Trust me (СИ)

— Попал в аварию прошлой осенью, — Ньют снова отпил из бутылки. Голос его был спокоен и нисколько не дрожал, будто блондин рассказывал, как ходил за пирожками в соседнюю пекарню. — У того, кто в меня въехал, на всю жизнь отказали ножки, — Томас поперхнулся от столь неожиданного заявления, — а я теперь боюсь кататься на мото и шарахаюсь каждый раз, когда они проезжают мимо. Мозгоправ назвал это каким-то мудреным словцом типа посттравматического синдрома или стрессового расстройства — я, если честно, вообще не предполагал, что это разные вещи, — и сказал, что мне еще повезло. Типа симптомов могло быть намного больше, и я мог бы быть слегка чокнутым, но мне как-то пофиг.
Раньше Томас подумал бы, что о подобном люди стараются не распространяться. Держат неприятные воспоминания глубоко внутри и не делятся с другими, чтобы лишний раз не натягивать струнки нервов. Но Ньюту, видимо, было действительно пофиг. Воспоминания об этом порядком истерлись и остались лишь в виде обрывков и ярких картинок, как нечто далекое и пережитое уже давно, и он рассказывал об этом с некой долей насмешливости и обыденности. Таким тоном старики, пережившие войну, рассказывают внукам и правнукам о вспарывающих землю и воздух снарядах, падающих замертво товарищах, разрухе, голоде и всех тех ужасах, которые молодым могли только сниться.
— Оу, — только и смог протянуть Томас, — и тем не менее ты не боишься возиться с мотоциклами в мастерской.
— Поломанные не врежутся в меня на повороте, — язвительно заметил Ньют и не менее язвительно улыбнулся. — Неплохое пиво, кстати.
Томас только кивнул, оставляя похвалу висеть в воздухе. Пиво теперь казалось слегка горьковатым, и лицо самопроизвольно морщилось. Из подсобки был виден угол прилавка и стеклянная дверь с повернутым к улице «закрыто» на ручке. Сумерки сгустились до состояния малопонятной мутной жижи, в центр которой кто-то попытался подмешать немного тусклого оранжевого — отблесков ушедшего за горизонт солнца. Проносившиеся по дороге авто блестели яркими всполохами фар, сигналили, их стекла, казалось время от времени, готовы были лопнуть под напором орущей из колонок музыки. Над головой парней лампочка шаталась сильнее, от нее, как стайки из мириадов насекомых, разбегались жутковатые темные фигуры и рисовали на стенах нечто мифическое.
— Разве у твоего босса нет наследников? — вопрос сам собой напросился на язык, и Томас позволил ему прозвучать и отогнать подальше воцарившуюся тишину, к которой из бутылок выбирались осмелевшие робость и скованность. — Ну, там, родственников или детей.
Ньют снова мотнул головой, допивая остатки пива и плюхая бутылку на столик, который тут же угрожающе зашатался. Он медленно убрал со лба волосы, потер взмокшую от пота переносицу (в подсобке действительно было душно) костяшкой пальца и, не поворачивая к Томасу головы, заговорил:
— Не-а. У него… не сложилось, скажем так, — Томас только что заметил, что левую руку Ньют не выпускал из кармана, пока держал бутылку правой, и теперь выложил ее на стол, сжав в показавшийся совсем небольшим кулак. — Прескверная история, честно. А все из-за этой бесполезной даты на руке.
Томас смутился столь резким словам, но виду не подал и на всякий случай сжал правой ладонью колено. Как будто Ньют мог внезапно накинуться на него и отрубить руку по локоть. Последний, впрочем, за его телодвижениями совсем не наблюдал и не сводил глаз с чего-то, попавшего в поле зрения в противоположном конце комнаты. Было что-то напуганное и ностальгичное в этом взгляде, но оно быстро исчезло, стоило блондину на мгновение смежить веки.
— Он встретил свою родственную душу, — на слове «родственная душа» Ньют демонстративно показал кавычки, повернув кончики пальцев к Томасу, — когда куковал в больнице с какой-то дрянью. Совершенно случайно коснулся вытянутой руки какой-то женщины — ее везли в операционную уже под наркозом и прокатили по коридору прямо мимо него — и, само собой, понял, что она «та самая», — Ньют произнес последнее совсем едко, как будто цитируя неприятное слуху оскорбление. — К вечеру разузнал, кто она такая и что с ней. У нее было довольно редкое и серьезное заболевание. Умерла в тот же день на операционном столе. Дата на руке у босса, естественно, изменилась и тут же перечеркнулась. А вместе с ней, наверное, и мозг, потому что он не захотел связать жизнь с кем-то еще, — мало ли на свете таких же бедолаг? — ведь, все, поезд ушел и никогда на станцию не прибудет. Как по мне, это все чушь собачья. Люди придумывают неизвестно что и неизвестно зачем вместо того, чтобы спокойно жить, и потом с ними случается какая-то неведомая ерунда, из-за которой жизнь идет под откос…
Ньют внезапно замолчал. Может, удержавшись от повествования о чем-то личном, может, договорив наконец и не собираясь более продолжать, но после его рассказа на душе у Томаса остался неприятный осадок. Парень ощутил себя провинившимся учеником, которого учитель журил за содеянное на протяжение нескольких мучительных минут — он никогда не встречал людей, которые мало того что не верили в соулмейтов, так еще и относились к этому настолько пренебрежительно. Не то чтобы Томас оскорбился словам Ньюта или захотел его переубедить, но что-то далекое от определения приятного заняло голову.
— Значит, ты не веришь в это все?
— Не-а.
— И… дата у тебя до сих пор не изменилась?
Глаза Ньюта вперились в Томаса, внезапно напитавшись чужеродной отталкивающей желчью. Томас мгновенно пожалел, что задал этот вопрос, и вжался задом в стул, словно готовясь взлететь на нем к потолку и пробить головой крышу. Ньют напоминал настоящего хищника, что приглядывается к зажатой в угол жертве перед смертельным броском.
— Не стоит разговаривать со мной об этом, Томми, — Томас сглотнул оставшийся во рту алкоголь. Произнесенное Ньютом «Томми» показалось издевательским коверканием имени, а не выражением какой бы то ни было нежности или привязанности. Брюнету думалось, что Ньют сейчас схватит его за горло, сдавив кожу пальцами до покраснения, спросит хриплое «понял?» и будет держать до тех пор, пока задыхающийся Томас не кивнет или не выдавит из себя похожее на овечье блеянье «да». Но этого не произошло.
Ньют только лишь усмехнулся, как удачно подшутивший над кем-то ребенок. Томас попытался хотя бы натянуто ухмыльнуться в ответ, но губы словно заморозили или приклеили друг к другу: они ни в какую не поддавались сигналам, поступающим из не менее замороженного мозга.
В кармане у Томаса, испугав обоих парней чуть ли не до взвизга, заверещал телефон. Беспрестанно извиняясь неизвестно за что, брюнет снял трубку, даже не глянув на экран, и одного бычьего вздоха в динамике было достаточно, чтобы распознать в позвонившем хозяина магазина.
— Какого черта в подсобке горит свет и какого черта сигнализация до сих пор не включена?! — судя по беспорядочным вздохам, начальник либо бегал на беговой дорожке, либо надувал воздушный шарик, либо… хотя третье «либо» Томас в голове решил не визуализировать. — Мне позвонил Галли из кафе напротив. Если ты действительно забыл закрыть подсобку и включить сигнализацию, я клянусь, Томас, я уволю тебя ко всем чертям и заставлю самому платить за набравшиеся киловатты!
— Я еще в магазине, сэр. Доделываю кое-что, — Томас протестующе замахал руками уже готовому выйти Ньюту. Тот остановился, вскинув одну бровь и опершись плечом о дверной косяк. Под светом лампочки его лицо казалось болезненно-желтоватым, под носом и глазами скопились отпечатки теней, превращая парня в поистине жуткого типа. — Уже собираюсь уходить.
— Если я найду хоть одну пустую бутылку или еще что-то такое, то тебе конец, я клянусь!
Томас не успел что-либо добавить: линия по ту сторону оборвалась, оставив после себя нудную череду однотонных гудков. Брюнет так и не понял, что именно произошло секундой ранее: хозяин магазина всегда строил из себя строгого и грубого мужичка, держащего подчиненных в ежовых рукавицах и не дающего никакого спуску. Он работал с Томасом уже достаточно долгое время, и ни разу за прошедшие шесть лет не смог уличить парня в отлынивании от работы или недостаточно добросовестном исполнении своих обязанностей. Но тем не менее продолжал журить Томаса по поводу и без, словно этому могла быть хотя бы одна уважительная причина. И его напускная грозность никак не могла скрыть образ мыши или крысы, что образовался в голове брюнета долгое время назад: начальник и впрямь был похож на какого-то грызуна.