Собор без крестов

следственную камеру.
— Прошлыми его грехами интересуетесь? — спросил лейтенант.
— Хочу узнать кое-что о грехах других, если получится, — удовлетворил его любопытство Серебряков.
Через множество переходов и дверей лейтенант наконец привел Серебрякова в следственную комнату с
двумя стульями и столом. Зарешеченное окно скупо пропускало свет через свой перевернутый металлический
козырек.
— Когда понадоблюсь, вызовите меня вон той кнопкой. — Он показал, где вделана в стол требуемая кнопка.
Оставшись в комнате вдвоем, Серебряков сказал:
— Ну что, Николай Ярославович, будем знакомиться?
— Я вас, Герман Николаевич, давно знаю.
— Если не секрет, то через кого? — поддерживая разговор, спросил Серебряков.
— Кому вы лапти плели, у нас сейчас сидит несколько десятков человек, всех и не перечислишь, — заметил
Золотой.
Серебряков задумался, решая, с какого вопроса приступить к допросу.
«Старший следователь прокуратуры приехал меня проведать — исключено, мы с ним не родственники. А
может быть, подвесить мокряк или малолетку?» — предположил Золотой.
— Вы, Николай Ярославович, не в поле наших интересов, — успокоил его Серебряков.
— А я, грешным делом, уже начал волноваться, — то ли серьезно, то ли пошутил Золотой. — Свое и то
тяжело нести, — глубоко вздохнул Кисляков, — а чужое я теперь и под расстрелом не возьму. Я чувствую, у нас с
вами будет долгий разговор, а поэтому, если можно, дайте покурить. Как говорят, «дай сигарету, а то так жрать
хочется, что негде и переночевать».
Серебряков молча достал пачку сигарет и коробок спичек.
Глубоко затянувшись сигаретным дымом, Кисляков заметил:
— Оказывается, ребята правду говорили, что вы не курите, но для своих подследственных сигарет не
жалеете.
— Твоя информация точная, — улыбнувшись, согласился Серебряков. — Но я угощаю сигаретами не всех, а
тех, кого мне по-человечески жалко.
— Значит, вам и меня жалко? — прервав глубокую затяжку, спросил Кисляков.
— Конечно!
— Обижаешь, начальник, я ведь в жалости не нуждаюсь и за сигарету не продаюсь, — начал ершиться
Золотой, возвращая Серебрякову пачку сигарет.
Вновь отодвигая Золотому пачку с сигаретами, Серебряков заметил:
— Тебя сейчас жалеть поздно. Как говорят, «поздно пить боржоми, когда в ж... дырка».
— Герман Николаевич, — подобрев и вновь беря пачку сигарет, начал Золотой. — Я тупой, как у воробья
колено, а поэтому тонкого намека на толстые обстоятельства не пойму. Говорите мне прямо, зачем вы ко мне
приехали. И вообще, говорим уже долго, а вы ничего не пишете, непорядок.
— Когда я только стал работать следователем, то один «шутник» дал мне показания на семи листах, а потом
говорит: «Порвите протокол: я говорил фуфло».
— Вы, конечно, протокол порвали, — предположил Золотой.
— Какой бы ни был протокол допроса, правдивый или имеет ложные сведения подследственного, его рвать
запрещено УПК. А с того момента я сделал для себя вывод: прежде чем приступить к допросу, я должен понять, желает ли подследственный говорить мне правду или нет. Я хочу вас спросить: вы действительно совершили то
преступление, за которое оказались здесь?
— Герман Николаевич, вы в шашки играете?
— Умею, но не увлекаюсь.
— Правильно делаете. Я же, дурак, сыграл в поддавки, а надо было играть на выигрыш или вообще не
садиться за игровой стол.
— Я считаю, что тебе с ними не стоило садиться за игровой стол, — прощупывая Золотого, намекнул
Серебряков.
— Так вы приехали ко мне по их душу? — довольный своим открытием, оживляясь, спросил Золотой. — Как
я, дурак, сразу не догадался! — ударив ладонью себя по лбу, воскликнул он.
— Вы расскажете, как у вас произошла игра с ними в поддавки?
— Рассказать можно, — задумчиво произнес Золотой, — и стимул есть: срок больно уж надоело
разматывать, но вы должны удовлетворить мой интерес: на чем они сейчас прокололись?
Не делая тайны из причины своего приезда в учреждение, Серебряков поинтересовался:
— Как ты сам считаешь, на какие подвиги способны «любители игры в шашки»? Может быть, кого-нибудь
убили? — предположил он.
— Не смеши, начальник, на такую работу у них хватит дураков таких, как я, до коммунизма.
— А если я скажу, что они подозреваются в хищении ценностей из сейфа? — закинул удочку Серебряков.
— Я с ними сейфы не вскрывал, но деньгами они бросаются здорово. Если они работают по сейфам, то, конечно, чего им стоит кинуть таким собакам, как я, по паре кусков, чтобы натравить на тех, кто мешает им или
пытается перейти дорогу. Из интересующей вас шайки, что меня купила, видел двоих, но они были в масках, и о
них я предположительно знаю, что один молодой гамбал лет 30, а другой — пожилой. Встреча с ними была
ночью, вывел меня на них парень по кличке Рахол. Вот и вся информация.
Увидев, что Серебряков полученную информацию стал записывать в протокол допроса, Кисляков заявил:
— Уважая вас и желая мести этим бульдогам, я не забываю, где нахожусь. Здесь не санаторий, а учреждение
строгого режима, где свои понятия о чести и на все есть свои правила. Мои показания не записывайте, а если
запишете, то я их не подпишу, скажу, что вы все выдумали. Если узнают, что я раскололся в отношении
уважаемых в нашей среде «медведей», то мне дальше отбывать срок не придется. — Он описал указательным
пальцем вокруг головы и поднял руку вверх. — Мне будет хана, — глубоко выдохнув воздух из легких, сказал он.
— Считайте, что информацию вы получили не следственным, а оперативным путем.
— Трусишь? — спросил Серебряков, убирая в портфель заготовленный бланк протокола допроса.
— Не обижайтесь на меня, Герман Николаевич. Если бы вы оказались в нашей среде, я бы посмотрел, что с
вами до утра стало. Уверен, что вам бы не пришлось говорить: «А куда начальство смотрело?» Когда в зонах
будет наведен порядок, то тогда здесь будет проходить исправление человека, а сейчас мы из режима в режим
только звереем. На совесть мою давить нечего. Если бы я был трусом, то вообще ничего не сказал бы, а так дал
путеводную звезду. Если подумать, то бульдоги мне не должны, за работу рассчитались, не обидели.
— Тогда, Николай Ярославович, какие претензии вы имеете к своим нанимателям? — спросил Серебряков с
интересом.
— Я дурак, а они умные, зачем им надо было такого дурака подключать к своей игре? Теперь умные сорят
деньгами из сейфа, а я чинарики в зоне собираю, — пробурчал Золотой.
— Николай Ярославович, зря вы себя дурачите, просто у вас на свободе не было времени подумать, как
лучше устроить свою жизнь. А надо было тогда думать, не было бы и дураков, — защитил Золотого от его
собственных оскорблений Серебряков.
— Может быть, может быть, — соглашаясь с Серебряковым, задумчиво произнес Кисляков, закуривая в
процессе беседы, наверное, седьмую сигарету.
Раскурив сигарету, Кисляков сделал несколько затяжек и неожиданно спросил:
— Неужели вы думаете, что их найдете?
— Должны! — убежденно ответил Серебряков.
— Вряд ли, с деньгами у них весь Союз под крылом самолета, за ними вам не угнаться, — скептически
заметил Кисляков.
— Если бы вы сейчас дали и подписали свои показания, то в недалеком будущем могли бы их лицезреть, —
вновь закинул удочку Серебряков.
— Я не любопытный, хибара у меня сейчас надежная, не протекает, хорошо охраняется, зачем мне ваши
бури. Я вам сочувствую и замечу, что и ваши желания не всегда сбываются. Мои знакомые — крупные
покупатели, а поэтому их я не имею права продавать так, как вы хотите.
— Что ж, неволить я не имею права, и за то, что сказали, большое спасибо. Я согласен, что и на сказанное
вами нужно большое мужество. На прощание я советую вам подумать о предназначении человека на земле. У