ne_bud_duroi.ru

Он верит — он сделал то, что обязан был сделать. Он должен верить в это. А спорить с ним некому. Серрано давно остался в собственном раю. Много лет назад правитель Тернате, одного из четырех благословенных Островов Пряностей — Islas de la espeseria, удостоил Франциско титула визиря, подарил ему хижину и красавицу рабыню, говорившую на языке, похожем на щебетание птиц. Иногда к его острову подплывали португальские корабли и звали Серрано домой. Но, обнимая свою туземку, друг отвечал, что мир един и свой дом он уже обрел.
«Я нашел здесь новый мир, обширнее и богаче того, что был открыт Васко», — передавая с оказией письма Фернандо, лучший друг всегда заканчивал их одним вопросом: «Куда плывешь, капитан Магальянш?»
Куда бы он ни плыл, оказывалось, что он только уплывал от лучшего друга… И от самого себя.
Куда плывешь, капитан Магальянш…
И все же, если бы не Васко, его душа так бы и осталась отданной небу.
Море сманило. Но небо, навечно растворившись в крови, помогло найти свой главный путь — путь вокруг земли. Там, в мореходной школе в Сагрише, впервые взяв в руки астролябию, Фернандо вспомнил, как видел сие загадочное колесо у старика-звездочета. Две бездны — звезды и море — еще раз слились в одной точке. Точнее, в двух.
Уже в Испании с новым другом, астрономом Руи Фальерой, он, Фернандо, много дней провел в расчетах небесных и морских путей. Благодарение Господу, это помогло убедить короля, что по небу, по звездам можно найти новый paso— пролив меж океанами и проложить новый, западный путь в Индию.
Вместе с Фальерой они приехали в Вальядолид, где находился двор юного Карла V. И еще по дороге, увидев схожий на огромный корабль королевский замок Алькасар, Фернандо почувствовал — все получится!
Получилось. Чуть выпятив вперед нижнюю губу, отлительный знак всех Габсбургов, и почесывая тяжелый подбородок, Карл подписал указ — снарядить экспедицию за владычеством и пряностями. Но в первую очередь все же за пряностями. Вам надлежит действовать успешно, дабы открыть ту часть океана, коя заключена в отведенных нам пределах…
— Его величеству нужен весь мир, — говорил Магальянш.
— Его величеству нужны имбирь и корица, — возражал его тесть Диего Барбоса. — Даже если из запрашиваемых тобой пяти каравелл вернется одна, но полная пряностей, ее хватит, чтобы окупить всю экспедицию, и изрядно заработать. А мировое владычество, это уже в придачу…
Фальеру не поплыл с ним, отказался.
— Я составил гороскоп. Нам не вернуться из этого плавания, Фернандо.
…Слабый стук в дверь его командорской каюты показался грохотом.
— Земля, Господин.
Смысл слов не сразу дошел до него. Энрике-Трантробан произнес это таким тоном, как недавно, подавая крыс, говорил «Еда, Господин». Желанное слово было похоже на галлюцинацию истощенного сознания…
— Что? Что ты сказал?!
— Земля, Господин. Остров… Земля.
На всех трех кораблях все, кто мог еще двигаться, сбивались к правому борту — Земля.
Ад отступает. Земля…
Но…
Земля, показавшаяся после трех месяцев и двадцати двух дней их бесконечного океанского странствования, была пустынной — она сама казалась новым адом, скалистым адом бесплодия. Первый открытый им остров не мог дать ничего, кроме наследственного титула adelantado— наместника. Ни грамма съестного на голых скалах. Даровав надежду, судьба отняла ее еще более безжалостно.
И на следующих островах, названных после набега туземцев Ладронес — «Разбойничьими», удалось отыскать лишь несколько птиц и гору плодов. Но надолго ли трем изголодавшимся кораблям хватит того, что уместилось на двух небольших шлюпках.
За считанные часы от съестного остались лишь воспоминание да странные колючки, брошенные на палубе «Тринидада». Еще через несколько дней пути толстая скорлупа колючек стала растрескиваться, источая тошнотворный запах. У ночного горшка звездочета, объевшегося привезенной из Индии новинкой — табаком, запах был и то терпимее, чем этот («Кто ж знал, что эту странную траву надо раскуривать, а не есть?!»).
— Это воняет так, что даже крысиная моча покажется изысканным вином, — заметил Дуарте Барбоса, брат Беатрисы, которого по его горячему желанию и с тягостного разрешения тестя Фернандо взял с собой в экспедицию.
Странные, напоминающие неподвижных ежей плоды валялись в углу.
— За борт их, командор. На «Тринидаде» и без этой туземской нечисти вони хватает, — сказал Дуарте.
— За борт! — произнес Фернандо. Но Энрике-Трантробан робко тронул его за рукав.
— Еда, Господин.
— Для тебя и крыса — еда, — огрызнулся Магальянш. Он был зол. Поманив добром, судьба снова бросила его в бездну отчаяния. Что делать, если и Разбойничьи острова случайны, если этот океан бесконечен и настоящей земли не будет еще столько же бесконечных месяцев.
— Еда, Господин, — повторил Энрике-Трантробан. — Дуриан.
Не обращая внимания на мерзкую вонь, слуга пальцами поддел внутри треснувшего плода кусок мякоти и засунул в рот. На лице Энрике появилось выражение блаженства, подобное тому, с которым он вспоминал груди толстой кухарки. Забыв о царапающих руку колючках, он снова и снова нырял пальцами в расселину плода, вытаскивая и отправляя в рот новые куски сочной мякоти. Облизывая пересохшие губы, моряки поглядывали на него, не рискуя последовать его примеру. Слишком уж непереносимым для европейского нюха казался запах этих чудищ.
— Дай попробовать твоей еды! — решившись, приказал Рернандо. Слуга засуетился, сбегал за серебряным блюдом, на котором в лучшие времена подавал обед своему «Господин», достал из кучи новый плод, руками раздвинул чуть надтреснутую расселину, выложил мякоть на блюдо.
Поддев оставленный Энрике кусочек и зажмурившись, Фернандо отправил его в рот. И райское блаженство разлилось внутри. Для командора, такого же изголодавшегося, как и последний каторжник, принятый им в Севилье на корабль, нежнейшая мякоть была подобна божественному нектару.
— Бог сокрыл райский вкус за тлетворным ароматом, дабы недостойный не познал его.
— Виктория! — донеслось с разных сторон.
И расталкивая друг друга, команда кинулась к воняющим колючкам, чтобы хоть ненадолго обмануть голод и жажду.
Но долго радоваться столь редкой ныне картине людского насыщения Фернандо не дали.
— Командор, — окликнул Барбоса, собирающийся отплывать на свой «Консепсион», — у Элькано цинга. Он говорит, что хотел бы просить у вас прощения за то… За участие…
Произнести слово «мятеж» Барбоса не рискнул.
Десны Элькано кровоточили. Прикрывая рот тем, что осталось от тончайшего платка, он с трудом приподнялся на подстилке.
— Командор…
От молодого красавца Хуана Себастиана, которого, набирая экипаж, Фернандо впервые увидел в Севилье, не осталось и следа. Магальянш своим не менее износившимся платком оттер пот со лба больного.
— Давно хотел спросить, откуда ты так сведущ в навигации, Себастиан?
— У меня был собственный корабль, — прошептал Элькано.
— О-о! — вырвалось у стоявшего за спиной Фернандо Энрике-Трантробана. Под резким взглядом командора вопль смолк, но и слуга и господин думали в тот момент об одном — владельцы кораблей просто так кормчими на чужие каравеллы не нанимаются.
— После осады Триполи казначейство отказало мне в выплате суммы, назначавшейся для расчета с экипажем. Я был вынужден занять денег у савойских купцов. А когда по истечении срока не смог с ними расплатиться, пришлось отдать в уплату долга свой корабль.
Энрике-Трантробан теперь молчал, но выражение ужаса застыло на его лице. За годы португальской и испанской жизни недавний абориген усвоил, что продажа корабля чужестранцу считается преступлением наитягчайшим. Суд, которому доводится рассматривать подобное дело, не принимает никакие оправдания в расчет. Вердикт «Виновен!» ждет любого, даже потерявшего собственный корабль лишь потому, что честно служил родине.
— Я бежал в Севилью, надеясь затеряться на любом из кораблей. Ибаролла привел меня к вам… — продолжил Элькано. — Простите, что скрыл.