На кладбище Невинных (СИ)

Галициано сразу заметил, что хозяин чем-то обеспокоен, и для этого не требовалось особой наблюдательности: аббат в обычное время был невозмутим, как скала, в своём флегматичном спокойствии, теперь же неизвестно зачем подбросив полено в пылающий камин и перемешав тлеющие головни, и не то швырнул, не то уронил, испугав кота, кочергу на каминную решётку, укутался в любимый плед и вместо того, чтобы попросить принести ему книгу, потребовал коньяк. Дворецкий понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее: меньшее просто не могло взволновать этого человека.
Наполнив хозяину бокал, Галициано поинтересовался, не случилось ли чего ужасного?
Отец Жоэль вздрогнул и возвёл очи к небу. «Ужасно ли, что люди начинают пожирать людей, Франческо?» Дворецкий с испугом взглянул на господина. «Мсье аббат говорит об этом дьявольском убийстве у биржи, на кладбище Невинных? Да, это ужасно, мсье» — «Завтра станет известно, Франческо, что найден ещё один труп». Слуга ужаснулся: «Снова молодая особа?» Аббат вздохнул и кивнул. При этом он не счёл нужным сообщить Галициано, что убита та самая девица, что была здесь позавчера, сырым ноябрьским вечером, помешав ему, Галициано, провести вечер с друзьями. И, разумеется, отец Жоэль не сказал камердинеру, что эта самая девица покушалась на его монашеское целомудрие и нагло претендовала на половину кровати, в которой аббат привык спать в одиночестве или с любимым котом. Кому нужны эти подробности о покойнице? Мёртвые неприкосновенны.
Однако разговор со слугой помог аббату чуть прийти в себя. Несколько минут Жоэль сидел, глядя в каминное пламя, потом пригубил коньяк, погладил кота и достал из кармана уже дважды прочитанное письмо Розалин де Монфор-Ламори. Он перечитал его в третий раз.
«Я благодарна вам, мсье аббат, за то, что вы столь добросердечно согласились быть моим духовником. Мысль просить вас об этом пришла мне в голову внезапно, но уповаю, что она была промыслительна. Мне нужен духовный совет, но получить его не у кого. Дело в том, что уже несколько дней со мной происходят вещи, пугающие меня. Ночью часто бывает, что меня что-то пытается удушить, парализует все тело. Я понимаю это, хочу встать, закричать, но я не в силах сделать это. Иногда я чувствую, что меня словно силой влекут куда-то, я слышу странный голос… Я, как мне кажется, узнаю его. При этом в этих снах есть ещё одна странность, но я не могу доверить её бумаге. Началось это недавно, как раз с того вечера у его светлости герцога Люксембургского, где мы впервые встретились. Что это — злой дух? Может, стоит освятить дом? Помогите мне. Я приду в день Поминовения в Сен-Сюльпис. Застану ли я вас там? Да благословит Вас Господь. Розалин де Монфор-Ламори».
Первое, что вспомнил аббат по прочтении — совсем мимолётно — был горестный помысел о Мари. Силы небесные, что это за искус? Но то, что вытворил тогда д'Авранж, было инфернальным казусом, это же — продуманное в деталях убийство. Аббат снова погладил кота. Камиль отрицал свою причастность. Верил ли аббат д'Авранжу? Пожалуй, да. Камиль — законченный распутник и человек без чести, но не людоед. В это Жоэль верил истово.
Аббат понимал, почему это письмо ничуть не заинтересовало адвоката. Ему самому на исповедях часто приходилось выслушивать от девиц подобные признания. Частью это были пустые фантазии, частью — проявление неуёмного тщеславия и желания привлечь к себе внимание, но иногда, хоть и весьма редко, встречались и случаи подлинной одержимости. Что было с мадемуазель Розалин?
Отец Жоэль задумался. Девица была красива и знала это. Была ли тщеславна? Многое свидетельствовало в пользу этого мнения. Сам аббат слишком плохо знал мадемуазель, чтобы вынести собственное суждение. Робер де Шерубен говорил, что она была умна. Но, предположим, Розалин была разумна и правдива в письме. Что с того? Сам он вначале отнёсся к письму Розалин серьёзно, — именно потому, что за ним последовала смерть бедняжки. Но всё могло быть не причиной и следствием, а случайным совпадением.
Ох, эти женщины… Кто их разберёт? Сам аббат, как уже упоминалось, был невысокого мнения о прекрасном поле и полагал, что женщины вовсе не такие уж искусные лгуньи, просто они слишком глупы, чтобы понять, чем ложь отличается от правды. Способны ли они думать вообще? Как мудро повествует о них «Зерцало мирян»: «Женщина есть смущение мужчины, постоянное беспокойство, непрерывная борьба, буря в доме, препятствие к исполнению обязанностей. Она, во-первых, запутывает мужчину, во-вторых, оскверняет его, в-третьих, лишает его имущества». Как верно, подумал он, вспомнив мадемуазель Люсиль.
Впрочем, аббат тут же опомнился и подумал, что несколько увлёкся.
Сам Жоэль был не столько умён, сколько мудр, подлинно целомудрен. Ум — следствие страстей, мудрость — плод бесстрастия. Ум умеет выпутываться из самых сложных ситуаций, мудрость же в них просто никогда не попадает, ибо всегда уклонится от соблазна, на привлекательность которого неизменно клюёт глупый разум. Но сейчас именно мудрость аббата, его отрешённость и неотмирность, мешали ему вникнуть в суть происходящего.
Вторая жертва маньяка… Жоэль закрыл глаза, вспоминая слова и жесты Люсиль де Валье. Он тогда в гневе назвал её непотребным именем. Насколько она его заслуживала? Эгоистичная, хладнокровная и весьма развращённая. Понимавшая много больше, чем положено в её годы. Как это сказал Тибальдо? «Вполне разумная и весьма здравомыслящая девица». Да, со стороны это так и выглядело, и Жоэль тоже так полагал, пока особа не вознамерилась влезть ему под одеяло и не отозвалась о Кастаньяке, с которым была мила и любезна на людях, столь уничижительно и безжалостно, что у Жоэля мороз пошёл по коже.
Растленная, лицемерная, лживая девка.
Отец Жоэль не мог сравнить Розалин и Люсиль — он почти не знал мадемуазель де Монфор-Ламори. Были ли девицы чем-то похожи? Почему страшный безумец выбрал из множества других именно их? Что у них общего? Аббат задумался. Красота. Обе девицы были привлекательны. О! У обеих имелись женихи, при этом жених Розалин ему неизвестен. У мадемуазель Розалин были тягостные ночные страхи. У Люсиль, судя по его впечатлению, не было ни страха Божьего, ни совести, ни девичьей чести. Поверил ли он в девственность мадемуазель? Аббат усмехнулся. Много он на подлинность такой непорочности не поставил бы. Так, пару су. И то счёл бы себя транжирой.
Приданое мадемуазель де Монфор-Ламори, он слышал об этом неоднократно, было колоссальным — около трёхсот тысяч. Единственная дочь, наследница всех капиталов семьи. Мадемуазель де Валье — сирота, отец перед смертью был почти на грани разорения, но ему удалось продажей имения после уплаты долгов спасти в приданое дочери около восьмидесяти тысяч. В случае смерти Розалин наследником становится Шарло де Руайан. Кому отойдут теперь деньги мадемуазель Валье? Её опекуну, мессиру Тибальдо? Но для него, богача из богачей, это подлинно жалкие гроши.
Тибальдо ди Гримальди, как и Жоэль, был итальянцем. Но их это мало сближало, хотя аббата приятно удивили глубокие познания Тибальдо в области живописи и некоторые его духовные суждения. Мнения ди Гримальди несли печать глубины, но аббат давно разглядел в банкире и холодный, расчётливый ум, и страсть к накопительству, и тщательно скрываемое высокомерие. Бесспорным было и равнодушие к женщинам — следствие, как говорили шёпотом, весьма бурно проведённой молодости.
Да, красота блистательных женщин истощает вызываемым ею беспрерывным желанием силы мужества и самообладания мужчины, как двор истощает гений артиста и воображение поэта. Теперь безудержные и необузданные порывы юности остались для банкира позади, Тибальдо ди Гримальди не любил ничего бурного и страстного, предпочитая, как он сам выразился однажды, «умеренно подсоленные блюда, умеренно тёплые ванны и умеренно прохладные нежности». Такой человек ради восьмидесяти тысяч ливров и пальцем не шевельнёт.
Аббат с надеждой подумал, что убийцей может оказаться просто случайный безумец, но вскоре покачал головой. Он тешит себя иллюзиями. Полиция права. Слишком умно скрываются все следы, слишком безупречно всё осуществляется. Была и ещё какая-то мысль, мучительная и болезненная, что шевельнулась в нём ещё в гостиной маркизы, но он подумал тогда, что это вздор. Но о чём он подумал? Увы, царапнувший душу помысел исчез.