Охотники на мамонтов (Повесть)

Он готов хоть сейчас на какие угодно муки, только бы получить право называться настоящим взрослым охотником.
А пока он еще мальчик. Он должен жить с сестрами и младшими братьями в материнской землянке. Там было и душно и жарко. Хижина битком набита женщинами и детьми. Здесь ютятся четыре семьи: семья его матери и трех ее сестер.
Возле матерей копошится делая куча больших и малых ребят, от длинных подростков до грудных младенцев. Только у самой молоденькой тетки один ребенок.
Под утро воздух в землянке настолько спертый, что трудно дышать.
Люди начинают один за другим выползать наружу, чтобы глотнуть свежего воздуха, освежиться холодной водой.
Уа вприпрыжку сбежал в овраг и горстью стал черпать ледяную воду, которая журча выбегала из-под снега. Несмотря на июньские дни, было почти морозно. С севера тянуло сырым и холодным ветром.
«Старики говорят, — вспомнил он, — в той стороне Великий лед. Летом из-под него течет вода. Там родится много ручьев и потоков. И Большая река вытекает из ледяных ворот. Только это далеко, очень далеко. Ноги заболят, пока дойдешь до Великого льда».
Уа остановился возле ручья и задумчиво загляделся в ту сторону, откуда мчался сырой и холодный ветер.
— Бррр!..
Уа озяб и, дрожа от холода, прыжками понесся в гору. Он проворно нырнул в дыру землянки.
Воздух проникал в жилье не только через вход, но и через небольшое оконце над дверью. На ночь его обыкновенно затыкали заячьей шкуркой, но утром торопились открыть, чтобы избавиться от духоты.
В землянке царил утренний полумрак. Даже привычный глаз с трудом различал в нем фигуры людей и звериные шкуры, развешанные по стенам. На полу лежали толстые оленьи меха. Они служили постелями. Жилище внутри было похоже на внутренность большого шалаша или чума. Коническая крыша посередине была подперта крепким столбом. К земляным стенам жилища прислонен изнутри частокол из еловых жердей. Для прочности их связывали лыками или гибкими прутьями ив.
Все уже проснулись. Матери кормили грудью ребят. Кормили не только рожденных в этом году, но часто двух- и трехгодовалых. Кормилицам приходилось сейчас очень трудно: уже два дня все люди поселка жили впроголодь. Запасов пищи не было, дети хныкали и просили есть.
Матери удивлялись, куда пропали охотники-мужчины. Вот уже несколько дней, как они отправились за добычей, и никто еще не возвращался. Верно, забыли, что их ждут, или охота была неудачной.
Начало лета было тяжелым временем. Ягод, орехов и грибов еще не было. Птичьих яиц стало гораздо меньше. Большая часть чикчоков — северных оленей — уже откочевала в тундру. Если охотникам не удавалось овладеть какой-нибудь дичью, приходилось питаться кое-как. Женщины собирали поблизости съедобные травы и корешки. Подростки и девушки в поисках пищи уходили далеко от селений. Ходили гурьбой, чтобы не было страшно.
Уамма только что кончила кормить своего младшего, пятого по счету сына, Лаллу. Она завернула его в мех, сшитый из нескольких шкурок зайца-беляка, и всунула в меховой мешок. Только головка его торчала наружу. Розовый блинчик лица с пуговкой посередине и узкими щелками зажмуренных глаз казался матери краше всего на свете. Уамма подвесила мешок на ремнях к потолку у самой стены.
Нехорошо, когда ребенок на полу. На него недолго и наступить в тесном и темном жилье.
Лаллу не протестовал. Он привык к своему мешку. Он был сыт и потому закрыл веки и спокойно уснул в висячей люльке.
Уамма забросила руки за голову и стала закручивать пучком свои длинные золотистые волосы. На вид ей было около тридцати лет. Она была сильная, красивая и статная женщина.
Как и все матери, она в землянке ходила почти без одежды. Только длинная бахрома из лисьих, песцовых и волчьих хвостов, подвешенных к меховому поясу, составляла что-то вроде короткой юбки вокруг ее стана. Другая такая же бахрома из хвостиков полевок, водяных крыс и мышей охватывала ее шею.
Грудь ее прикрывал меховой нагрудник, сшитый из пушистых шкурок и беличьих волосатых хвостов.
Покончив с прической, она подошла к старшему сыну. Уа лежал, закутавшись в меха, и отогревал озябшие руки и ноги.
— Вставай, Уа! — крикнула она. — Рыбы в реке! Птицы на яйцах!
Она шлепнула его ладонью по спине и громко засмеялась.
Мальчик вскочил на ноги, и по всему дому раскатился его громкий голос:
— Рыбы в реке! Птицы на яйцах! Хо, хо!
С десяток голосов откликнулось ему со всех концов. И скоро целая куча ребят, наскоро натянув на себя меховое платье, стала собираться на охоту. На поляне к ним присоединились дети из домов других матерей. Здесь детвора разделилась на две партии.
Девочки-подростки отправились на опушку леса собирать съедобные травы, рыть корешки и искать в гнездах птичьи яйца. Несколько мальчиков, завзятых любителей отыскивать яйца, отправились с ними.
Другая ватага двинулась на берег реки. Это были самые старшие из подростков. Рыбная ловля требовала не только искусства, но и силы.
Рыбу добывали руками или рыболовным копьем. Острие такого копья делали из кости. Копьем можно было ловить только крупную рыбу, добыть которую было не так-то просто.
Старая Каху, Мать матерей Чернобурых Лисиц, сама вышла, чтобы проводить рыболовов.
К полудню вернулись девочки. Они принесли ворох корешков и съедобных лишайников. В особом мешке были сложены молоденькие птенцы, найденные в птичьих гнездах. Яиц принесли мало, да и те были насиженные. Время кладки уже проходило. Всех запасов пищи было собрано немало, но накормить все население поселка ими было невозможно.
Найденные яйца отнесли прежде всего Каху и другим старухам, которые жили вместе с ней в землянке Родового огня.
Птенцами накормили маленьких детей.
К вечеру вернулись рыболовы. Они притащили довольно много крупной рыбы.
Но беда была в том, что старики Чернобурых вовсе не ели рыбы. Это был пережиток седой старины: предки племени не знали рыболовства. Только-недавно Чернобурые переняли приемы рыбной ловли у жителей Нижнего поселка и научились печь ее на горячих: углях.
Но и до сих пор старики, а особенно старухи не ели рыбьего мяса — оно внушало им отвращение. Только более молодые решались есть печеную рыбу, но и то лишь тогда, когда не было никакой другой пищи.
На широкой площадке был разведен костер. Около огня собралось все население поселка. Матери кидали рыбу прямо в чешуе на уголья, которые они выгребали палками из костра. Там она, шипя, запекалась, пока кожа ее не обугливалась от жара. Печеную рыбу раздавали желающим. Не давали ее только маленьким детям: они могут подавиться костями.
Обычай требовал всякую пищу предлагать сперва старшим. Лучшие куски рыбы матери отнесли в землянку Родового огня. Там жила сама Каху, Мать матерей поселка Чернобурых. Там жили старухи — хранительницы огня.
Целыми днями сидели они вокруг костра, подкидывая туда еловые сучья. Старики по очереди ходили в лес за охапками валежника.
Когда женщины принесли рыбу, старухи отвернулись и сердито зашамкали беззубыми ртами. Некоторые плевались.
Фао, самый старый из дедов, сгорбленный, но высокий, поднялся во весь рост и свирепо замахал кулаками. Серые глаза грозно сверкнули из-под мохнатых бровей. Он вдруг рявкнул на всю землянку, словно большой медведь. Женщины с визгом выбрались наружу и начали торопливо жевать отвергнутую пищу.