Пепел на сердце (СИ)

- Это тот, о ком ты травил?
- Ага, - отозвался я. Не прощу гаду, что в глаза врал своим пидарским языком. Уже в который раз вспомнилась та поездка на полигон. А я ещё хотел с ними остаться! Меня аж передёрнуло.
Пока ещё чувствую постель под собой, но понимаю, что скоро это ощущение пропадёт. Сердце уже не стучит как сумасшедшее. Нет, оно словно остановилось, раздумывая, а стоит ли продолжать удерживать жизнь в таком ублюдке, как я? И я тянусь к нему с мольбой, криком, стоном… Пожалуйста, остановись! Господи, не надо…
- Кешка? – взгляд Белова упёрся в меня, - Вы чего, парни?
- Ебало завали, гомосек, - зло ответил я. Внутри снова всё вскипело. И это чмо ещё выёбывается! Типа, ах-ах-ах… К горлу подкатило такое острое ощущение ненависти, что моя нога в осеннем ботинке сама врезалась Белову в скулу. Серый рухнул на спину, схватившись за лицо. Облом и Куцый, словно обрадовавшись, принялись пинать этого говнодава. Я же только выдавил из себя:
- Убью, тварь!
Обида, сидевшая где-то в глубине все эти дни, вырвалась наружу…
И покой пришёл. Зря я просыпался. Не стоило. Зачем поганить собой этот мир? После всего, что я сделал с Серёжкой… Разве не справедливо будет умереть? Вот прямо здесь и сейчас. Потому что я знаю – пережить ещё раз этот кошмар я просто не смогу. В голове нарастает пульс отвращения. Даже ненависти к этой гниде, что ходит по жизни с гордым именем Иннокентий.
Облом взревел:
- Убью, паскуда!
Но Куцый схватил Облома руками в замок, заорав:
- Стой, блядь! Не сейчас и не здесь! Нахуй мне тут решать кого-то! Совсем охуел?!
Я же взял в руку кусок арматуры, стоявшей в углу гаража, подошёл к Белову и сказал:
- Ещё раз дёрнешься, и я тебе эту хрень в жопу вставлю. Так, что из глотки вылезет. Понял?
Сергей посмотрел на меня диким взглядом. Он, похоже, до сих пор не поверил, что всё происходит на самом деле. Что именно я стою перед ним с железякой в кулаке. Смотри, сука, смотри… В моей груди по-прежнему вязко бесилось что-то, похожее на гнев, обиду и… стыд. И этого я тебе, Серенький, не прощу никогда.
Никогда себе этого не прощу. Никогда. Темнота спасительно накрыла пеленой сознание, сгущаясь с каждой секундой. Я начал испытывать даже какое-то удовлетворение. Надо снова стать для всех «растением». И тогда они оставят меня в покое. И мне не будет так стыдно смотреть им в глаза. И эти взгляды не будут резать мою память в рваные лохмотья вины. Ну же, осталось совсем немного. Один шаг. И я буду спать.
Эти страшные глаза цвета безумного алого вечера. Мужчина смотрит на меня и говорит, что-то говорит, а слова совершенно не понятны. Каждое по отдельности что-то значит, знакомое и понятное. А вот вместе… О чём он? И нож с чёрным лезвием, покрытый разводами красной жидкости. Да, ударь! Сделай это! Помоги, странный человек. Я вижу, ты хочешь оборвать мои мысли. Я вижу, как клинок начинает опускаться ко мне. Быстрее, быстрее… И мир взрывается белыми осколками шипящей боли.
- Блядь! Кешка! Вернись, придурок!
Тимур? Я распахнул глаза, ещё видя где-то на границе сознания спасительный чёрный нож. Правая щека горела адским пламенем. Удар, похоже, был знатный. Что от меня надо этому извращенцу? Ему так нравится обжиматься с больными? Санитар чуть не раздавил меня в своих объятиях, успев перед этим вытрясти из меня душу. Его горячечный шёпот колоколом бил в сознание:
- Придурок… Вот же идиот. Не вини себя, Кеша! Даже не думай уйти! Я с тобой! И не отдам тебя никому! Слышишь?! Ты мой… Не отдам… Не отпущу…
Сознание, наконец, немного прояснилось. И накатил истеричный смех, перегнувший меня в судорожных всхлипах. А Тимур всё так же крепко держал меня за плечи и говорил, говорил, говорил. А потом пришёл покой. Но не тот, чёрный, бездонный покой-вампир, забирающий силы и волю. Совсем нет. И я вцепился в этого крепкого мужика не хуже клеща, боясь, что меня опять унесёт волна беспросветности. Утащит туда, откуда я уже второй раз не вернусь. А на ночной улице, за окном палаты, за забором психушки, где-то вдали громогласно вздрогнула звёздная темнота, треснув от музыки песни Григория Лепса.
Самый лучший день приходил вчера,
Ночью ехать лень, пробыл до утра,
Но пришла пора, и собрался в путь –
Ну и ладно, будь!
Триста тысяч часов за спиною,
И сто тысяч планет надо мною.
Не устал ведь создатель их в небе кружить!
Каждый раз, просыпаясь с рассветом,
Неспроста вспоминаешь об этом!
Очень здорово всё-таки жить!
Песня сделалась тише. А потом совсем пропала. Я же чувствовал тепло тимуровского тела, дерущую шершавость халата, замок сильных рук, понимая, что совсем не хочу возвращаться ТУДА. Потому что обязательно надо попросить прощения. И начать надо с самого себя. Чёрта с два я теперь вернусь в тот гараж. И, похоже, я знаю, кто мне в этом поможет. А то, что он гомосексуал… Все мы со странностями. И усталость сменилась тревожным сном.
Что меня разбудило, я так и не понял. Эти странные шаги в коридоре раздались уже после того, как мои глаза распахнулись. Тяжёлые осторожные шаги звучали в тишине шорохом кошачьей упругости. Но я всё равно их услышал. Ночной путешественник по коридорам «дурки» зачем-то остановился возле двери нашей палаты. Может, это Тимур? Я сам себя молча обругал. Кавказец не ходил, он бегал странноватой подпрыгивающей походкой, лёгкой и спортивной. Другие санитары и врачи тоже никогда не скрывали своего присутствия за дверью. Кто же это? Кто-то из пациентов? О, господи, только этого не хватало. Я испуганно зарылся в покрывало, продолжая прислушиваться. Но больше тишину больницы не нарушали никакие звуки, кроме дыхания моих соседей по комнате. Да ну всё это к едрене фене. Буду спать.
========== Глава 4.Приступаем к процедурам. (Тимур) ==========
“Сумасшедшие встречаются везде, но только в психиатрической больнице это бросается в глаза”. (автор неизвестен)
Следующая моя смена началась с того, что даже не дали толком халат застегнуть, как дёрнули в кабинет главврача. Баринцев Егор Анатольевич вихрем вылетел из кабинета, стоило мне подать голос «за здравие» Леськи. Импозантный седоволосый дядька лет пятидесяти смерил мой рост взглядом голодного удава, мучимого дилеммой – глотать дикобраза или всё-таки поискать чего посъедобней. После чего горестно вздохнул, придавил секретаршу жестом «сиди, я сам справлюсь» к скрипучему креслу и сказал:
- Гиляров, трамвай тебе в печёнку! И чем ты так хорош? Вот скажи, а?
Я всем своим видом дал понять, что ни на грош не понимаю, что случилось, и куда с карты мира подевалась половина штатов США. Главврач возвёл очи горе:
- И не делай вид, что только вчера слушать научился. Ну-ка зайди ко мне.
Он буквально вцепился мне в правый рукав стальными пальцами и втащил в кабинет, старательно захлопнув дверь. Потом заботливо усадил на топчан, стоящий в кабинете для особо уставших пациентов, сам обогнул массивный дубовый стол и угнездился в своём кожаном кресле. После чего водрузил руки локтями на стол, сцепил пальцы в замок и приземлился на них подбородком. Вот теперь я почувствовал себя неуютно. С таким видом Баринцев обычно приветствует пациентов – словно стервятник с насеста. Заслуженный работник здравоохранения Российской Федерации с минуту побыл в раздумьях, затем нажал на коммуникаторе на столе красную кнопку и распорядился:
- Олеся Викторовна, сделайте мне кофе. И обязательно дайте знать, когда прибудут наши гости.
- Одну минуту, Егор Анатольевич, - прохрипело старое наследие советских времён голосом, отдалённо похожим на помесь Высоцкого, Джигурды и пресловутой Олеси Викторовны Зайченко.
Главврач потёр руками и сказал теперь уже в мой адрес:
- Объясни мне, Гиляров, почему ты так вертишься возле пациента Семибратова?
- Вам честно ответить или соврать? – я даже расслабился, чувствуя, как на лицо наползает кривая усмешка.
- Я обожаю, когда ты, Тимур, даёшь волю фантазии, - Анатольевич усмехнулся в ответ, - Но сейчас не до шуток. Ответь мне честно – что тобой движет, любимец мужчин и любитель нетрадиционной линолеумной жизни?