Мальчишки из Нахаловки (Повесть)

Тогда жандарм начал крутить, знает, гад, где больнее, — волосы на висках. У Максима невольно потекли слезы. Но он продолжал твердить одно: никто не научил, торговал одинаково и «Зарей» и «Оренбургским краем».
Ничего не добившись, жандарм вывел Максима за проходную и, дав под зад пинка, отпустил.
— А деньги?! — воскликнул Максим. — Отдайте деньги!
— Поговори еще у меня, — погрозил жандарм кулаком.
Максим вошел в один из проходов между штабелями досок, высившихся недалеко от проходной, лег на землю и дал волю слезам. Он плакал от еще не прошедшей боли, от обиды, плакал от страха за отца: ведь его теперь могут выгнать с работы, а может, и того хуже, посадят в тюрьму, плакал от злости на себя, как он покажется теперь на глаза Никите Григорьевичу.
Все эти дни он приходил домой радостный. Высыплет на стол выручку, а мать поцелует его в голову, скажет «кормилец ты мой» и заторопится кормить. И Коле он каждый раз приносил большую конфетину с мохорком. А сейчас…
Максим еще горше заплакал. Отомстить жандарму. Он, Максим, сделает ему такое! Что именно, он еще не знал, но отомстит обязательно. Это решение немного успокоило Максима, и он пошел к Володьке.
Володька — самый лучший друг Максима. Ну, разве еще Газис. Володька ни на кого из нахаловских непохож. Белые кудри, пушистым венчиком лежащие на голове, почти не оттеняли высокий бледный лоб и едва прикрывали розовые уши. Недаром девчонки прозвали его одуванчиком. На худеньком бледном лице его светились огромные светлые глаза с навечно застывшим в них вопросом. Они словно два широко распахнутых окошка, через которые Володька жадно вбирал мир. Казалось, он хотел разом охватить окружающее и понять, почему и зачем все устроено именно так, а не иначе.
Когда Володька с родителями появились в Нахаловке, это было три года назад, родители стали учительствовать в приходской школе, а Володька поступил в их класс. Ребята прозвали его почемучкой. Володька задавал вопросы главным образом самому себе и сам же искал на них ответы. Почему, например, если бросить гальку рукой, она летит шагов на тридцать, а если пустить из пращи, то на все сто. Нашел ответ: оказывается, праща удлиняет руку, бросок делается в несколько раз сильнее. Почему стрела из лука с оперением летит дальше, чем без оперения? Почему ведро с водой из колодца воротом легче поднимать, чем руками? На все Володька находит ответ. Благо у родителей много книг. А в книгах копаться Володька мог хоть круглые сутки. За это умение находить ответы, за умение делать необыкновенные вещи Максим и любил его. Правда, рядом с ловким, сильным Максимом и коренастым и еще более сильным Газисом Володька выглядел действительно хилым одуванчиком, а малосильные ребята в Нахаловке никогда не пользовались уважением, но Максим никому не давал его в обиду.
Как-то Володька побывал в цирке. И на другой день давай показывать друзьям, как делают мостик, сальто, показывал приемы борьбы. Конечно, ничего у них не получалось. А тут как раз к Гориным пришел Никита Григорьевич. Увидел, как пыхтят и возятся ребята, и говорит:
— Хотите, научу вас всей этой премудрости?
— Еще бы не хотеть!
— Вот смотрите.
Никита Григорьевич придвинул к столу табурет, на стол поставил два стула. Потом выжал на табурете стойку, слегка наклонился в сторону, перевалив корпус на одну руку, а другой оперся о край стола и так вверх ногами поднялся на стол. Таким же манером, действуя только руками, со стола перешел на стул и оказался на спинках обоих стульев. Постоял несколько секунд и… скок на сиденье, скок на стол, на табурет, на пол и, бережно опустив здоровую ногу, встал на нее.
— Ух ты! — Максим задохнулся от восторга. — Как в цирке!
А Никита Григорьевич спокойно сказал:
— Вот и все. Такие штуки и вы будете делать запросто.
И начались тренировки. Друзья изучили много приемов французской борьбы. Максим и Газис красиво бросали друг друга через голову или через плечо. Хуже было с борьбой у Володьки — силенок мало. Но зато акробатика ему удавалась. Ну прямо человек без костей, Даже шпагат делал. А всякие там сальто, мосты у него получались запросто.
* * *
Володьку Максим застал за каким-то интересным занятием. Оказалось, тот сооружает электрическую машину. Но Володька не дал ему поинтересоваться.
— Что с тобой? — спросил он. — Ты какой-то…
Максим рассказал о своем происшествии.
— Знаешь, — возмутился Володька, — жандарм не имел права тебя за виски драть и деньги не имеет права отбирать.
— А что ты с ним сделаешь?
— Что? Давай напишем прошение губернатору.
— А как писать прошение, ты знаешь?
— Пойдем к Никите Григорьевичу. Он сейчас дома, я видел. У него сегодня ночное дежурство.
Еще подходя к дому Никиты Григорьевича, ребята услышали гармонь и песню:
 
 
Трансвааль, Трансвааль — страна моя,
 
Горишь ты вся в огне.
 
Под деревцем развесистым
 
Задумчив бур сидел…
 
 
Ребята остановились, не смея перебить Никиту. Григорьевича. Они знали и любили эту замечательную песню. В ней рассказывалось, как где-то в далекой Африке буры сражаются за свободу. В этой войне старый бур потерял семерых сыновей. И вот последний — двенадцатилетний сынишка тоже просится на войну. Отец ему отказывает. Но однажды в тяжелый для буров момент «парнишка на позицию ползком патрон принес» и стал полноправным бойцом. Ну кто из нахаловских ребят не мечтал повторить подвиг этого мальчишки!
Заметив друзей, Никита Григорьевич оборвал песню.
— Ну, орлы, где носились? Ты что это, Максим, вроде того… помятый?
Максим рассказал о своем происшествии в главных мастерских. Никита Григорьевич нахмурился и, как показалось ребятам, сердито посмотрел на Максима:
— Эх, Максим, что же ты натворил. Кто тебя просил лезть в цеха. Бить тебя за это надо. Бить, бить, повесить на крючок, посмотреть — мужичок, да еще бить. Ты соображаешь, какие последствия могут быть для отца?
— Я понимаю, — чуть не заплакав, ответил Максим.
— Ну, ладно. Молодец хоть, что не сказал, кто тебя научил торговать «Зарей». Ну а насчет прошения губернатору — это вы пустое затеяли.
— А пускай губернатор заставит жандарма вернуть мои деньги!
— Значит, так, губернатор получит твое прошение, вызовет жандарма и скажет: «Ай-я-яй, как нехорошо мальчика обижать, отдай ему деньги и извинись».
— А че?
— А то. Жандарм не по своей воле так действует, он выполняет приказ губернатора. Ну ладно, дуй домой, мать, наверное, беспокоится, да и мне пора на дежурство собираться.
Домой, Легко сказать, а что там ждет? Конечно, мать отлупит, будет плакать, в могилу, скажет, меня раньше срока загоняешь. Словом, чем ближе было к дому, тем тяжелее передвигались ноги. Володька отлично понимал состояние друга, поэтому предложил:
— Я пойду с тобой, может, при мне мать не будет тебя пороть.
— Пойдем.
Ну вот и дом. Пять ступенек вниз, родная прохлада земляного пола, сеней. Мать сидит за столом, закрыла лицо руками, о чем-то думает. Нет, не думает, плачет.
— Мам, не надо, не плачь, ну, пожалуйста.
Мать отняла руки от лица, положила их на колени и молча сквозь слезы взглянула на сына, Максиму мучительно больно было смотреть, как слезы, пробежав по глубоким морщинам вокруг рта, скатывались на подбородок и капали на руки, сложенные на коленях. Темные, исчерканные синими выпуклыми жилами. Сколько они перетаскали на стройке кирпичей, сколько перестирали белья своего и господского, сколько перемыли полов в рабочих бараках! Сейчас они бессильно лежат на коленях. В их бессилии Максим прочел больше, чем в лице. Месяца два назад она точь-в-точь так же встретила известие отца о том, что его лишили наградных, выдаваемых ежегодно к пасхе. Правда, успокоившись, она еще и утешала отца: «Ничего, перебьемся как-нибудь», и на другой день принесла кучу чужого белья.