Охотники на мамонтов (Повесть)

Хоровод снова задвигался. Женщины и девушки пели. Напев их был однообразен, дик. Они пели про то, как всходило солнце из-за синего леса, как вышли на болото три белые важенки — талы — пощипать зеленой травы и сладкой морошки. Выходил тут из леса молодой Уа-охотник. В руках у него, острое копье, во лбу меткий глаз, в сердце у молодца горячая кровь.
В это время Уа опустился на землю. Разрисованные матери ходили вокруг костра и рвали руками траву. А мальчик, сжимая в руке воображаемое копье, подползал к ним все ближе и ближе. Он изображал, как подкрадывается охотник, как высматривает добычу и рассчитывает свое нападение.
Вдруг он вскочил и с криком взмахнул обугленной палкой. Женщины, девушки и дети пронзительно завизжали, а татуированные матери бросились убегать. Лица их побелели от страха, глаза широко раскрылись. Они бегали вокруг хоровода, сколько хватало сил.
Всего трудней было толстой Огге. Она задыхалась, ноги ее подгибались от усталости. Уа быстро настиг ее и ткнул обугленной палкой в спину. Новый пронзительный визг огласил воздух, и Огга, добежав до медвежьей шкуры, рухнула ничком в густую пушистую шерсть.
Фао подошел к ней со своими красками. Он провел угольком черную линию от красного кружочка кверху, а охрой — красную полоску вниз. Это означало, что копье охотника пронзило сердце и из него побежала красная струйка крови.
Одна самка оленя была убита, но игра продолжалась. Теперь Уа гонялся за Уаммой. Это были не сын и мать: это был страстный охотник, который гнался за испуганной добычей. Уамма бегала лучше Огги, но и она недолго спасалась от своего быстроногого преследователя. Он ударил ее, и довольно больно. Фао снова подошел к упавшей на шкуру женщине и проделал над ней ту же церемонию, что и над Оггой.
Теперь настала очередь сразить молодую Баллу. Балла — высокая и стройная женщина. Когда она убегала от мальчика, ветер свистел в ее ушах, и сама она была похожа на резвую девочку-подростка. Уже три круга пробежали они вокруг хоровода, а расстояние между ними почти не уменьшалось.
Вдруг Балла споткнулась о кочку и шлепнулась в траву. Еще мгновение — и охотник был уже над ней. Уа, забывшись, так ткнул ее палкой, что у нее на правой лопатке появилась большая ссадина.
Когда Фао докончил разрисовку поверженной жертвы, у нее на спине можно было заметить две красные полоски. Одна из них была сделана рукою художника, а другая — настоящая кровь, вытекавшая из царапины.
Каху велела всем трем женщинам подняться. Они стали рядом: Уамма — посередине, Огга с рогом в левой руке — налево, Балла — направо. Балла держала рог в правой руке и с улыбкой посматривала на Уа, который так больно ее ударил. Но почему-то ей было смешно и вовсе не хотелось сердиться.
Охотник стоял неподвижно с поднятым копьем, как будто прицеливался в добычу. А девушки и женщины пели про оленьих важенок, про то, как они вышли на болото пощипать зеленой травы и как вонзил им в сердце копье молодой Уа-охотник.
  
ЗАГОН ОЛЕНЕЙ
 
Заклинательный танец кончился, но никто еще не расходился. Только Уамма, Балла и Огга побежали проведать своих малышей. Балла мчалась впереди, подскакивая по-детски на одной ноге.
Рыжая Уамма старалась не отставать, но это ей плохо удавалось. Она завистливо любовалась легким бегом Баллы. Сзади трусила Огга. Она тяжело переставляла короткие ноги, пыхтела и задыхалась.
Кашляя и прихрамывая, поплелась в землянку к Родовому огню старая Каху. Она с трудом опиралась на корявую клюку. Губы ее все еще шевелились, как будто она никак не могла кончить своих бормотаний.
И вдруг случилось то, что навсегда утвердило за ней славу великой заклинательницы. Из лесу выбежал высокий охотник.
Все обернулись. Дети закричали:
— Калли вернулся! Калли!
Калли показал копьем в сторону болота.
— Чикчоки! — кричал он. — Много оленей, как комаров! Много!
Все радостно засуетились.
— Где чикчоки?
— На болоте! Охотники гонят. Помогать надо! В загон загнать!
Олений загон был по ту сторону оврага. Там на кочковатом болоте были воткнуты два ряда высоких жердей. Между собой они соединялись также длинными жердями, привязанными пучками ивовых прутьев.
Это были две высокие изгороди. Через них не могли перепрыгнуть ни олень, ни дикая лошадь. Изгороди в сторону болота расходились широким раструбом. К береговому обрыву они суживались, как воронка. Здесь оставался проход шагов в семь шириной. Он вел на небольшую площадку — род террасы, сплетенной из древесных ветвей и замаскированной елями. Террасу снизу поддерживали тонкие жерди. Сооружение было очень шатко. Даже человеку ступить на него было опасно.
Все население поселка, кроме старух и больных, приняло участие в облаве. Матери, девушки, подростки и дети лет от семи и старше перебрались на другой берег оврага. Там залегли они длинной цепью, спрятавшись среди низких кустов ивняка. Несколько дозорных во главе с охотником Калли проползли вперед, чтобы лучше видеть все болото.
Ждать пришлось недолго. Скоро из-за низкорослой ивовой поросли показался живой кустарник. Он качался и двигался.
Это были рога, одни рога, много десятков ветвистых рогов, еще обросших бурой шерстью, хрящеватых, полных горячей крови.
Но вот показались и сами олени. Словно стадо больших овец, спускались они от леса на болото. Впереди шли самки с оленятами, сзади — крупные самцы, с огромными рогами.
Животные шли и оглядывались. Они почуяли беду. О ней говорило их тончайшее чутье. По ветру они узнавали человека за много тысяч шагов. Но ветер относил запах поселка в другую сторону. Зато с тыла он нес им страшную весть: двуногие близко. Это пугало оленей, заставляло идти все вперед и вперед.
Стадо приближалось. Уже слышался глухой храп маток. Явственно можно было различить и хрустящее щелканье их широких копыт: то самое щелканье, которое составляет особенность северного оленя. Оно происходит оттого, что во время ходьбы при нажиме на землю двойные копыта их сильно раздвигаются. Это облегчает ходьбу по болоту, по топким местам. При подъеме копыт раздается хрустящий звук, от которого и пошло звукоподражательное название «чикчок».
Олени то и дело окликали своих сосунов, оглядывались на лес и мордой подталкивали их. Ведь останавливаться было нельзя. Надо было идти во что бы то ни стало, потому что сзади за ними крались неведомые, но страшные запахи. Последние ряды рогачей уже вышли из кустарников, и теперь стало видно все стадо.
В передних рядах их нарастала смутная тревога. Откуда-то с самой земли, с протоптанных между кочками тропинок начинал врываться в их ноздри этот ненавистный и жуткий запах. Опасность была везде. Она надвигалась и от оврага, и от берега реки, и сзади, от опушки леса.
Матки остановились. Одни зорко смотрели кругом, другие поворачивали назад. Их голоса превратились в отрывистый рык, сливавшийся в глухой, басистый гул. И вдруг сзади прорезал воздух громкий охотничий крик, и человек двадцать загонщиков выскочили из-за кустов. Стадо разом рванулось вперед и понеслось наискось к оврагу.
Волчья Ноздря галопом летел впереди всех. С ним рядом весело прыгал через кочки высокий и стройный Ао. Он пронзительно выкрикивал свое собственное имя:
— Ао! Ао!
Волчья Ноздря визжал и рявкал, как дикий зверь. Зрачки его горели.
В это время по знаку Тупу-Тупу женщины и дети выскочили из оврага и с визгом бросились наперерез. Матки шарахнулись в сторону, и все стадо стало вливаться в широкую воронку загона. Охотники были уже близко и с криком замыкали кольцо облавы.