растушевку, в уплотнение теней и выделение главного в композиции рисунка. Она очень любила это спокойное занятие. Оно приносило ей истинное удовлетворение.
На первой странице так и остался набросок портрета Лукаса. Анджела рисовала его в доме своих родителей сидящим на канапе перед окном гостиной. Если она была похожа на ангела, то и Лукас здесь напоминал амура. У него были темно-русые, слегка вьющиеся волосы. Голубые глаза. Черты лица были не резко очерченными, а мягкими и округлыми, вполне мужественными и красивыми. На заднем плане она легкими штрихами набросала высокое окно и небольшой участок газона. Дом. Ее дом.
На второй странице был рисунок статуи, перед которой она сейчас стояла. Каменная Дева Мария держала младенца Иисуса. Пухленький младенец, запеленатый в тонкую материю, спокойно лежал на руках матери, ее улыбка была легка и безмятежна.
Вплоть до сороковой страницы в альбоме были рисунки статуи в разных ракурсах, сделанные с разного расстояния. На некоторых набросках был только профиль Девы Марии, на нескольких – только младенец. Для рисунка на сорок второй странице, над которым Анджела трудилась сейчас, она выбрала очень сложный ракурс – вид снизу, с уровня взгляда молящегося на коленях.
Анджела работала, думая о том, что ей хотелось бы вернуть назад тот последний час, который она провела с Филиппом.
Ни чувство собственного достоинства, ни здравый смысл не помешали Анджеле рассказать о том, как она потеряла свое доброе имя. Зачем она это сделала? Разве можно рассказывать совершенно чужому человеку подобные вещи? Хотя Филипп для нее уже не был посторонним человеком, она ухаживает за ним, и ей придется вновь и вновь встречаться с ним.
Задумавшись, Анджела склонилась слишком низко и ударилась головой о деревянное ограждение перед статуей. Опомнившись, она потерла место ушиба и вернулась к своему рисунку, продолжая растушевывать тени капюшона, покрывавшего голову Девы Марии.
Нет, она совершенно точно знала, почему все рассказала Филиппу, – ее рассказ позволил ей на несколько минут задержаться в его комнате. И еще где-то в глубине души она надеялась, что лорд Инвалид скажет что-нибудь ужасное, и тогда она с полным основанием возненавидит его. Но он этого не сделал. И вообще в этот момент он был человеком, а не презренным распутником. Для нее все это было опасным, поскольку лишь полное неприятие этого человека могло спасти ее от искушения.
Не глядя на модель, поскольку слишком хорошо ее знала, Анджела начала прорисовывать фигурку Иисуса и руки Девы Марии, прижимающие младенца к груди. Потом усилила тени и добавила несколько деталей, благодаря чему ее руки обрели плоть, перестав быть каменными.
Удовлетворенная своей работой, Анджела вернулась к сорок первой странице альбома. Там, среди дюжины набросков Девы Марии и Спасителя во младенчестве, расположился небольшой портрет Филиппа. Она сделала его еще до того, как лорд Инвалид пришел в себя.
Он был изображен спящим. Она удачно нарисовала его ресницы, оттеняющие резко очерченные верхние скулы. Его рот закрыт, полные губы расслаблены – ни намека на высокомерие или дьявольскую усмешку. Упавшая на лоб прядь была похожа на резаную рану. Рядом несколькими точными штрихами она изобразила настоящую рану, а легкой растушевкой обозначила довольно солидный кровоподтек. Нелегко было точно передать искривленную линию его профиля. Большой восторг ей доставила работа над его обнаженной грудью. Раньше она никогда не рисовала обнаженных мужчин с натуры. Его мускулистую грудь необходимо было несколько оттенить. Труднее всего было выписать волосы на груди, но теперь, глядя на рисунок, она подумала, что справилась и с этой задачей.
«Спящий дьявол» – гласила подпись в углу листа. Но после сегодняшнего вечера она начала сомневаться в правильности этой подписи и в истинности ходивших о Филиппе слухов.
 
Глава 3
Когда Анджела и аббатиса, постучавшись, вошли в его комнату, неся, как обычно, обильный завтрак, лорд Инвалид стоял, прислонившись к оконной раме, и смотрел в окно.
– Доброе утро, я не ждал гостей, поэтому, прошу прощения, не одет, – сказал он, оправдываясь. Действительно, на Филиппе была лишь довольно короткая рубашка с распахнутым воротом. Его длинные мускулистые ноги оставались неприкрытыми. Тугая повязка, край которой виднелся из-под рубахи, все еще охватывала его бедро.
– Вы должны быть в постели! – строго сказала Анджела. Нет, он был невыносим! Если сейчас растревожить заживающую рану, ему придется задержаться здесь надолго.
– Поскольку у окна холодно, я, конечно, вернусь в постель. – Филипп сделал шаг и поморщился от боли, которую вызвала нагрузка на раненую ногу.
– Сколько с вами хлопот, – пробормотала Анджела, передавая поднос аббатисе, и подошла к Филиппу, чтобы помочь.
Приобняв подопечного за талию, Она положила его руку себе на плечо. На несколько секунд оба замерли, словно сраженные Молнией. Анджеле показалось, что воздух в комнате раскалился, ей вдруг стало жарко, она запылала от головы до пят. Жар был такой силы, что казалось, будто языки адского пламени касались ее обнаженного тела. Правда, ощущение было… довольно приятное.
– Обопритесь на меня, – сказала она. – Я помогу вам.
Так он и сделал, медленно и мягко. Они вместе шагнули по направлению к кровати. Анджела украдкой взглянула на него и сразу заметила выражение напряженного страдания, которое Филипп безуспешно пытался скрыть. «Наверное, я тоже выгляжу не лучше», – подумала она, делая еще один шаг. Но он не может ощущать такой же жар, она в этом уверена. Желание? Да. Соблазн? Наверняка. Его рука осторожно соскользнула с ее плеча и легла чуть выше талии, почти под самой грудью, и ей тут же нестерпимо захотелось, чтобы его ладонь поднялась выше.
Они сделали еще один шаг по направлению к постели. Аббатиса смотрела на них с непроницаемым выражением лица.
Филипп двигался медленно, даже слишком медленно. Ей показалось, что эта пытка продолжалась достаточно долго, и с каждым шагом она осознавала, как потрясающе приятно находиться в объятиях мужчины. Но в объятиях Лукаса Анджеле не доводилось испытывать такого томящего чувства.