Редхард по прозвищу "Враг-с-улыбкой" (СИ)
Слева, на широком ремне, висел тяжелый, короткий тесак, видимо, служивший Редхарду ножом для повседневного обихода, как оно и оказалось.
Старший из лесников тяжело встал и запер дверь за Редхардом. Все, до часа Петуха, когда небо станет розоветь, дверь открываться не будет. Разве что дом загорится, да и то лучше стараться до последнего его тушить, чем открыть дверь в лесную ночь.
Редхард не поспешил присесть к столу, он так и остался стоять у двери, словно невзначай дав возможность себя оглядеть. Он был худощав, высок и как-то даже немного нарочито строен. Одет он был в уже упоминавшуюся куртку, длинные кожаные штаны, короткие сапоги с пряжками и шнуровкой по бокам.
У него было молодое, без складок и морщин, широкоскулое лицо, длинные, светло-русые волосы, лицо не пересекали вкривь и вкось обязательные, казалось бы, при его профессии, шрамы, лишь между бровями наметилась легкая складка.
И только глаза Редхарда резко дисгармонировали с молодым лицом. У него были глаза человека, который прожил эту жизнь всю, целиком, до последнего смертного хрипа, а она вдруг началась сначала.
Тем часом лесники уже накрывали на стол. Редхард положил на край столешницы и тот сверток, что принес с собой. Его развернули, так оказалась свежая зелень и вяленое мясо, горсть сушеных грибов с резким, но приятным запахом. Все это положили в варящийся кулеш и вскоре тот, кто кашеварил, поставил на стол котел, положил на огромное блюдо нарезанный крупными скибами хлеб и пригласил всех к вечере.
Редхард Враг, как и положен гостю, сел последним, за самый дальний от очага угол стола. Ели, по очереди опуская в варево ложки (каждый вооружился своей) и, держа под ней ломоть хлеба, отправляли в рот. Грибы Редхарда, зелень и мясо сделали кулеш необыкновенно вкусным, хотя любая спокойная вечеря в лесу — уже само по себе подарок и нечего капризничать, если приходится довольствоваться даже сухой коркой и горстью желудей. А уж если еще и повезло, как сегодня, то тогда только славить Вечно Добрых Духов и не зевать за столом. После того, как доели кулеш, кашевар убрал котел со стола и поставил на него шесть кружек и кувшин, судя по запаху, с пивом. Когда разливали напиток, Редхард прикрыл свою кружку ладонью, давая понять, что он это пить не будет и налил в кружку чего-то густо-синего из длинной, изогнутой фляги, которую достал из-под кафтана. По избе разлился сильный, терпкий аромат неведомых трав, Редхард залпом выпил налитое. Зрачки его на миг расширились так, что радужка совершенно пропала, потом сузились, как у разъяренного кота, а потом снова стали прежними. Что это было, он говорить не стал, а приставать к гостю с вопросами было невежливо. Редхард понимал, что людям, конечно, интересно, чего он пил, и он готов был ответить, если спросят, но сам вылезать с объяснениями не собирался. Так и не спросили.
После еды все закурили трубки, закурил и Редхард. Свою трубку он достал из кармана, просто, не поднося уголька к табаку, несколько раз сильно затянулся, и она задымила и зафыркала. Лесники со значением переглянулись, уверенные, что это с боем добытый артефакт, стоящий состояния. В чем-то так оно и было. Редхард незаметно ухмыльнулся, вспомнив белокожую, рыжую ведьму, дико, зло сдиравшую с себя одежду, готовую на все, страшную и жалкую в своей готовности — но она хотела жить, а ради этого готова была отдать все, что могла, хоть тело, хоть знания, хоть любую чужую жизнь.
— Покупная или с боя взята? — не выдержал, наконец, самый молодой лесник, показывая черенком своей огромной трубки на трубку Редхарда.
— А, это. Это заклинание «неугасимой трубки», — пояснил Редхард, — если я суну ее сейчас в карман (трубка фырчала и сыпала искрами), она сразу погаснет. Но когда я ее достану и пару раз затянусь, она снова будет куриться. В нее не надо ни досыпать табак, ни поджигать. А так как такое заклятие человек может наложить только на одну трубку, набитую тем или иным сортом табака, то мне повезло, что это была неизносная трубка черного дуба и самый дорогой табак к югу от Седых Гор. Я здорово экономлю на табаке.
— Ишь, ты! — восхитился обладатель хриплого голоса, запомнившегося Редхарду еще в лесу, когда лесники допрашивали его.
— Меня научила этому одна ведьма, в обмен на то, что я оставил ей жизнь.
— Так ты, выходит, не всю нежить бьешь?! — это возмутился самый молодой из лесников. Возмущение было искренним и глубоким, словно Враг только что плюнул ему прямо в душу. Редхард молча посмотрел ему в глаза и тот подавился новой фразой, которую готовился изречь и умолк.
— Та ведьма, — неторопливо продолжил Редхард, — не то изводила посевы, не то морила скот, не то воровала кур или детей, не помню. Но мы не сошлись со старостой в цене и поэтому я не убил ведьму. Но деньги тут не самое главное. В борьбе с нежитью, победив, я решаю, кому жить, а кому умереть.
— И ты всегда побеждаешь любую нежить? — недоверчиво спросил другой охранник, с одним глазом. Второй пересекал короткий, выпуклый шрам, раскинувший свои лучики по всей глазнице.
— Конечно, нет. Но пока я оставался живым, — с равнодушием человека, которому наплевать, вознесут его или же ославят на весь мир, сказал Редхард. — Например, с ведьмами из Веселого Леса (лесники скрестили пальцы и поплевали за левое плечо, что вызвало на губах Врага незаметную, как тень, улыбку) я бы связываться не стал. Разве что за очень большую плату.
— А если ведьма или другая нежить предложит больше? — ехидно спросил четвертый лесник.
— Если бы я не был вашим гостем, за такой вопрос я бы предложил сойтись на оружии, — без пафоса, все так же равнодушно, отвечал Редхард и лесник подавился слюной, закашлял. — Но гость не может поднять руку на хозяев, а потому я отвечу. Меня можно купить, но перекупить — невозможно. Если охотника на нежить перекупить, это станет его последней сделкой, после нее он не сможет уже побеждать. Таков закон, и я не слышал, чтобы он хоть раз не сработал.
— Да ты и так берешь столько, что я не понимаю, когда и куда ты их тратишь! — снова подал голос лесник со шрамом вместо глаза.
— Куда? — помолчав, спросил, казалось, сам себя, Редхард, — а ты представляешь, во сколько мне обходится каждая охота на нежить? На снаряжение? На опросы людей в округе? На покупку их помощи по нужде? Ты знаешь, сколько стоит шесть серебряных цепных пуль, с серебряной же цепочкой, для моих «огнебоев»? А сколько придется стрелять, знаешь? Так что не спеши считать мои деньги, их окажется меньше, чем ты думаешь и чем мне бы хотелось самому.
Помолчали и стали укладываться спать. Редхарду указали на широкую лавку у западной стены, тот поблагодарил, кинул в головы свой плащ, сняв его с колышка, чуть ослабил поясный ремень, чуть приспустил с ног сапоги, протерев их тряпкой и полулег — полуприсел, лавка торцом упиралась в стену.
Черный ворон вечерней зарею,Вестник гибели, мора и глада,Черный гость над молчащей землею,Есть ли край, где тебе будут рады?— негромко, как бы для себя, пропел Редхард, почтительно дождавшись конца вечерней молитвы на сон грядущий, которую вслух прочитали лесники. Это было начало старинной «темной» баллады и разве что охотнику на нежить годилась она в качестве колыбельной. Лесники переглянулись и один неуверенно молвил: «Не надо, не допевал бы ты ее, парень!»
— Да я дальше и не знаю. В этих строках все и сказано, к чему носить в голове больше? — усмехнулся Редхард.
Лесники улеглись, наконец, кто на лавке, кто на полу и вскоре избу огласил дружный храп умаявшихся за тяжелый день людей.
…Телепатема была настолько мощной, что Редхард вздрогнул от дикой боли в левой части лба. Казалось, в мозг быстро вошло шило, прокололо его до затылка и бесследно исчезло. Хотя нет. Не бесследно. Враг уже знал, что Лес идет к избушке и пришла пора действовать.
— Он здесь, — негромко сказал он. Моментально оборвался всякий храп.