Дело моего отца (Роман-хроника)
Вторая книга принадлежала молодому перспективному востоковеду 3. Д. Кастельской. Ее арестовали в 1937 году за то, что она часто бывала в нашем доме, что считалась как бы приемной дочерью бывшего меньшевика, а затем видного большевика Ларина. Все ее книги и рукописи были изъяты в Ташкенте при аресте, эта же чудом сохранилась у подруги, которая по прошествии двадцати лет вернула ее Кастельской. Зинаида Дмитриевна преподнесла ее мне.
Есть и третья книга, такая, как была в нашем доме, но другая — красочный подарочный экземпляр альбома, выпущенного к десятилетию Узбекской ССР. Эта книга содержит много фотографий отца и вернулась ко мне с надписью: «Камилу Икрамову — в память необыкновенную об его отце. Он нас поднял на эту книгу». Подписи — А. Родченко и В. Степанова. Да, Родченко, тот знаменитый художник, о котором даже в Советском энциклопедическом словаре сказано очень много. Александр Михайлович перед смертью пригласил меня к себе в огромную комнату на улице Кирова в Москве. Посреди этой комнаты он вынул несколько пластин паркета и достал из тайника альбом. Вот ведь какой подарок, могший погубить его, хранил и преподнес мне художник с мировым именем, близкий друг и сподвижник В. Маяковского…
Экслибриса у отца не было, он ставил свое факсимиле. Оттиск четкий, разборчивый.
Две случайные книги из очень большого собрания, а для меня каждая из них полна особого значения. Вот, например, капитальный труд по теоретическим проблемам естествознания: Густав Лебон, «Эволюция материи». Петербург, 1914 г. Перевод с двенадцатого французского издания Эпиграф: «Ничто не создается, все теряется. Интра-атомная энергия, освобождающаяся при дематериализации материи, начало большинства сил мира».
Быть может, с точки зрения современной теоретической физики книга Лебона выглядит наивной или, напротив, интересной и поучительной, но я представляю себе, как читал эту книгу мой отец, как много она открывала ему.
«Современная научная мысль отличается резкой революционной настроенностью. Она восстает против укоренившихся в науке догм, отвергает отжившие доктрины и требует пересмотра некоторых основных своих принципов. Наряду с этим мы наблюдаем процесс сближения науки с философией».
Так начинается этот ветхий том, посвященный энергии, заключенной внутри материи, предсказывающий в области физики то, чему мы являемся свидетелями. Есть в этой книге несколько абзацев, чуть заметно отчеркнутых карандашом.
«Среди занятий, наполняющих столь короткие моменты нашей жизни, никакие, пожалуй, не приятны так, как искание скрытых истин, протаптывание тропинок в окружающее нас необъятное неизвестное».
Не было у отца и самых кратких моментов для протаптывания новых тропинок в физике, его жизнь была отдана другому — пути в столь же необъятное и неведомое будущее. Его поколение обладало небывалым никогда прежде социальным оптимизмом, который и ныне волнует всех, кому по-настоящему и бескорыстно дорога наша история.
Так уж повелось, что быть оптимистом стыдно, что во все времена пессимизм больше свидетельствует о мудрости. Оптимист — вроде недоумка, а Екклезиаст умнее Моисея и Христа. Но так ли это на самом деле? Отчего же в Библии он только глава, одна из многих составляющих ее книг?
Нет, я отдаю должное мужественному, бескорыстному и открытому социальному оптимизму русской интеллигенции, тому оптимизму, который заражал многих образованных людей в разных нациях и народностях тогдашней России.
«Уважение к минувшему — вот черта, отличающая образованность от дикости». Это не Лебон, это Пушкин.
Вторая книга из библиотеки отца издана много позже первой, но устарела куда сильнее.
М. Барановский и С. Шварсалон, «Что нужно знать о Китае». Московский рабочий, 1927 г. На обложке и на титульном листе — столбиком по алфавиту наиболее важные, по мнению составителей, понятия, наиболее значительные имена. Приведу этот перечень целиком. «Что такое: Аньгоцзюнь, Аньфу, Боксерское восстание, Гоминдан, Джентри, Красные пики, Лицзинь, Манчуани, Сетльмент, Тайпинское восстание, Шеньши. Кто такой: Ван-Цзин-вей, Евгения Чен, Ли Да-чжао, Сю Чен, Тан Ен-кай, Тан Пин-сян, Фын-Юй-сян, Чан-Кай-ши, Чен Ду-сю, Чжан Цзо-ли, Чжан Цзун-чан».
Книга вышла в год моего рождения, а нам всегда кажется, что это не так-то уж и давно, нет в ней, однако, еще имен и названий, которые долго не сходили с наших уст. Китай от Узбекистана недалеко. Ближний сосед, а китайцев в городах Средней Азии еще на моей памяти было полным-полно. Почему-то уверен, что отец и про Китай знал больше меня.
Не могу поручиться, что Акмаль Икрамов внимательно прочитал все книги домашней библиотеки: она была внушительной. В одном уверен: любая книга была пролистана, просмотрена, оценена, прежде чем он ставил ее на полку Он читал быстро, одинаково хорошо на трех языках — узбекском, русском, фарси. Арабский знал хуже, в пределах Корана и основной религиозной литературы. В конце жизни отец научился читать по-немецки. Времени на чтение у него было ничтожно мало, а интерес не угасал. Я видел его читающим у книжного шкафа, стоял иногда часами. Из многих книг, которые всегда лежали на тумбочке возле кровати, мне запомнились две: одна — со страшными и пророческими для нашей семьи фотографиями — про немецкие концлагеря, другая «Золотой теленок» с иллюстрациями К. Ротова.
Зачем мне память на эти мелочи? А зачем, к примеру, старому инженеру из Донбасса упорно разыскивать меня, исписывать десятки страниц и звать в гости, чтобы сообщить мне нечто, что, как самому этому старику понятно, ничего исключительно не содержит? Вот ведь совсем недавно вскрыл я пакет с незнакомым обратным адресом из неведомого мне Доброполья. На стол выпала бумажка — ответ из журнала «За рулем», в котором некоему товарищу Яксону сообщалось, что английские заводы «Тальбот» и «Напир» в настоящее время не выпускают автомобилей; первый давно слился с фирмой «Самбим», второй специализируется на авиамоторах и поглощен фирмой «Роллс-Ройс».
Еще в том пакете лежала ученическая тетрадка и письмо. Потом пришло еще несколько таких тетрадок.
В. А. Яксон работал шофером в ЦК Компартии Туркестана с 1922 года вместе со своим отчимом, который возил моего отца еще в 1919 году. Отчим был эстонцем и старым коммунистом, пасынок — латыш.
Воспоминания, присланные мне без всякой просьбы, очень конкретны, посвящены шоферской работе и шоферским впечатлениям, но содержат в себе и весьма трогательные отступления со ссылками на Улугбека и Гёте. А ответ из журнала «За рулем» оказался в пакете потому, что Валентин Августович Яксон хотел попросить для меня фотографии тех машин, на которых он возил отца. Это у него не получилось, не поняли его в журнале.
Есть расхожая фраза: «Никто так не врет, как авторы мемуаров». Видимо, есть для такого мнения свои основания, возникшие тогда, когда врали почти все, однако меня лично в воспоминаниях поражает противоположное — удивительная точность. Правда, чаще всего это бывает в устных воспоминаниях. Порой расскажет человек нечто, противоположное общеизвестным фактам: начнешь проверять, в чем ошибка, а ошибки-то и нет. Архив доказывает.
Не поверил я родственникам, будто дядя моего отца Абду-Рауф Абду-Вахид, по уличной кличке Джигут-домля, был депутатом Государственной думы. Говорили, будто его потом арестовали и заковали в кандалы. Рассказывали об этом старшая сестра отца Русора-амма, мусульманская учительница, ни слова не говорившая по-русски, и ее дочь Шарипа — преподаватель вуза. Я твердо решил, что они путают Государственную думу с городской и не может быть, чтобы депутата Думы заковали в кандалы. Путает старушка, путает дочка, не знает она про тогдашние законы и депутатскую неприкосновенность.
Историк подсказал мне, что речь, видимо, идет о выборщиках в Думу. Были в Туркестане выборщики.
Но вот теперь передо мной ксерокопия: «Дело Туркестанского Охранного Отделения об обысках и арестах бывшего члена 2-ой Государственной Думы Абду-Кариева и его единомышленников за пропаганду против государственных идей. По описи № 40, начато 30 января 1909 года». (Вот ведь как: не против государства, а против государственных идей!)