Приключения Ариэля, Рыцаря Двух Миров (СИ)
— Ваша матушка подарила вам счастливое детство.
— Да как сказать… Почему-то, вспоминая своё детство и отрочество, я не чувствую, что был тогда счастлив. Скорее, безмятежен. Моя жизнь мало отличалась от жизни коров, которых я пас. Когда все вокруг только и делают, что радуют человека, он не может узнать, что такое радость, вот я и не помню никакой радости в своём детстве, и меньше всегда я хотел бы туда вернуться. Матушка моя тогда, наверное, была счастлива, потому что она знала, что бывает и иначе. Но, как я сейчас понимаю, её радость было сильно отравлена тревогой от того, что её счастье может в любой момент рухнуть. Так и вышло.
Однажды, когда я пас на лугу коров, мне довелось впервые в жизни увидеть рыцарей. Пятеро всадников на великолепных конях приближались ко мне. Их кольчуги были начищены и сверкали на солнце, а у одного из них кольчуга была даже позолоченной. На щитах я увидел яркие разноцветные гербы из золота, серебра и эмали, даже уздечки коней были украшены яркими самоцветами. Должно быть, это были паладины знатного сеньора, позже я узнал, что рыцари на самом деле редко выглядят так празднично и нарядно, и мало у кого из них есть такие дорогие доспехи, а тогда мне показалось, что я встретил существа из иного мира, и увидел в них почти ангелов, и конечно тут же воспылал желанием стать одним из них.
Рыцари хотели спросить дорогу, а я, никогда не покидавший нашего маленького поместья, дороги не мог указать, но обрадовался поводу пригласить их в наш дом, где им всё объяснят, а заодно дадут возможность немного отдохнуть и подкрепиться.
До нашего дома было недалеко, но и за это малое время я успел выведать у предводителя рыцарей очень многое о том, кто они такие и что значит быть рыцарем. Этот благородный человек ответил на все наивные вопросы деревенского паренька без тени насмешки, очень серьёзно, ничем не задев моего самолюбия. И этим окончательно меня очаровал. Я сразу же принял решение стать таким, как он.
Матушка, увидев меня в сопровождении такого эскорта, должно быть, тут же поняла, что наш маленький уютный мирок рухнул. Она приняла рыцарей любезно, как это и подобает благородной даме, вежливо и подробно ответила на все их вопросы, предложила скромное, но достойное угощение. Тогда мне показалось это вполне естественным, но потом я понял, что она чувствовала. Её душу, должно быть, затопила волна чёрного горя, она уже знала, что сейчас потеряла сына, так же, как некогда потеряла мужа. Жизнь её в один миг оборвалась, и она словно присутствовала на собственных похоронах, но продолжала оставаться вежливой и обходительной. Сейчас я удивляюсь её самообладанию, а тогда я думал, что она также рада рыцарям, как и я, если вообще думал о ней. Я привык к тому, что заботятся обо мне и не привык о ком-то заботиться. О том, что происходит в душе моего ближнего, у меня и вопроса возникнуть не могло, словно в этом мире существовала только моя душа.
Когда рыцари нас покинули, я тотчас заявил матушке, что завтра же отправляюсь ко двору короля Артура. Она тяжело вздохнула и сказала только одно: «Мой милый сын… Пойдём в часовню, помолимся вместе Господу нашему Иисусу Христу и Его Пречистой Матери». Помню, как горячо она молилась тогда, понимая, что у меня теперь нет иной защиты, кроме Бога. Она вверяла меня Пресвятой Богородице, как Матери, потому что сама, как мать, уже ничего не могла сделать. Как безропотно она приняла свою судьбу, даже не пытаясь предложить мне остаться, и ни единым словом, не намекнув на то, как ей больно. Я весело тарабанил за ней слова молитв, совсем не думая о Боге, а лишь о тех захватывающих рыцарских приключениях, которые начнутся в моей жизни уже завтра. Матушка, казалось бы, дала мне хорошее религиозное воспитание, мы всегда молились с ней вместе, и я никогда против этого не возражал, полагая молитву, точнее — молитвословие, раз и навсегда установленным обычаем, частью нашей размеренной жизни, но я совершенно не был религиозен и произносил слова молитв без участия сердца. Моё сердце тогда ещё спало, а потому и в Боге не нуждалось. Я знал, что есть где-то там на Небесах Верховный Сеньор, который управляет всеми земными делами, но это была для меня формальная истина, не имевшая прямого отношения к моей жизни, как если бы я знал, что где-то на краю земли живут великаны, но мне от этого ни тепло, ни холодно. Матушка прошла в жизни через многое, потому и была религиозна, а я ничего не испытал, потому и религиозен не был.
Она не засыпала меня на дорогу множеством полезных советов, понимая, что в этом нет никакого смысла, лишь несколько раз повторила, чтобы я никогда не забывал о Боге и непрестанно молился. Я легко это пообещал, не понимая смысла собственных слов.
И вот в моей жизни начались приключения и подвиги. Громкая слава пришла ко мне гораздо раньше, чем этого можно было ожидать. С детства я обладал огромной силой и ловкостью, так что оружием овладел легко и быстро. Я не знал, что значит страх, потому что не догадывался, как много в этом мире того, чего следовало бы по-настоящему боятся, и всех удивлял своей невероятной отвагой. При дворе Артура мне объяснили, что рыцари должны служить добру и бороться со злом, защищать слабых от сильных, если в этом есть необходимость. Я всё понял и бросился остервенело «творить добро», на самом деле быстро превратившись в законченного носителя зла, потому что в глубине души служил только самому себе, своей славе и был совершенно нечувствителен к чужой боли и вообще к тому, что чувствуют люди вокруг меня.
До 16-и лет я вообще не сталкивался с реальными проявлениями зла, не знал, что это такое, а потому зло вошло в мою пустую душу легко, без сопротивления, как к себе домой, ведь я вообще не имел навыков противостояния злу в самом себе, полагая, что всё зло вне меня. Моя матушка, не тем будь помянута, желала оградить меня от зла, но это привело к тому, что я совершенно не умел противостоять злу, не умел распознавать его в себе. Она думала, что моя душа таким образом будет чиста, но она оказалась не чиста, а пуста, совершенно лишена сопротивляемости и открыта для всего плохого. Вскоре я стал чудовищем — бесчувственным и безжалостным. Не было такой жестокости, какой я не сделал бы для ради умножения своей славы, и всё это якобы «во имя добра». И слава моя гремела, и я всё больше сходил с ума. Молиться я перестал теперь уже даже формально, ведь ритуальное молитвословие было для меня частью домашнего быта, а оставив дом за спиной, я естественно позабыл все связанные с ним ритуалы.
Наконец в мою жизнь пришло настоящее горе, и я познал настоящую боль, огромную и чёрную, как ночное небо. Я потерял любимую женщину. Внутри меня обрушилось всё, что ещё каким-то чудом держалось. Впервые я искренне и от всей своей помрачённой души обратился к Богу, но это были слова проклятий. Я обвинил Бога в чудовищной несправедливости по отношению ко мне и отрёкся от Него. На самом деле это я был несправедлив по отношению к Богу. Упиваясь отравой славы, разве я когда-нибудь вспоминал о Господе? Разве я благодарил Его за то, что Он помогал мне одерживать победы? Разве я когда-нибудь просил у Него прощения за свои грехи? Разве я относился к Богу, как к Отцу? А тут я вдруг обратился к Богу, как оскорблённый сын, которого отец не захотел защитить. Все свои заслуги я приписывал себе самому, а в несчастьях тут же обвинил Бога. Мне почему-то казалось естественным, что Тот, о Ком я и думать не хотел, просто обязан дарить мне непрерывное счастье. Разве справедливо было этого ожидать? Но Бог выше справедливости, Он всегда заботился о своём неблагодарном чаде, и горе это Он послал мне не как наказание, а ради моего исправления, и боль моя была дана мне, как лекарство, а я в ответ отрёкся от Его отцовской заботы. Каких только безумных богохульств я не изрыгал, и тогда рассудок оставил меня, я не помнил даже, кто я. Это тоже было Божьей милостью, оставаясь в рассудке, рыцарь-безбожник мог бы натворить куда больше бед, а Бог по-прежнему меня берёг от окончательной погибели души. И матушка, о которой я забыл, не забыла обо мне, она, видимо, крепко за меня молилась.