Альбинос. Финал (СИ)

 — Ещё раз я увижу тебя рядом с ним — убью, своими собственными руками ЗАДУШУ! — орал отец. — Посадить его мало!
И так продолжалось, пока мне не обработали и не заклеили рану. Потом все уехали. Я остался один и, конечно, сорвался. Наверное, впервые хотел этого так сильно. Прав был Стас, когда говорил, что больно — это про Славу. Очень больно. Очень! В груди всё разрывалось просто. Не позвонил, не извинился, НИЧЕГО. Как будто это в порядке вещей для него, как будто так и надо. И ведь самое обидное, что он всегда таким был, с другими и со мной тоже. На что я, блин, надеялся и рассчитывал?
Глубоко ночью каким-то чудом успокоился и уснул. На работу я бы не пошёл, но как по будильнику проснулся в семь часов. Голова гудела, губы, зубы, десны — будто ножом резало, пришлось обезболивающее выпить, чтобы полегче стало. Чтобы хоть как-то.
И когда взял телефон на кухне, увидел сообщение. «Извини». Ещё вчера прислал, ночью, видимо совесть замучила, а может, как обычно, вспомнил, как я ему отсасывал и заскучал. Вчера, когда слезы рекой лились, дал себе обещание — больше никогда с ним не связываться. Этот удар хорошо меня отрезвил, а точнее -жестокость и безразличие, с которым он это сделал.
Воспоминания мучили весь день, снова и снова, снова и снова, вторя тем же болевым приступам, которые одолевали каждую секунду. Врач сказал, что в челюсти много нервов и нет такого обезболивающего, чтобы совсем ничего не чувствовать, нужно терпеть — и я терпел.
Но кое-что мне все же не давало покоя. Это изнасилование. Оно же было почти два с лишним года назад, почему сейчас? Казалось бы — насрать на этого Славу, пусть сам из своего дерьма выпутывается, он этого заслуживает. Вот только меня, в отличие от отца, мучила совесть. Слава в это дерьмо влез не без нашей помощи. Да, жалеть его тоже нельзя, но и мы не белые пушистые. Отцовские амбиции топтали всё на своём пути, возможно, кризис среднего возраста, запоздалый. Артём просто вёл очень агрессивный бизнес, не всегда честный, но, если отбросить все условности, это же просто конкуренция. Да, не совсем здоровая, но садить за это человека тоже было неправильно. Я ещё тогда понимал, что не стоит лезть в эту кашу, а теперь и вовсе убедился — оно того не стоит. Сядет этот Артём, сядет Слава, отец будет радоваться, но судьбы загубленные не исправишь потом. Конечно, оба это наказание заслуживали, но не нам быть этими вершителями. И тот факт, что я был в этом тоже замешан, делал и меня таким же циником и карьеристом, ведь я следовал этой же стратегии. Более того, в дело об этих махинациях затрагивали не только Славу и этого Артема, в деле ещё люди фигурируют, кто помогал, кто был в курсе. Там уже дело на три тома собралось. Сколько человек поставлены под удар, всего лишь из-за конкуренции и гордости. Это неправильно. Мне хотелось поговорить с отцом, и, конечно, узнать, что там за изнасилование такое было.
Но пока я не мог говорить — ничего выяснить не получилось бы, неделю пришлось просто ждать и размышлять. А потом начнётся ад, опять куча дел, куча проблем на работе, которые никто не решит, все же меня будут ждать, сами ничего не будут делать… Кошмар. Ещё один кошмар поджидал в зеркале. Челюсть просто дико опухла, а левая сторона покраснела и уже были видны очертания синяка. Гематома была большая и болезненная, но челюстью я шевелить мог, хоть и совсем чуть-чуть. А вот разговаривать — нет. Это было невозможно, так сильно всё опухло и болело.
Первый день было тяжело и морально и физически, второй уже легче, третий уже совсем хорошо. Я уже даже по телефону со Стасом поговорил. Он предложил встретиться с ним и его друзьями, накануне моего дня рождения, буквально на следующей неделе. Я согласился, почему нет? Одного из его приятелей я хорошо знал, и мы периодически встречались все вместе в клубе.
Слава больше никак не давал о себе знать. Кроме этого сухого «Извини», никаких сообщений или звонков. А я ждал. Ждал и надеялся, что хоть что-то в нём проснется, и он опровергнет мои мысли о том, что он полный кусок говна. Но ничего не происходило. Я никак не мог понять такую логику, никак. Почему он так легко сказал «люблю» и так легко от всего отказался, в чём тогда смысл? Если предположить, что «люблю» было настоящее, то каким нужно быть моральным уродом, чтобы сделать больно тому, кого любишь?! КАК? А если согласиться с тем, что это «люблю» ненастоящее, то почему нельзя было так и сказать? «Мы просто трахаемся, пока мне не надоест — как надоест, всё закончится». Я бы это понял, принял, я же именно это и хотел вначале. Тех отношений, к которым привык — просто секс, разрядка, влечение и страсть. И ни один из вариантов его «любви», который он мне демонстрировал — не был мне нужен.
А ещё уважение. Уважение — это то, чем я всегда пренебрегал. А сейчас подумал, что он был прав, я себя совсем не ценил. И не потому, что гей или ещё кто-то, просто по-человечески не ценил. А такие как Миша и он на мне ездили.
Вот так я и понял, что не приеду к нему больше, не напишу, не позвоню. Если для его легкомысленного «люблю» закончилось время, то я не собираюсь ему себя навязывать. Тем более, что он этого не хочет сам. Обидно признавать, но я смог только до члена его достучаться, не больше. В остальном он как меня презирал, так и презирает до сих пор. «Ценить, уважать, любить» — слова с другой планеты, на которых он не разговаривает.
Когда я смог нормально говорить и опухоль сошла, как и огромный пластырь с лица, под которым теперь красовался полуторасантиметровый шрам на губе, я поехал в офис кое-какие срочные дела сделать, и с отцом поговорить.
Застал его в кабинете с сигарой в одной руке и с телефоном в другой. Опять кому-то «вставлял» по первое число. Когда увидел меня, пригласил сесть за стол и, так же жестом, попросил подождать, пока он закончит разговор.
После того как он закончил свой «важный» разговор, то начал заваливать меня своими указаниями и вопросами по работе. Ещё одна отличительная черта моего отца. К нему приходишь по собственной инициативе со своими задачами, а он делает так, будто это он тебя на «ковер вызвал». Но я уже привык.
— Тебе не кажется, что это уже слишком? — когда он, наконец-то, позволил мне вставить хоть слово, я решительно настроился на разговор.
— Что слишком?
— Я про Потапова и всё в целом. Тебе не кажется, что это слишком? Ты будешь всех конкурентов сажать?!
— Я что-то, Сашенька, не понимаю, почему ты сейчас об этом говоришь, и почему «это» — слишком? — он выдохнул дым, и только я хотел ему ответить, как он вскинул руку и продолжил, — И знаешь — да, я бы посадил всех конкурентов, если бы мог. Это бизнес, здесь булки расслаблять нельзя.
— Не мы должны быть судьями за чьи-то поступки. Ты обещал Славе, что он не сядет, как видишь, всё поворачивается ещё хуже, чем раньше.
— А кто знал, что за этим Славой такие делишки?! Я?! Нет, я не знал, а может быть, ты знал? Нет, тоже не знал! А вот он — знал! Мог бы сразу нам сказать, но нет, Саш, он не сказал. И знаешь, что самое смешное — он же на самом деле изнасиловал эту девку, это не какое-нибудь подставное дело.
— Я знаю, он мне сам сказал. — я невольно вспомнил этот взгляд, полный безразличия.
— Да ты и половины о нём не знаешь! Это не просто изнасилование, это с тяжкими последствиями! Миша приезжал, рассказывал, у неё выкидыш случился из-за этого. Так то, Сашенька! Я же тебе сказал — держись от него подальше — он уголовник, не бывший, так будущий!
Я охренел. Господи… Выкидыш.
Но, тем не менее, я не мог просто так уйти.
— Пап. Я тебя никогда ни о чём «таком» не просил. Можешь, хоть раз ко мне прислушаться?
Мои слова привели его в бешенство, он поднялся и громко хлопнул рукой по столу.
— Я тоже никогда тебя ни о чём «таком» не просил! И свечку не держал, кто у тебя там! Но не в этот раз! Мы ему и так одолжение сделали, полгода жил на халяву, спасибо Борису Ефимычу, подогнал ему номер. Адвокаты — консультанты, судьи — думаешь это всё бесплатно?!