Крестоносец

Аббат Педро с надеждой посмотрел на новичка, но Франциско явно не собирался отвечать. Было даже непонятно, слушает ли он аббата, его взгляд был устремлен куда-то вдаль. Аббат Педро оглянулся, чтобы проверить, что же так заинтересовало Франциско.
— У наших бенедиктинских братьев, — повысил голос аббат, пытаясь привлечь внимание юноши, — есть рабы, которые трудятся на полях. А братья Санта-Крус сами возделывают землю. Мы не боимся испачкать руки, как не боялся этого Христос, работая плотником в Галилее. Мы не намерены менять правила святого Бенедикта — они остаются нашим примером, нашей дорогой к Всемогущему. Мы просто пытаемся устранить некоторые излишества старого ордена. С помощью камня и дерева мы расширяем владения Христа, углубляясь в темные равнины Иберии… Франциско! — Аббат Педро перешел почти на крик. — Принимая во внимание исключительность и непродолжительность твоего пребывания здесь, я подготовил для тебя отдельную келью! Кроме того, ты будешь работать на полях через день. В трапезной ты будешь сидеть справа от меня — на этих местах блюда раздают в первую очередь. В праздничные дни ты сможешь насладиться самыми сочными кусками рыбы.
— А разве у Христа были привилегии? — впервые заговорил Франциско.
— Что-что? — переспросил аббат Педро.
— Разве с Христом обращались по-особенному, когда распинали Его? — спросил Франциско.
— Нет, — ответил аббат. — Наш Господь принял муки на кресте.
— Тогда я сомневаюсь, что Монкада заслуживают особого обхождения, — продолжал Франциско. — Я ценю вашу заботу, аббат Педро, но я бы предпочел занять место в общей спальне и выполнять работы, возложенные на всех остальных братьев.
Аббат Педро слегка улыбнулся. По крайней мере, теперь он знал, что Франциско слушал его.
Франциско взглянул на меня и спросил:
— Не будешь ли ты так добр проводить меня в спальню?
* * *
Несмотря на волнения, связанные с прибытием Франциско, он очень быстро влился в жизнь монастыря Санта-Крус.
Этот юноша оказался словно созданным для монастырской жизни. Молился он с невероятным усердием во время каждой из восьми ежедневных служб — Opus Dei. В то время как некоторые из монахов просто наскоро бормотали слова молитвы, особенно на службе в два часа ночи, Франциско всегда пел псалмы с особым усердием. Аббат Педро однажды сказал, что молитва Франциско близка к отчаянию — будто мальчик обращается с торжественной мольбой к Господу или же пытается узнать у Него нечто очень важное.
С восходом солнца Франциско занимал свое место на полях рядом с остальными монахами — четыре часа в день они работали лопатой и мотыгой, дабы посеянное на полях, как и добрые дела, принесло вознаграждение сторицей. Франциско трудился с неутомимой энергией и в то время как остальные прохлаждались в тени, не хотел даже сделать перерыв, чтобы утолить жажду. Иногда, в жаркие дни, он снимал белую рясу, и тогда капельки пота блестели на его голой спине, а гладкие мускулы играли на фоне желтых колосьев пшеницы.
Остальные наблюдали за ним с любопытством. Кто был этот знатный из знатных, работавший словно крестьянин и, казалось, получавший от этого удовольствие? Некоторые мальчики отпускали злые замечания. Однажды я услышал, как Филипп Гонзалес усомнился в знатном происхождении Франциско:
— Возможно, его отец работал на полях и забрел в покои баронессы во время отсутствия ее мужа.
Однако со временем Франциско заразил своей энергией остальных братьев. В конце концов, мы все последовали его примеру и после первого же лета, проведенного Франциско в монастыре, собрали рекордный урожай ячменя и пшеницы.
В отличие от большинства новичков, прибывавших в Санта-Крус, Франциско был грамотен и мог пользоваться замечательным собранием монастырских книг. После мессы он обычно часа два сидел в библиотеке, с головой уйдя в манускрипты какого-нибудь малоизвестного христианского святого. Большой палец, которым Франциско переворачивал страницы, был вечно перепачкан чернилами. Иногда юноша настолько уходил в чтение, что не слышал звона колоколов, возвещавших о «последовании шестого часа», и после того, как большинство мальчиков отправлялись на дневную службу, библиотекарю приходилось хлопать его по плечу.
Днем в ордене соблюдался запрет на пустые разговоры, ибо сказано в Библии: «В потоке слов нельзя избежать греха». Однако запрет этот ежедневно снимался на четверть часа, и тогда монахи и братья-миряне собирались в капитуле и беседовали о том, о сем. Они неизбежно разбивались на небольшие группы, и в этом делении прослеживалась определенная иерархия; каждый монах очень внимателен к социальному статусу семьи другого, поэтому представители высшей знати общались только между собой. Вокруг Филиппа Гонзалеса всегда собирались четыре монаха — сыновья наиболее богатых и могущественных семей Барселоны, называвшие себя «молодыми львами». Отец самого Филиппа был казначеем королевства. Им противостоял другой кружок под предводительством Альфредо Марти, члены которого были родом из северных провинций. Остальные, менее высокородные братья, тоже сбивались в группы.
В связи с особым положением семьи Франциско его прибытие неизбежно должно было повлиять на сложившееся соотношение этих групп. Нам всем не терпелось посмотреть, к кому он присоединится: к Филиппу или к Альфредо. Поскольку земли Монкада находились недалеко от Барселоны, большинство братьев считали, что Франциско выберет группу Филиппа.
Спустя две недели после приезда Франциско к нему подошел Филипп и сказал:
— Франциско де Монкада, мы приглашаем тебя присоединиться к «молодым львам».
Франциско поднял глаза и улыбнулся так же насмешливо, как и на приеме у аббата Педро. В общей комнате воцарилась тишина: каждый, затаив дыхание, ждал ответа Франциско.
— Спасибо, Филипп, — ответил тот, — твое приглашение — большая честь для меня, но я предпочитаю оставаться в этой части комнаты.
Филипп побледнел, челюсть его отвисла — у него был такой вид, словно ему только что заявили, будто он происходит из семьи рабов. Для него это было нешуточным унижением, и, когда он возвращался в свой конец комнаты, он даже начал прихрамывать, чего обычно за ним не наблюдалось.
Франциско же после этого случая стал предметом оживленных разговоров, причем о нем далеко не всегда говорили приятные вещи. Некоторые восприняли его отказ Филиппу как признак невероятной заносчивости.
— Возможно, юный Монкада считает себя выше нас, — заявил один из «молодых львов». — Посмотрим, как он почувствует себя, если останется один.
По правде говоря, Франциско чувствовал себя очень даже неплохо. Со временем мальчики прониклись к независимому новичку завистливым уважением, даже восхищением. И вовсе не только из-за его фамилии, хотя некоторые, несомненно, замечали лишь его происхождение. Все в этом юноше — и его молчаливая улыбка, и наклон головы, и сдерживаемая страстность голоса — говорило о его редких достоинствах. Некая царственность выделяла его и среди ровесников, и даже среди старших: каждый подсознательно чувствовал, что Франциско другой, не такой, как все, что судьба уведет его далеко за пределы интриг нашей общей комнаты, прочь от мелочных споров каталонской знати. Франциско не пытался заискивать перед аббатом или плести интриги, плодами которых обычно становились могущественные союзы с другими знатными семьями, союзы, существовавшие еще долгое время после того, как мальчики покидали монастырские стены и становились прелатами или баронами. Франциско был безразличен к заботам аббата и равнодушен к лести монахов-подхалимов, искавших расположения семьи Монкада. Он отвергал заманчивое будущее, которое все, словно сговорившись, пытались ему навязать. Другими словами, он был предназначен для великих свершений. Или для великих страданий.
Моя дружба с Франциско началась в капитуле. Не каждый послушник входил в одну из тамошних групп. То ли потому, что остальные братья завидовали моему особому положению помощника аббата, то ли из-за необычных обстоятельств, сопутствовавших моему рождению, но меня не принимали ни в один из кружков.