Под небом Палестины (СИ)
Глаза Сильвио налились слезами, но Жеан отчётливо видел, что слёзы эти не выражали скорби, только злобу. Это было крайне непривычное зрелище. Приходской священник никогда не отличался сдержанностью и даже во время проповедей беспрестанно жестикулировал, нередко повышая голос, однако Жеану ни разу не приходилось видеть его в ярости. Какой-то особенной, праведной, несравнимой с мирскою и не имеющей отношения ко греху, чувствовал послушник.
— Я догадывался. Как не догадаться? Сарацины. Да. Сарацины. О сарацинском нашествии говорят не только по всей Сицилии, но и, склонен полагать, по всему Западу, — деловито произнёс стоящий в первых рядах мужчина преклонных лет, что, по-видимому, являлся ветераном рыцарского общества. Он носил кольчугу, бордовый плащ, и большой прямоугольный щит с резным изображением дуба был закреплён на его спине кожаными ремнями. — Это, безусловно, чудовищно, и мириться с этим нельзя, иначе положение лишь усугубится. Но будьте покойны, отец, ибо воля Его Святейшества, согласно которой рыцарское сословие должно пресечь натиск сынов Востока, отвоевав Иерусалим и близлежащие территории, дошла до слуха доблестного графа Боэмунда. Вскоре норманнские отряды отправятся в путь наравне с войсками французов и германцев — мы поможем восточным собратьям. Предшествующий военный поход под предводительством Пьера Пустынника потерпел сокрушительное поражение ещё в Анатолии, а потому все мы хорошо осознаём, что грядущий шаг будет поистине роковым, и, дабы овладеть Иерусалимом, нам необходима прежде всего поддержка свыше, а уже после — огонь, меч и длинное воинское шествие.
Жеан ни разу не видел рыцаря среди прихожан и потому предположил, что тот был нездешним. Последующие слова подтвердили это предположение:
— И я также отправляюсь на войну с магометанами! Бедняцкий сброд, проложивший путь на Восток несколько месяцев назад, стал лёгкой жертвой, но сейчас, когда сам Боэмунд берёт в руки меч, еретику не стоит обольщаться!
— Превосходно, — негромко промолвил Сильвио, утерев слёзы. — Французам и германцам необходимо подкрепление. Если все мы сплотимся в единую рать, я охотно стану в её первых рядах! Пускай даже мне, как клирику, не придётся занимать руки оружием.
Прихожане в один голос ахнули, и слёзы ревностного благоговения затмили глаза Жеана. В тот же миг ему нестерпимо захотелось вырваться из ветхих стен храма и в одиночку, под дикий свист ветра в ушах, пуститься в горнило ожесточённого боя. В действительности он ни разу не встречался с магометанами, но был наслышан из историй паломников, искавших приюта в монастыре. Рассказывали они и о самом Иерусалиме. То были рассказы о золотых песках и ласковом воздухе, о молочных реках и высоких, чистых небесах, что даже хмурой осенью не заволакиваются облаками, о хрустальных храмах и лазуритовых дворцах и, конечно, о святых людях и необыкновенных чудесах, творимых ими. Не было ни дня, когда бы Жеану не хотелось собственными глазами увидеть великолепие прославленной столицы и убедиться в том, что захватывающие описания не содержали ни лжи, ни преувеличения, однако он понимал, что скорей небесный свод обрушится на землю, чем его сокровенное желание когда-либо воплотится в жизнь.
Но, кажется, теперь над Иерусалимом сгущалась гнетущая тьма. Дивные картины, с самого детства обогащавшие воображение Жеана, стали неумолимо мрачнеть. Церковь, объятая пламенем, небеса, впервые за многие века помутневшие от дыма, воздух, переполненный смрадом неповинно пролитой христианской крови, — всё это, как вживую, открылось его взору.
«Нет! Нет! Хватит! Хватит!» — взмолился Жеан про себя и лихорадочно затряс головой в надежде остудить пыл своей разгорячённой фантазии и возвратиться в действительность.
— Паломничеству — быть! — торжественно провозгласил пожилой рыцарь, обращаясь ко всем присутствующим в храме. — Помните, что сказал Христос? Что провозгласил преподобный отец на сегодняшней проповеди? «Не мир Я пришёл принести, но меч». И наш долг — воспользоваться этим мечом, в противном случае страшный грех безразличия овладеет нашими душами! Мой век долог, и я отлично помню кровопролитную битву под Мизильмери… и осаду Палермо! О — сколько христианской крови было пролито за правое дело, за милую Сицилию!.. История повторяется! И будет повторяться до тех пор, пока не свершится Второе Пришествие!
Одобрительный гул прокатился по рядам прихожан.
— А теперь ступайте с Богом, — заключил Сильвио, когда возгласы стихли.
Жеан поплёлся к выходу вслед за Франческо. В полном молчании монахи стали продвигаться в сторону аббатства, траурно чернея рясами в тусклом свете луны. Поднялся ветер, всколыхнув пышные кроны лип.
— Ты в порядке? — взволнованно спросил Франческо у юноши, пока тот угрюмо провожал из виду суетные толпы мирского населения в пёстрых платьях. — Ты молчишь…
Жеан дрогнул. Кажется, приор уловил его беспокойство.
— Да, всё превосходно, — поспешил отмахнуться он.
— Должно быть, ты задумался над тем, что сказал Сильвио? — Не дожидаясь ответа, Франческо продолжил: — Все мы равны в глазах всесильного Творца. Мужчина ты или женщина, старик или юноша, принц или нищий, — не имеет ни малейшего значения, важно только то, что ты — воин Христа. Однако лишь отменный глупец станет воспринимать слова Спасителя так буквально: в священных текстах великое множество подобных иносказаний. Пост и молитва, а отнюдь не пекло ожесточённого побоища, — вот первозданный удел настоящего Христова воина. И даже Эмануэль, являющийся бывалым мастером своего дела, не отрицает этого.
— Эмануэль?
— Тот сеньор, — пояснил Франческо. — Когда я только-только стал монахом, он был известен как один из самых сильных и доблестных рыцарей во всей округе. Увы, годы не щадят никого. Сейчас его возраст, если мне не изменяет память, перевалил за шестой десяток. Эмануэль по-прежнему не желает оставлять своего дела, однако с каждой стычкой в его могучем теле остаётся всё меньше жизненных сил. Бедняга тает на глазах. Я уверен, это его последний поход. Ты ведь не хочешь очутиться на его месте?
— То е-есть…
Но Франческо снова не позволил ему договорить:
— Я прекрасно понимаю твой юношеский пыл. Понимаю, почему ты не явился на молитву сегодня, почему кинулся в драку с голодным бедняком, почему так проникся словами Сильвио. Но и ты пойми, что это блажь, безрассудство. Всевышний приготовил тебе место в окружении улежных монастырских стен, а не в гуще изуверской сечи. Сердце греховно и подвластно губительным страстям, а потому тебе следует прислушаться ко гласу разума — недаром им так славен человек.
— Спасибо, что напомнили мне о моих прегрешениях! — огрызнулся Жеан, глубоко оскорблённый поспешным заявлением Франческо. — Боже мой!..
— Не упоминай имя Господа всуе, — прервал его Франческо.
— О… простите. Но я и не говорил, что куда-то собираюсь.
— Послушай, юноша, буйный, своевольный юноша, — произнёс приор уже более мягко, стараясь не задеть его за живое. — Я говорю так потому, что хочу предостеречь тебя. Вдруг у тебя возникнет желание последовать за армией графа Боэмунда, подобно легкомысленному крестьянскому мальчишке, каким ты уже давно не являешься. Ты молод, горяч и вполне можешь прельститься бреднями о вольной воле, подвиге, незабываемых приключениях… Я и сам в твоём возрасте грезил этим. Пока судьба не привела меня в монастырские стены, и я не осознал, что за их пределами моё существование было бы тлетворно и пагубно. Та жизнь не столь сладка, как это может показаться на словах. Сама смерть шествует рука об руку с той жизнью. Поистине смерть за веру на войне во имя мира — благое дело, но не для тебя, Жеан. Ты — монах и, несомненно, должен нести мир — но лишь путём мира. Ты — воин Христа, но воин мира. Понимаешь? Твоя миссия куда благороднее, и кроме того…
— Почему? — вырвалось у Жеана.
— Не рыцари, не графы, не короли, но мы, священники, поддерживаем целостность этого мира. Подумай сам: может ли сотня рыцарей быть столь же близко к Богу, сколь близок один монах?