«Серебряная кошка», или Путешествие по Америке

Скрылся, растаял в предвечерней дымке Гавр. Стало прохладнее. Послышались мелодичные звуки гонга, призывающие пассажиров к обеду. В большой светлой столовой на четыреста мест мы сидим вместе с американским коммерсантом мистером Скаром и его женой. Мистеру Скару лет сорок, жене, видимо, лет тридцать. Супруги под стать друг другу: худые, высокие. Стоит мистеру Скару повернуть голову с намерением подозвать кого-нибудь из обслуживающего персонала, как к нему моментально подбегает официант.
— Необыкновенное преимущество роста, — улыбаясь, объясняет он. — Я вижу вас из самого дальнего угла зала.
Скары из Бостона. Это первые американцы на нашем пути, и нам интересно их отношение к поездке советских журналистов.
— Вери гуд! [2] — вступает в разговор с нами мистер Скар. — Я давно мечтал сидеть за одним столом с советским человеком.
Мы отвечаем, что с охотой едем в Соединенные Штаты, потому что советские люди всегда испытывали дружеские чувства к американцам.
— Я полагаю так, — продолжает наш сосед, — если парни беседуют друг с другом спокойно, они успевают подумать, о чем говорят; если же, — американец выразительно щелкает пальцами, — парни спешат стрелять, можно не разобрать, в кого стреляешь, а главное — зачем!
Первый обед заканчивается поздно. Пассажиры знакомятся и не спешат покидать столики. На палубе «Иль де Франса» тоже многолюдно. Тихий вечер с ярко горящей алой зарей, зеленая ширь океана настраивают пассажиров на спокойный и даже лирический лад. Широкая и просторная палуба (длина «Иль де Франса» около четверти километра) напоминает улицу или, скорее, бульвар. Гуляет по палубе народ степенно, потому что в большинстве своем едут на пакетботе люди солидные и, конечно, обеспеченные. Особенно в первом классе — его палуба отгорожена от всех остальных классов. Пассажиром здесь может быть только совсем богатый человек.
Те, кто постарше, устраиваются в удобных шезлонгах, кто-то начал партию шахмат, но большинство режется в карты, которые, как нам показалось, куда более популярны на Западе, чем шахматы.
К нашей семерке подходят попутчики.
— Первая скрипка нью-йоркского оркестра, — представляется веселый, общительный мужчина небольшого роста, с покатым дынеобразным животиком под плотным серым свитером.
— Первый гобой того же оркестра, — вступает еще один, несколько мрачноватый на вид мистер.
Оба прежде всего сообщают нам, что в репертуаре их оркестра произведения Шостаковича, Хачатуряна, Прокофьева.
— Очень хочется поехать в Москву, — мечтательно тянет «первый гобой».
— О да! — поддерживает его «первая скрипка».
Между тем уже совсем темнеет, и мы вместе со всеми спускаемся в салон. Он декорирован в каком-то путаном стиле. Зеркальные стены расписаны в ярко-красный и золотой тона на старинные темы, зато ступеньки лестницы, которая ведет на второй этаж салона, вполне современны. Они сделаны из толстого небьющегося авиационного стекла и подсвечены изнутри.
Играет маленький джаз-оркестр. Десятки глаз посматривают в нашу сторону: «А умеют и, главное, решатся ли русские танцевать?» Еще не многие, видно, знают, что мы — советские журналисты. Во время танца у Валентина Бережкова происходит с партнершей следующий разговор:
— Вы из какой страны?
— А вы как думаете? — спрашивает, в свою очередь, Бережков по-английски.
— Из Англии?
— Нет, не угадали, — отвечает он девушке уже по-французски.
— Из Франции? — Теперь американка ведет себя несколько нерешительно.
— Нет, — произносит Валентин по-немецки, — берите восточнее, даже восточнее Германии.
— А что же там восточнее? — Девушка в затруднении.
— Советский Союз! — отвечает ей наш товарищ.
— Советский Союз? — Американка искренне удивлена. — Как же вам удалось оттуда вырваться?
Сейчас, конечно, Дженни Уиткер — детский врач по профессии — улыбнется, если ей придется прочитать эти строчки, но она-то и была партнершей Валентина Бережкова.
Отчего это? Как могло случиться, что современная молодая девушка, человек образованный, много повидавший, имеет такое смутное представление о великой стране, земли которой занимают одну шестую часть суши?
Дженни смутилась и долго извинялась, когда мы еще раз встретились с ней.
— У нас много пишут, что вы не как все люди, — говорила она в свое оправдание. — А вы совершенно как все люди, вот я и перепутала…
Когда рассказ о поездке вступит в свою «решающую фазу», то есть когда речь будет идти собственно об Америке, еще не раз и, конечно, более обстоятельно я постараюсь объяснить причину подобных диалогов и подобной «путаницы». Но сейчас мы на борту «Иль де Франса». Пассажиры то и дело подходят к карте, на которой флажками отмечается суточный пробег корабля. Он идет ходко — его скорость свыше тридцати пяти километров в час. Но океан велик, и только за шесть дней пути можно добраться по нему из Франции в Америку.
Как только кончается ужин, пассажиры, повинуясь дорожной привычке коротать время, спешат в салон на звуки грустных песенок джаза. О многих пассажирах мы уже кое-что знаем. Вон там в уголке поблескивает своими похожими на спелую черешню глазами маленькая Флоренс. Она едет в Америку к своему жениху, с которым познакомилась весной прошлого года. Жених ее занимается перепродажей подержанных автомобилей. Он привозил в Париж несколько старых «шевроле».
Всю дорогу Флоренс ходит грустная, почти ни с кем не разговаривает и не танцует.
Я спросил у нее:
— Тяжело покидать родной дом, Флоренс?
Она согласилась.
— Нас шесть сестер. Всем все равно не устроиться в Париже. А он ухаживал за мной, и у него есть небольшое дело в Филадельфии. Сестры завидовали мне и говорили, что я фантазерка — ищу себе принца. — Флоренс опустила свои блестящие глаза. — Вот я решилась. Сестры собрали мне немного денег на обратную дорогу, вдруг что-нибудь случится, и я поехала.
Девушка крепче прижала к руке черную замшевую сумочку. Виктор Полторацкий шутит:
— Ничего, ничего, — жених не должен обижаться.
Соседка Флоренс по каюте, коротко стриженная американка Мэг, отвечает не то Флоренс, не то Полторацкому:
— Хорошие парни есть всюду, но главное «биг мен» — большой человек, — и она жестом показывает пачку денег.
У Флоренс свои мысли, у Мэг свои. А чуть дальше на кругу беззаботно танцуют две девочки-близнецы. Им лет по пятнадцати. Обе в белых вечерних платьях, с дорогими украшениями на руках и шее. Они приходят в наш салон из первого класса вместе с пожилой дамой, которая садится на эстрадку для джаза рядом с контрабасистом и не сводит глаз с девочек. Сестры путешествуют. В прошлом году они были в Италии, в этом — повидают Америку. Им не нужно будет выходить замуж, как говорится, на сторону: они «биг гёрлс» — большие девочки, у папы хватит денег для того, чтобы найти им женихов прямо в Париже.
У Флоренс свои думы, у Мэг свои, а девочки из первого класса, наверное, ни о чем сейчас не думают.
Днем на палубу свалилась крошечная перелетная птичка. Бессильный пушистый комочек нашел спасение на случайно подвернувшемся в безбрежном океане «Иль де Франсе». Пассажиры согрели, накормили птичку, и часа через три она вновь поднялась в воздух, сделала два круга над палубой и исчезла. Хорошо, что удалось птичке передохнуть в пути. Но долетит ли она до берега?
Виктор Полторацкий долго смотрел вслед улетевшей страннице. Я слышу, как он шепчет:
Пускай опять приснится мне
И эта чайка на волне,
И этот синий небосвод,
И этот белый пароход,
И за кормой волнистый след
Пускай мне снится много лет.
Виктор Васильевич не часто читает свои старые стихи. Я не спрашиваю, почему ему захотелось сделать это сейчас: то ли настроил его на грустный лад случай с птичкой, то ли потому, что на самой корме стоит маленькая Флоренс и, не отрываясь, глядит вдаль, туда, где бежит и бежит изумрудно-белый пенистый след от пакетбота.