Теперь я стеллинг! (СИ)
Закусив указательный палец левой руки, шестая серьёзно задумалась.
— Сестра… по твоим глазам я вижу, что ты не помнишь меня. Скажи, это правда, что нас всех забыла?
М, вот эта её фраза отсылает к другому эпизоду, более раннему, когда со мной, чуточку очухавшимся, попытался побеседовать «папаня». Я, признаюсь, тогда здорово трухнул, поэтому наплёл ему что-то на тему амнезии, что, мол, меня много били по башке, пытали, да и вообще, сжечь пытались… короче, потеря памяти, во! Не могу сказать, поверили мне, или нет, но ушёл он от в тот раз о-очень такой задумчивый. Ну, он тогда ещё немного поспрашивал на тему того, что со мной было… я, немного стесняясь, пересказал ту часть, которую сам помнил, но, видимо, этот ответ его не очень удовлетворил. В общем, меня снова оставили хворать, а вскоре пришла Шестая и я уснул…
Так вот, если папане я ещё мог врать (ну, как, врать… так, немного иначе излагать известные мне факты, опуская некоторые подробности), то вот ей… Блин, я с неё каваюсь[1]! Но не могу я обманывать такую добрую/красивую/нежную девушку! Всё моё существо протестует против этого! А отаку внутри — особенно… хотя… был ли я уже тот, который тогда умер, на планете Земля?..
— Я… не знаю, сестрёнка Шестая. Просто… не уверен, что я — это я…
Шестая слушала меня внимательно, немного шевеля своими ушами (вернее, ушками, нежными, женскими ушками). Вообще, она мне очень напоминала эдакую каноничную эльфийку… но острых ушей не наблюдалось! Вот вообще… обычные, пусть и очень аккуратные. И она умела ими забавно шевелить!
— Если ты меня спросишь о прошлом — я скажу, что ничего не помню, — продолжал я говорить, внутренне чувствуя, что ступаю на очень тонкий лёд, от которого будут зависеть мои дальнейшие отношения с ней, — Если спросишь о том, что случилось — я расскажу то, что уже говорил…
— М… — теперь Шестая закусила другой палец и снова повела ушами. Затем, она произнесла следующую фразу… очень осторожным и задумчивым тоном: — Ты не говоришь, как Тринадцатая, хотя ты — она. Отец тоже видит, что с тобой что-то не то, но не может понять, что именно… Кто ты, Тринадцатая?
Внутренне, я похолодел и почувствовал холодок, приливший к поджилкам. Вот… ребята, как бы вы отнеслись, если бы хорошо известный вам человек внезапно признался, что он, де, не из этого мира? Да и вообще, совсем не этот человек… В отечественной лит-ре ответ дан чёткий: стоять Штирлицем, молчать, но не открывать тайну Гестапо! Ни под какой пыткой! Хотя… в паре книженец я читал вариант, когда тайну раскрывают эдакому «ближнему кругу»… Ах, что мне делать, мать твою! Блин, так и вижу перед собой колесо из Mass Effect’а[2]:
1) Я… не Тринадцатая… и не твоя сестра. Я… человек из другого мира… (сказать правду)
2) О чём ты говоришь? Тринадцатая — я! Да и вообще, что вы пристаёте к старому/больному/самому несчастному (нужное подчеркнуть) стеллингу! (надавить)
3) Понимаешь, я очень изменилась за лето [3] /с момента заключения…
4) Ой, что-то я себя чувствую… (отрубиться)
О-хо-хох, боженьки мои! Вот что мне ей ответить, а?
Внимание! Вы стоите на важном распутье. От вашего выбора сейчас будет зависеть очень многое. Итак, что вы выберете?
Система, не сыпь хоть ты соль на рану, и так всё хреново! А, пофиг! Скажем правду… в этот момент я натурально сглотнул.
— Я… не твоя сестра… — тяжело дались мне эти слова, должен вам сказать! Смотреть прямо в голубые, нежные глаза Шестой мне было невыносимо — я уставился в пол. Поэтому не видел, как расширились её очи в изумлении. — Я… человек из другого мира. Я погиб в одном, а очнулся здесь, в теле… Тринадцатой. Извини… я не твоя сестра! — блин, никогда не помню себя таким нытиком! А тут прям в натуре — и слёзы, и боль… хотя, мне взаправду было невыносимо признаваться в своём… заселении. Вроде, чего такого, спросите вы… ну, скажу, вроде и ничего. А вот представьте себе, что вы проснулись… положим, в теле чужой жены. Которая, между прочим, очень любима своим мужем. И вот как вы отнесётесь к тому, что вас любят, говорят о чувствах, каких-то вещах, событиях, а вы не можете искренне ответить на этот порыв? Вариант что вы циничная и бесчувственная сволота рассматривать не будем…
— Ясно… значит, Тринадцатая тоже… умерла… — грустно, но, в целом, довольно спокойно произнесла Шестая. Я же, стараясь сдерживать слёзы, отвернулся в другую сторону, поэтому не видел её лица.
Неожиданно, я почувствовал, как меня крепко обняли.
— Шестая? — тихо прошептал я, аккуратно поворачивая голову. А та, возьми, да разревись, прямо у меня на груди… Не выдержав, я присоединился к её рёву, при этом крепко обняв. Где-то с боку сознания промелькнула мысль о том, что… «Пацаны так не делают, мазафака». Ну… а, идите к лешему!
В общем, каждый из нас разревелся о своём. Я могу только догадываться, о чём именно. Я же… рыдал о всех тех горестях, что были как в моей прошлой, так и нынешней жизни. И знаете? Мне становилось легче. Я плакал от страха, который испытал тогда, в темнице, от того разочарования, боли и унижения, испытанного в суде, от того ужаса и отчаяния, что пережил на костре… от бесполезности, бесчувственности и бессмысленности своего прошлого существования, от которого мне досталось в наследство куча самого разного, порой бесполезного хлама, а в особенности — от бесславной и глупой смерти…
Знаете, вероятно в тот момент я окончательно и принял, что моё прежнее “Я” осталось за кадром. Теперь я — стеллинг. Не знаю, насколько они отличаются от людей, но, думаю, есть что-то и общее. И, почему-то… мне так… смутно… очень… кажется… что все стеллинги, поголовно — кавайные лолки. Ну, или почти все… Шестая — лоли, пусть и очень женственная, Седьмая (та, которая меня так бесцеремонно тащила) — тоже… это чё… я — лоли?! Оу, майн гад! Энгель хурен[4], во имя пресвятой Аски! Я чё…
И мысль эта так меня поразила (вернее — ужаснула), что я даже перестал хныкать. Оу, а Шестая тоже уже не хнычет, а только крепко меня обнимает. Эм…
— Знаешь… может ты и не Тринадцатая, но твоё сердце такое же нежное и доброе, как у неё… Давай… не будем делать различия. Да, ты из другого мира, теперь я это поняла… почему ты так… чувствуешься. Но… примешь меня как… сестру?
И смотрит. Большими, голубыми зенками, с тонкими ресницами. И ещё моргает! Короче, будь я — прошлым я… точно бы не выдержал и… м… провел воспитательную работу на месте, во! Помнится, таким эвфемизмом пользовался один мой знакомый… Но, я уже не я… поэтому просто стиснул её ещё крепче и шепнул…
— Да… сестра…
После того откровения с реками слёз (за которые мне очень стыдно…), наши отношения, пусть и переменились, но, в целом… даже стали доверительнее. Во всяком случае, Шестая более охотно рассказывала мне о вещах, которых я не знал, не понимал.
Например, о стеллингах. Барабанная дробь… итак! Во-первых, я стеллинг!.. Ну, это было очевидно, а теперь… барабанная дробь… два! Итак, стеллинги делятся на полых и бесполых.
Вообще, это было для меня откровением, но, оказывается, мы, в большинстве своём, рождаемся вообще без каких-либо половых признаков! В честь этого, Шестая даже притащила маленькое зеркальце и позволила себя рассмотреть, что говорится, во всех подробностях. Ну…
Я, наверное, реально был идеалом лольки. Итак: груди — нет. Вообще. Даже… м… вот того, что надо трогать — нету. Голая гладкая поверхность, только живот чуть выдаётся, а так… доска! Кстати, пупа тоже нет. Волос — нет, только на голове. Внизу… ну, только одно отверстие… типа как у птиц. Просто я реально никого больше не помню, с таким типом… выхлопной трубы, во!
Лицо… ну, у меня было детское… вернее, подростковое лицо. Острые черты, пшеничные волосы, синие (ближе к серому) глаза. М… когда я нарочно надулся, то серьёзно увидел в себе эдакую надутую, маленькую и злую лоли. Ребят, за что? Я, каюсь, конечно слегка лоликонщик[5], но не настолько, чтобы желать самому очутиться в этом… теле…очень захотелось застрелиться, или нажраться яду.