Аромат лилий (СИ)

— Кэсси, на пару слов, — голос Алана, положившего ладонь на его плечо, стал тем якорем, за который он смог удержаться, чтобы попытаться справиться с этим странным приступом. Должно быть, от того, что он все эти дни отказывался от еды, не испытывая аппетита ни к чему, кроме успокоительного чая.
Ал увлёк его на небольшую веранду, показавшуюся совсем тихой, по сравнению с домом. Уже темно, и снег, падающий сегодня мягкими крупными хлопьями, казался умиротворяющим.
— Ты не рассказал им…
— Нет. Не хотел, чтобы они все перемывали тебе кости, — Алан всё еще придерживал его за плечо, и Кэссиди мягко отстранился, отмечая, что тот стоит как-то слишком близко.
— Спасибо. И… прости меня. Я не успел выйти из дома.
— Я понял, не надо извиняться.
— Ты ждал меня так долго. Там же было очень холодно.
— Я до последнего надеялся, что у тебя получится.
Кэссиди медленно мотнул головой.
— Уже ничего не получится. — Он огляделся, не находя взглядом, но прекрасно зная, что охрана отца стережёт его вокруг. — И сегодня, наверное, последний вечер, когда мы собираемся вот так…
— Кто он? — взгляд Алана казался сейчас каким-то особенно серьёзным.
— Помнишь того типа с трассы? Который появился, как из ниоткуда? Это он.
— Тот, что так напугал тебя?
Кэссиди неохотно кивнул, отчетливо почувствовав злость и протест, исходящие от друга.
— Неужели твой отец совсем не дал тебе права выбора?!
— Если бы дал, я бы выбрал тебя, — он неожиданно для самого себя улыбнулся, глядя в карие глаза Алана, и тот на мгновение растерялся.
— Меня? Правда? Кэссиди…
— Абсолютная правда. Кроме тебя, я достойных альф не встречал. И ты мой лучший друг. Кого я ещё могу выбрать?
— Я бы… тоже выбрал только тебя, — тише произнёс Алан, и, заметив удивление в бирюзовых глазах, поспешно продолжил, пока тот не успел перебить. — Я выбрал бы тебя с первого дня, как ты внёсся в ту подворотню. Такой маленький, смелый и невозможно светлый. Я до сих пор помню, как ты первый раз улыбнулся мне, как звонко смеялся, едва очнувшись после тех отморозков. Пусть мне было всего двенадцать, я уже не хотел тебя отпускать. И сейчас не хочу, но понимаю, что ты никогда не будешь моим.
— Алан, ты это серьёзно?..
— А похоже, что шучу? Кэссиди, пока я ещё имею на это право, можно я поцелую тебя?
— Можно. — Собственный голос звучал глухо, едва различимо, а от слов Алана по коже расходились мурашки.
Ал склонился и аккуратно, почти невесомо, коснулся его губ своими. Задержался на мгновение, не желая отстраняться, а затем сорвался, целуя ещё, настойчивее, по-настоящему. И Кэссиди порывисто, почти отчаянно, обнял его, отвечая, сминая его губы и позволяя сминать свои, проникать языком внутрь, до бешеного сердцебиения, до нехватки дыхания и глупых несдержанных слёз в уголках глаз.
— Кэсси… — хриплый шепот и обжигающее кожу горячее дыхание вызывало уже совсем другое головокружение, то, в котором хотелось раствориться и сбежать от всего мира.
Губы Ала жадно и несдержанно прошлись по его шее, ладони скользнули по спине, обвивая талию. На морозе под падающим снегом стало жарко. И почти невозможно остановиться, но, слыша рядом шаги, Кэссиди резко распахнул глаза.
Напротив стоял Энди. Он вышел из дома, вероятно, ища пропавших друзей, но замер, увидев эту сцену. Алан же его не видел, продолжая покрывать шею омеги горячими поцелуями. Но Кэссиди уловил в глазах напротив такую жгучую ревность и обиду, что отрезвила в тот же миг. Да, Энди был влюблён в Ала, как бы ни старался это скрыть. Как-то по секрету он рассказал это Кэссиди, а тот, смеясь, ответил, что нужно лишь немного подождать и у них всё получится. И вот теперь друг стал свидетелем их страстного, слишком смелого и откровенного поцелуя прямо на пороге его дома в день рождения.
— Вот, значит, как… — произнес тот, и Алан тоже обернулся, замечая именинника.
Энди убежал в дом, захлопнув дверь, и на веранде снова стало очень тихо. Только теперь иначе. И между ними двумя повисла почти осязаемая неловкость. Губы обоих покраснели от поцелуев, дыхание сбилось, и в голове шумело. Слишком откровенно, как перейти непозволительную черту, и, вместе с тем, это не начало. Это конец.
— Мне нужно идти, — негромко произнес Кэссиди, рассеянно касаясь саднящих губ пальцами. Первый поцелуй, так непривычно, так безумно ярко и так же невыносимо больно.
— Кэсси… я не хочу тебя отпускать.
— А я не хочу уходить, но не могу остаться. Береги себя. И их всех тоже береги, — шаг назад, еще шаг, и, пока по щекам не побежали предательские слезы, он поспешно пошёл прочь, к чёрной машине своей охраны, дверь в которой уже была открыта. Броситься бежать, куда глаза глядят? Насколько его хватит? На метр, два, три? А Алан всё ещё смотрит вслед, и вкус его губ так остро ощущается на своих.
========== 5. Пока смерть не разлучит нас ==========
В ту ночь Кэссиди так и не сомкнул глаз. Стрелки бесстрастно, как и всегда, с клацающим звуком, отсчитывали минуты нового дня. Лишь какие-то часы отделяют от того, чтобы вновь увидеть человека, от которого бросает в дрожь, от того, чтобы он получил все свои отвратительные права. И, стоит закрыть глаза, предстаёт его лицо, а с ним чувство страха захлёстывает с головой. Старый Генрих заботливо приносил успокоительный ароматный чай на травах, но он не помогал, и к утру Кэссиди был совершенно разбит и измучен.
А, стоило забыться чутким болезненным сном, дверь распахнулась, и в комнату с торжественным видом вошел Натаниэль со свитой слуг, несущих белый костюм и другие необходимые для подготовки вещи. Он сам уже был одет празднично и подчеркнуто-нарядно, словно этот день один из самых значимых лично для него. Впрочем, в какой-то мере так и получалось: для Натаниэля Кэссиди был небольшой, но крайне неприятной помехой.
— Доброе утро, Кэсси. Фу, как непрезентабельно ты выглядишь, — он с лёгкой брезгливостью скривился, окинув пасынка быстрым взглядом, и сделал небрежный жест прислуге. — Приведите его в порядок.
Но, стоило им приступить к исполнению приказа, в комнату вбежала горничная, смущённая и запыхавшаяся.
— Простите, — поспешно произнесла она, бросая виноватый взгляд на вопросительно приподнявшего бровь Натаниэля. — Мистер Шервуд прислал костюм, в котором… хочет видеть мистера Чамберса на церемонии.
Кэссиди, сидя на постели, отстранённо и, вместе с тем, не веря своим глазам, проследил за тем, как двое незнакомых людей внесли белоснежное свадебное платье, пышное, с тонкой талией и длинным шлейфом. Рядом встали несколько коробок, и поверх них записка: «надеть обязательно».
— О, сшито явно на заказ, — с видом знатока заявил Натаниэль и с издевательски-милой улыбкой перевёл взгляд на ошарашенного пасынка.
— Что это за дрянь?! — не сразу обретя дар речи от шока, воскликнул Кэссиди и отступил в угол комнаты, всем своим видом показывая, что не намерен даже приближаться к этому отвратительному наряду. — Пусть Шервуд сам наряжается долбаной шлюхой! Даже не думай, павлин вонючий, что я это надену!
Это не было обычной практикой, нет. Скорее, чем-то устаревшим, пережитком строгого прошлого. Сейчас омеги представали перед алтарем в белых костюмах, в то время, как альфам надлежало быть в чёрных. Но, по прихоти одной или обеих сторон, платья тоже считались позволительными.
— Наденешь, детка. Куда ты денешься? Посмотри, какая прелесть, — с этими словами Натаниэль открыл одну из коробок, демонстрируя ажурные белые чулки. — На твоих стройных ножках будет смотреться превосходно, мм?
— Пошел ты на хрен! Уберите к чертям этот проститутский наряд! Можешь сам натянуть эту мерзость и прыгнуть в койку извращенца Шервуда!
Если все эти приготовления были сродни пыткам, то «подарок» походил на откровенную издёвку, на смачный и злорадный плевок в лицо. Кэссиди с размаху пнул аккуратно поставленные друг на друга коробки, заставляя содержимое в виде туфель, белья и флакона духов разлететься по полу, и, чувствуя крупную дрожь, отвернулся к окну. Как же омерзительно! И снова этот приступ тошноты, ещё сильнее, чем за все эти дни. Он всем существом был против брака, против всего, с ним связанного. А данным требованием Шервуд словно извалял его в грязи, показывая заранее и при всей его семье, что считает подстилкой, лишённой всякого достоинства.